Отвлекусь от журналистских историй, но обещаю очень далеко не уходить. Если вы внимательно читали прошлый пост, то помните, что я пишу диссертацию. Речь о магистерской для окончания факультета социологии и посвящена российской адвокатуре. Так вот, в процессе работы нашел интересную штуку об адвокатах в СССР...

Вообще, как известно из соцопросов (слепо верить, которым, разумеется, не нужно) в России довольно сильно любят СССР, больше половины участников опросов вроде как сожалеют о его распаде. О цифрах спорить можно долго, но, кажется, у большинства из нас действительно есть родственники/друзья/коллеги, которые до сих пор грустят о том, что «Нерушимый совсем разрушен».

При этом россиянам, по данным тех же опросов (которым, повторюсь, верить далеко не обязательно), довольно сильно не нравится феминизм. Его не поддерживают тоже чуть больше половины респондентов. Такое совпадение забавно, и чтобы объяснить почему, как раз приведу пример из своего диссера.

Дело в том, что во всем мире на протяжении большей части XX века адвокатура была очень мужским занятием. Защитительные речи в уголовном суде, сдержанные советы на деловых переговорах произносили в основном белые, цисгендерные мужчины среднего возраста. В 1960-е годы в Гарвардской юридической школе было всего 2 женских туалета, в которые немногим студенткам приходилось бегать через весь кампус. В некоторых странах до сих пор мужчины занимают больше 70% юрсообщества (хотя ситуация тут стремительно меняется).

Но как раз-таки в СССР ситуация довольно заметно отличалась. Заметное число женщин пришло в советскую адвокатуру еще в 1930-е годы (лично меня впечатлило, что именно женщины составляли почти треть призванных в РККА адвокатов в годы войны). Уже в 1948-м доля женщин-адвокатов по СССР превысила 30% (тот самый порог, который во многих странах не пройдет до сих пор). В 60-е в Кемеровской коллегии адвокатов женщины уже занимали больше половины мест (в то самое время, пока студентки Гарвардской юршколы должны были бегать в поисках туалета по всему кампусу). В 80-е в Новосибирской области уже около 70% адвокатов были женщинами.

К чему я все это? Конечно, СССР не был страной победившего гендерного равенства. Практически каждое следующее поколение советских руководителей было в этом (да и во многих других) отношении консервативнее предыдущего. Доступ же гражданок страны к труду не отменял того факта, что дом и дети все еще во-многом были на них. И все же модернистский потенциал (в том числе феминистический) советского проекта просто свернуть и выбросить не получалось.

Однако этого как-то не помнят те люди, которые одновременно скучают по СССР и при этом не любят феминизм. В сущности — это лишнее свидетельство того, что они особо не помнят ни того, что в Советском союзе правда было плохого, ни того, что там было хорошего. В общем, как пела группа «Дайте Танк(!)»:

Welcome, это страна балерин и медведей
Для понимания чересчур сложная
Поэтому на эпизодах из детских комедий
Мы строим фантомное прошлое

Отдельный сорт адвокатских приключений – это приключения в канцеляриях судов.

На днях закинула в один суд заявление об ознакомлении с делом. Созвонились с секретарём, согласовали дату, какие тома нужны сразу, а какие – возможно, потом.

Схема отработанная до автоматизма, но и автоматы иногда сбоят.

Захожу в канцелярию, говорю, с каким делом пришла знакомиться. Дело на месте. Но где, спрашивает сотрудница, ваш ордер?

Так ведь, говорю, ордер я к заявлению об ознакомлении ещё на той неделе пришпилила. Вернее, вы – в моём присутствии.

Мне отвечают, что заявление лежит неизвестно где, поэтому мне сейчас просто дадут заполнить новый бланк. И ордер надо бы приложить. Да, ещё один.

