Левый консерватор

Продолжая разговор про понятие материи. Разумеется, оно не исчерпывается значением множественного субстрата, под материей также понимается буквально ничто. У греков было даже два термина для этих сущностей. В первом смысле субстрата - строительного материала Аристотель использует понятие гиле, дословно - лес. Греки, однако, придумали и второй термин - меон, или - небытие.

Небытие это, однако, может быть истолковано двумя противоположными образами. С одной стороны, меон или материя - это отрицание подлинного, аутентичного бытия, знак его порчи. Логика здесь довольно проста, её можно видеть у пифагорейцев, элеатов, в школьной интерпретации Платона и частично в неоплатонической традиции. Настоящее бытие должно быть надёжным, неизменным и стабильным, а изменчивый чувственно данный мир таковым быть не может. Конечный мир, в котором есть смерть, разложение и несовершенство, а заодно пространство и время, ненастоящий. Потому подлинное бытие - это вечные и неизменные структурные принципы мироздания, которые схватывают математика и логика. Используя язык платоновского Парменида, подлинным является только единое, тогда как отрицание единого - иное - является лишь аберрацией, знаком порчи и разложения, ошибкой. Единственное оправдание существования иного или материи - негативным образом указывать на совершенство потустороннего, лежащего по ту сторону времени и пространства мира вечных эйдосов, ангелов и трансцендентного, непредставимого, данного в отсутствии беспредельного бога-абсолюта.

В то же самое время при внимательном чтении уже у Платона можно увидеть совсем другое истолкование материи, которая перестает быть лишь аберрацией или порчей. Например, в диалоге “Парменид” Платон прямым текстом пишет, что единого без иного не существует. Более того, в позднем диалоге “Тимей” он говорит об особого рода первоматерии, которая является необходимым условием существования всех вещей без исключения. Это ничто, но особого рода, позитивно заряженное бесформенное ничто, которое может принять абсолютно любую форму. Другими словами, это чистая потенциальность, способность к творению, переходу из ничто в нечто.

В последующей истории философии это понятие материи как потенциальности всех вещей, как ничто, которое может стать всем, сохранилось и претерпело дальнейшую трансформацию. Например, Аристотель вводит знаменитую диалектику действительного и возможного. Если вещи движутся и изменяются, если они процессуальны, то они просто не могут быть тождественными самим себе. В них есть возможное, т.е. ничто, которое может стать чем-то. Хотя в конечном счете у Аристотеля изменение вещей подчиняется телеологии, целевой причине, у него можно видеть первые шаги к помещению Вещи с большой буквы в конечные объекты нашего мира.

Сама эта Вещь именно в силу своей материальности, т.е. ничтожности, может отсылать и к божественному, бесконечному миру. Уже в эпоху Возрожения великий философ и теолог Николай Кузанский разрабатывает диалектику не-иного. Поскольку вслед за диалогом “Парменид”. Кузанский утверждает, что единого без иного, формы без материи не существует, то из этого следует несколько выводов. Во-первых, они существуют на одном уровне бытия, никакой иерархии или великой цепи бытия нет. Во-вторых, ни единое, ни иное не могут быть первопричиной всего, ей может быть что-то такое, что предшествует тому и другому, но при этом находится внутри нашего мира. Таковым и является не-иное, имманентная бесконечность бытия, скрытый потенциал самих вещей. Другими словами, в конечных вещах содержится скрытый потенциал, отсылающий к невыразимой бесконечности всей вселенной. Или, опять же, конечная вещь не равна самой себе, в ней присутствует отсылка к имманентному, бесконечному богу.

www.group-telegram.com/ru/leftconservativenotes.com/484

1.4K viewsedited  Sep 29, 2024 at 15:36

Продолжая разговор про понятие материи. Разумеется, оно не исчерпывается значением множественного субстрата, под материей также понимается буквально ничто. У греков было даже два термина для этих сущностей. В первом смысле субстрата - строительного материала Аристотель использует понятие гиле, дословно - лес. Греки, однако, придумали и второй термин - меон, или - небытие.

Небытие это, однако, может быть истолковано двумя противоположными образами. С одной стороны, меон или материя - это отрицание подлинного, аутентичного бытия, знак его порчи. Логика здесь довольно проста, её можно видеть у пифагорейцев, элеатов, в школьной интерпретации Платона и частично в неоплатонической традиции. Настоящее бытие должно быть надёжным, неизменным и стабильным, а изменчивый чувственно данный мир таковым быть не может. Конечный мир, в котором есть смерть, разложение и несовершенство, а заодно пространство и время, ненастоящий. Потому подлинное бытие - это вечные и неизменные структурные принципы мироздания, которые схватывают математика и логика. Используя язык платоновского Парменида, подлинным является только единое, тогда как отрицание единого - иное - является лишь аберрацией, знаком порчи и разложения, ошибкой. Единственное оправдание существования иного или материи - негативным образом указывать на совершенство потустороннего, лежащего по ту сторону времени и пространства мира вечных эйдосов, ангелов и трансцендентного, непредставимого, данного в отсутствии беспредельного бога-абсолюта.

В то же самое время при внимательном чтении уже у Платона можно увидеть совсем другое истолкование материи, которая перестает быть лишь аберрацией или порчей. Например, в диалоге “Парменид” Платон прямым текстом пишет, что единого без иного не существует. Более того, в позднем диалоге “Тимей” он говорит об особого рода первоматерии, которая является необходимым условием существования всех вещей без исключения. Это ничто, но особого рода, позитивно заряженное бесформенное ничто, которое может принять абсолютно любую форму. Другими словами, это чистая потенциальность, способность к творению, переходу из ничто в нечто.

В последующей истории философии это понятие материи как потенциальности всех вещей, как ничто, которое может стать всем, сохранилось и претерпело дальнейшую трансформацию. Например, Аристотель вводит знаменитую диалектику действительного и возможного. Если вещи движутся и изменяются, если они процессуальны, то они просто не могут быть тождественными самим себе. В них есть возможное, т.е. ничто, которое может стать чем-то. Хотя в конечном счете у Аристотеля изменение вещей подчиняется телеологии, целевой причине, у него можно видеть первые шаги к помещению Вещи с большой буквы в конечные объекты нашего мира.

Сама эта Вещь именно в силу своей материальности, т.е. ничтожности, может отсылать и к божественному, бесконечному миру. Уже в эпоху Возрожения великий философ и теолог Николай Кузанский разрабатывает диалектику не-иного. Поскольку вслед за диалогом “Парменид”. Кузанский утверждает, что единого без иного, формы без материи не существует, то из этого следует несколько выводов. Во-первых, они существуют на одном уровне бытия, никакой иерархии или великой цепи бытия нет. Во-вторых, ни единое, ни иное не могут быть первопричиной всего, ей может быть что-то такое, что предшествует тому и другому, но при этом находится внутри нашего мира. Таковым и является не-иное, имманентная бесконечность бытия, скрытый потенциал самих вещей. Другими словами, в конечных вещах содержится скрытый потенциал, отсылающий к невыразимой бесконечности всей вселенной. Или, опять же, конечная вещь не равна самой себе, в ней присутствует отсылка к имманентному, бесконечному богу.

BY Левый консерватор