И вроде как мне в принципе ордеров не жалко, только вот на ближайшие три дня они рассчитаны буквально под завязку, и потратить сейчас ордер за просто так – значит, потом лететь через весь город в коллегию за новыми. В день, когда и без этого загрузка обещает быть высокой. Ну уж нет.

Я, говорю, дело почитаю, а вы наберите пока секретаря судьи — раз она дело сюда принесла, значит, уверена в моём праве его читать. А уверенность эта наверняка растёт из ордера, который где-то там в зале суда и лежит – вместе со старым моим заявлением.

Ой, всё – говорят мне в канцелярии. Читайте так, только отстаньте от нас, пожалуйста.

И я всё понимаю. Я в аппарате суда работала – там если вдруг кто от тебя отстал (да ещё и под конец рабочего дня), то это ощущается как день рождения, только без торта и свечек. Поэтому отстаю и молча знакомлюсь с делом.

Но тут вдруг оказывается, что в деле-то есть не всё. Вот, например, жалобы нет – а должна бы, потому что именно из-за этой жалобы мы все в этом суде и собрались.

Приходится таки звонить секретарю судьи. Она вышла – отвечает помощник, но что где валяется не знает, где бы могла лежать жалоба.

В это время в канцелярию поднимается служительница гардероба, сетуя, что там осталось только моё пальто, а остальные нормальные люди из суда уже ушли.

Забираю пальто. Шучу с полусонными приставами. Звоню помощнику. Дозваниваюсь наконец.

Пока поднимаюсь обратно, решаю вопрос с жалобой, ордером (секретарь зовёт корешок ордера "открепительным талоном", но сейчас не время для ликбеза), следственными томами, извещениями.

Захожу в канцелярию уже с новостями: ордер – вот он, ходатайство в деле, копию жалобы получила, расписка – вжух, вот она.

Сотрудница наконец – впервые за вечер – мне улыбается. Спасибо, говорит, что всё решили. Отвечаю, что такая у меня работа (хотя, строго говоря, вот эта работа не совсем моя, но какой сейчас смысл об этом напоминать).

Я же всё понимаю. Я в аппарате суда работала – там если вдруг кто за тебя решил проблему (да ещё и под конец рабочего дня), то это ощущается как день рождения, причём уже и с тортом, и свечками. И даже с конфетти.

Абсолютное большинство адвокатов любят выступать в жанре "а вот у меня было такое дело, сейчас расскажу". Дальше длительность повествования может быть очень разной, и зависит она не от красноречия рассказчика, а от того, как быстро другой коллега вклинится с очень похожей, но тоже невероятно интересной историей. И если дискуссию не ограничить искусственно временем и/или предметом, затянуться она может надолго, а пользы, кроме разве что психотерапевтической, никому не принести.

Лирическое отступление: на днях на Матисовом острове увидела объявление "требуется сборщица калейдоскопов" и подумала, что мы все, адвокаты, немного она. Собираем кусочки норм и практики, что-то там шуршим, крутим – и вот уже получается красиво. Выглядит как магия, а по сути физика.

Лирическое наступление: мы с коллегой Максимом Никоновым завтра в прямом и бесплатном эфире покажем, как работают адвокатские калейдоскопы.

Тема как будто простая и базовая, из учебника – подсудность. Но это только так кажется, что она простая. С ней иногда такие картины складываются, что диву даёшься.

Время ограничено одним часом, поэтому вебинар можно посмотреть за обеденным кофе или по пути в назначенное на 14.00 судебное заседание.

Кроме часа кручения цветных стёклышек пришлём участникам ещё и подборку судебной практики, чтобы потом можно было собирать калейдоскопы на свой вкус. А ещё, как нынче модно, подкинем промокод на курс по уголовному процессу.

Регистрация на завтрашний вебинар тут, а на курс – здесь. Будет интересно.

Почему-то у меня рабочие вопросы приходят сериями. Был у меня сезон психиатрии, "детский" сезон, теперь вот начался сезон вопросов про процессуальные издержки. И про иски тоже. Сейчас объясню.

Итак, потерпевшая по уголовному делу предъявляет к подсудимому гражданский иск.

В иске сначала всё просто. Имущественный ущерб – чётко по чекам (лекарства, врачи, всё такое). Моральный вред тоже обоснован некоторыми документами и показаниями, но речь пойдёт не о нём. А о том, что по каким-то причинам в "имущественную" часть истица включает ещё и свои расходы на адвоката, проезд (пролёт?) и проживание в Петербурге в дни следственных действий и судов.

Логика у неё такая: если бы обвиняемый не совершил преступление, то не пришлось бы ей приглашать адвоката и таскаться в Питер поездами и самолётами.

Но в логике УПК, конечно, это никакой не имущественный вред, а вполне себе процессуальные издержки.

И если по иску понятно, кто кому должен (ответчик истцу, то есть подсудимый – потерпевшей), то с издержками есть варианты. Их можно и взыскать с осуждённого, и получить из бюджета.

Второй вариант для многих потерпевших, конечно, предпочтительнее – потому как технически легче. А с осуждённого-то иногда и взять нечего – ни кола, ни двора, ни рубля на счёте. И гражданский иск подаётся просто чтобы было, без перспективы эти суммы когда-нибудь взыскать. А вот издержки (они бывают очень немаленькие) всё-таки есть шанс заполучить обратно – от государства.

Итак, возвращаемся к этому конкретному иску, в котором всё скинуто в одну кучу.

Суд иск не только принимает (тут никуда не денешься), но и удовлетворяет, вынося приговор, в полном объёме. То есть фактически не решает вопрос о возмещении издержек (его никто и не ставил), а признаёт эти затраты – следом за логикой потерпевшей-истицы – ущербом от преступления.

И вроде бы всё хорошо: иск предъявлен – иск удовлетворён. Что хотели от суда, то и получили.

Но, оказывается, осуждённый-то как раз не имеет ни рубля за душой. То есть маловероятно, что он выплатит по иску хоть что-то. Включая несколько сотен тысяч рублей издержек, которые вообще-то можно было попытаться получить от государства.

И теперь, значит, позиция потерпевшей (с новым адвокатом – догадываетесь, с кем?) должна выглядеть так:

Уважаемый суд!

Я там в первой инстанции иск заявляла. Хороший, самой понравилось. И суду тоже – раз он его удовлетворил в полном объёме.

Но я тут подумала, что зря. Надо было суду иск читать внимательнее, и ту часть, что фактически про издержки, в судебном заседании обсудить. И подсказать мне, чтобы я отдельное заявление по издержкам подала. Я бы подала и попросила из бюджета нам эти деньги компенсировать.

А суд иск не читал внимательно, поэтому я теперь с удовлетворёнными исковыми требованиями, но без денег.

А, кстати, вот ещё заявление о взыскании издержек на адвоката, который придумал предыдущие три абзаца. Это тоже пусть государство, пожалуйста, оплатит.

...

Как правильно сказал герой одного хорошего сериала, «в такие моменты очень важно говорить уверенно».

О "нежелательности" SOTA media

Некоторые СМИ начали писать, что скоро "суд признает" SOTA нежелательной и "можно начинать" чистить в соцсетях ссылки на неё.

Нет! Для статуса нежелательной любой организации хватает решения (а по факту релиза) генпрокуратуры. И распространять материалы SOTA media опасно уже сейчас.

Упоминать можно.

Сдаваться не стоит.

Почему хорошо писать пост ко дню адвокатуры ближе к ночи 31 мая? Да потому, что все уже всё сказали. Осталось только добавить.

Добавить мысль, которая почему-то пришла ко мне только сегодня.

Весь день я в работе: с утра приехала из Москвы, сразу рванула в Гатчину, днём – в городской суд, вечером – на следственные действия.

И весь этот день, как и множество других, меня окружали коллеги в широком смысле этого слова, то есть юристы. Судьи, прокуроры, следователи, секретари и помощники.

Каждый из них когда-то выбрал себе и профессию, и работу внутри этой профессии.

И, судя по их усталым глазам, их держит здесь какая-то внешняя сила: трудовой договор, направление из вуза, контракт, скорая пенсия, будущее пожизненное содержание. Риск получить повестку в военкомат сразу после рапорта на увольнение, в конце концов.

Это был однажды сделанный выбор – и внешние силы, которые удерживают их внутри этого выбора.

А у нас, адвокатов, внешних сил нет, только внутренняя. И ни тебе вымпела, ни грамоты, ни пенсии. Ответственность ни на кого не переложишь. Единственный бонус от этого – свобода каждый день снова и снова выбирать то, что ты любишь и умеешь делать. Вчитываться, вдумываться, вгрызаться, решать задачи. Помогать. Спасать. Падать без сил, но потом вставать снова. Каждый день.

Поэтому сегодня, что бы ни происходило, мы можем поздравить друг друга с тем, что продолжаем делать этот выбор. И он ещё пока кому-то, кроме нас, нужен.

С праздником.

Случайно приехала в городской суд на полчаса раньше, чем планировала. Что делать? Кончено, идти в столовую.

Сижу я, в общем, с котлетой и гречкой. А за соседним столом, сзади меня, разговаривают две женщины.

Погружаюсь в чужой разговор. Ясно, что обе из аппарата суда. И скорее всего – помощники судей, уж больно разговоры специфические. Про сложности со «своей» (слово «судья» не фигурирует, и выглядит это, например, так: «Я два месяца писала проект, а моя взяла и просто всё вычеркнула»), про бесконечные созвоны с адвокатами, которые обещают заехать ознакомиться с делом, да так и не едут, про неуважение к госслужащим со стороны граждан (да, «граждане» – это тоже слово-маркер).

Потом собеседницы переходят к сложностям в написании проектов приговоров.

– Не люблю, – говорит одна, – расписывать часть с назначением наказания. Во всяком случае, если моя мне не скажет, какое наказание писать. Я-то сама всем пишу реальные сроки, пусть и небольшие. Потому что если дашь условно, он же потом через месяц снова у нас по новому делу придёт, ну? А так хоть посидит год-два, отдохнём от него пока. Но вообще наказание писать мне не нравится.

Я сижу, задумчиво жую гречку (потому что котлета почему-то всегда заканчивается раньше гарнира) и понимаю: а ведь это, наверное, будущая судья.

Потому что зачем бы помощникам судей нашего горсуда, где есть отдельная столовая для сотрудников, питаться в общедоступном кафе напротив гардероба? И ещё деталь: их сумки лежат на соседних стульях. Если у тебя есть рабочее место, то сумка в течение дня будет там, а с собой берёшь разве что проходку, телефон, банковскую карту и, по желанию, сигарету.

Ну а зачем посреди рабочего дня двум помощникам судей обедать не в родном суде, а в (предположительно) вышестоящем? Либо какая-то учёба (но тогда группа помощников в кафе была бы побольше), либо – судейский экзамен.

И точно. Пока допиваю чай, смотрю расписание – экзамен в пятницу. А мои соседки, видимо, приехали подать документы и заодно перекусить.

Значит, нелюбовь к самостоятельному назначению сроков – не препятствие для карьерного роста.

Уходя, думаю – может, повернуться к их столику спросить, знает ли та, которая предпочитает реальные сроки, что для человека значит «посидеть год-два»?

Ведь этого вопроса в списке экзаменационных, как я почему-то уверена, нет.

Долго сюда ничего не писала, но оно того стоило.

Неожиданные литературные ассоциации.

Читаю я сейчас «Тоннель» Яны Вагнер. Не совсем мой жанр, не самый сочный слог (хотя иногда проскакивает какая-то почти пратчеттовская ирония), зато и голову не перегружает (для этого у адвокатов есть другое чтение).

Но тут поймала себя на мысли, что же кажется мне таким родным и знакомым в сюжете книги, завязанном на замкнутое пространство, ограниченный ресурс и неизвестность. Конечно: это ж как очередь в СИЗО! Особенно в СИЗО в Москве, где у тебя сразу же отбирают средства связи и загоняют в тоннель комнату ожидания, а уж сколько в ней ожидать и насколько успешно – никому не ведомо.

Вот там, в зоне ожидания, разворачиваются и драмы, и драки, и завязывается неожиданная дружба. Кто-то нервно ходит из стороны в сторону, а кто-то уже надел надувную подушку на шею и спит. Одни ругаются через решетку на непроницаемую, как бронированное стекло, сотрудницу изолятора, которая распоряжается бумагами и кабинетами. Другие шипят на первых: мол, зачем её злить – ту самую, от которой зависит, успеешь ты сегодня к подзащитному или нет?

Между делящими друг с другом одну очередь следователями и адвокатами на третьем-четвертом часу ожидания разгораются идеологические споры, но на пятом-шестом угасают. К тому моменту обе стороны сходятся в главном: вот бы сейчас водички и на свежий воздух.

Кто-то оказывается неисправимым оптимистом и ждёт своей очереди до последнего, даже если шансы, как говорил классик, малы и шатки. Другие бросают всё и сдаются. Третьи умны: они внушают мрачные мысли («ну всё, уже точно нечего ждать, не успеем, можно забирать документы и уходить – так хоть не весь день насмарку будет») тем, кто в очереди перед ними. Некоторые поддаются внушению, уходят, и их хитрые соперники продвигаются на один шаг вперёд.

Другие от скуки начинают искать ретроспективную несправедливость. Кто был необоснованно включён в священный список на листке А4 на двери СИЗО в полночь? Кто проскочил вперёд ближнего на КПП? Кто заплатил за место в очереди две тысячи рублей? Кто не спрятался, тот сам виноват.

И если в фантастических романах герои оказываются в замкнутом пространстве без ясных перспектив преимущественно случайно, то здесь другая история. С запасом сигарет, надувной подушкой, книжкой Яны Вагнер – мы с завидной периодичностью спускаемся в запаянный с обеих сторон тоннель посреди апокалипсиса, чтобы на этот раз нам повезло.

Вот такая вот литература.

#неадвокатское

После постов про сложную процессуалистику (ну или просто после сложных постов) от меня отписываются те, кто пришел за весёлыми историями.

Нынешним же постом я отпугну тех, кто пришёл за сложной процессуалистикой, причем отпугну радикально. Потому что пост этот – про парфюм.

Итак, у меня есть давняя неразделённая любовь. Духи, которые я впервые встретила в 17 лет – и которые 17-летним девочкам в принципе не к лицу.

Потому что ничем лёгким и свежим эти духи не пахли, а пахли, как сумерки в советской песне, ямайским ромом, какими-то ядовитыми цветами и душной летней ночью. Ну то есть вы поняли – парфюм для взрослой роковой женщины между третьим и четвертым браком.

Благо, в далёком 2004 году денег на этот флакон у меня не было в принципе, и я просто иногда заходила в магазин понюхать те самые духи.

За следующие лет десять я несколько раз делала подход к диоровским полкам, что-то там себе брала, но без особого удовольствия. Те самые духи по-прежнему были мне не к лицу. Я думала, что вот попозже, ближе годам к сорока, мы всё-таки друг другу подойдём. А потом как-то и забыла.

Аромат выдержал переиздания 2012 и 2014 году, я тоже много чего выдержала.

А пару недель назад снова увидела на полке в магазине тот самый, почти не изменившийся за эти годы, флакон. И выяснилось: аромат по-прежнему прекрасен, но на мне, как и раньше, смотрится как тайком украденный у кого-то из старших родственниц.

Отсюда варианты:

1. Признать, что мы с этим парфюмом никогда не были созданы друг для друга, и прекратить попытки сближения.

2. Не слушать никого, кроме своего сердца носа: раз нравится запах, то купить и пользоваться.

3. Подождать ещё лет двадцать – мало ли что.

4. Приспособить духи для домашнего использования – для постельного белья, например (с пробником в 2004 году я так и поступала – брызгала на наволочку и засыпала в мечтах о том, кем буду, когда вырасту).

Видите, тут всё куда легче и приятнее, чем с составом суда и неосторожными изменениями в УПК из предыдущего поста. В конце концов, на дворе пока ещё воскресенье. А сложными вопросами продолжим мучаться завтра.

Говорят, у учёных есть целый список нерешённых проблем физики времени. Существуют ли, например, хрононы, как их поймать, и всё такое.

Предлагаю ещё обратить внимание на особенности течения времени в Октябрьском районном суде Петербурга, потому что тут какая-то аномалия.

– Вы посидите в коридорчике пару минут, – просит меня секретарь, – я вам дело вынесу минут через пятнадцать.

Как теперь соотнести "пару минут" и "минут пятнадцать" так, чтобы вычислить, сколько мне действительно придётся провести в коридоре?

Раньше я считала, что самый пугающий свидетелей и потерпевших вопрос в суде – «ранее судимы?». Людям в этой формулировке видится чуть ли не обещание скорой судимости. Мол, не ваша заслуга, а наша недоработка.

А сегодня у меня случилось новое и весьма внезапное лингвистическое наблюдение (и даже открытие).

Для работающих в уголовном процессе словосочетание «отобрать подписку» (о разъяснении прав/ответственности, о неразглашении, о невыезде – вариантов уйма) привычно и понятно, мы никогда не воспринимаем слово «отобрать» как «забрать силой». Просто такая формулировка. Она нам знакома и нигде не зудит.

Но это нам.

Сегодня в одном процессе два человека подряд (эксперт и руководитель экспертного учреждения *) возмутились этим самым словом «отобрать». Мол, это означает какое-то сопротивление, а они-то и не против. Благо, суд разъяснил двум разгневанным женщинам, что такая формулировка не означает ничего плохого, насильственного или, не дай боже, личного. Просто мы привыкли отбирать подписки. Ну вот такие мы.

Вечером я залезла в УПК в полной уверенности, что хоть где-то это словосочетание есть. А фигушки! Даже подписка о неразглашении данных предварительного расследования, которая именно что отбирается у участников процесса, и не всегда в честном бою, по тексту УПК просто «берется». В ФЗ «Об экспертной деятельности» подписку предлагается «взять». Но по большей части законодатель старается обойтись без глагола.

Откуда тогда это «отобрать» у нас взялось, да ещё так глубоко, в рептильном юридическом мозгу?

Положим, про подписку о невыезде дело известное – её «отбирать» точно нельзя, это дело добровольное. Когда об этом говоришь следователю (особенно после того, как суд отказал ему в домашнем аресте), начинается то же самое, что у меня сегодня – перелистывание УПК.

А что с другими подписками?

Так вот, действительно, никакая подписка не «отбирается» (замечу в скобках, что в связи с этим интересно было бы встретить экспертов, которые, несмотря на настойчивые требования руководителя/следователя, не дали подписку о разъяснении прав и ответственности).

Небольшие раскопки подсказывают, что графа «подписку отобрал» активно использовалась в приложениях к УПК, утративших силу – бланках процессуальных документов. И просочилось это слово потом уже в многочисленные инструкции по делопроизводству (в том числе в судах).

И это я ещё дальше не копала. Там наверняка бездна.

Так что «отбирать подписку» – это и не жаргон, и не просторечие, а просто привычка. Юристы же чудовищные консерваторы. И мозг у нас – рептильный, глубоко впитавший в себя разные утратившие силу акты.

Это забавно.

* усердно отрицает, что является руководителем экспертного учреждения