Трек-лист:
00:00 THEOPI - Centuria (feat. STXRSHOV)
02:24 THEOPI - Arcturus
06:40 THEOPI - Lucida
09:40 THEOPI - Devastated Lands
12:46 THEOPI - Bushroot Initiation
17:43 THEOPI - Honey and Insects

#философия
Российский философ Евгений Логинов 8 лет интервьюировал коллег, чтобы выяснить у них, как они понимают проблему доказательств существования Бога. Помимо этого общего вопроса, были заданы вопросы, касающиеся определения «Бога», предпочтительности тех или иных видов доказательств, отношения к суждениям Канта против онтологического аргумента и др. Всего было опрошено 212 философов из 18 стран. В итоге получилось вот это издание на 928 страниц, которое выйдет в январе (его предзаказ можно сделать уже сейчас). Представление о книге можно составить из интервью Евгения каналу «Теоэстетика», а также из подкаста «Неискусственный интеллект».

Ваш покорный слуга вошел в число опрошенных. Это было несколько лет назад. В принципе на данный момент я бы ответил примерно так же, но подробнее. Тезисно мой ответ выглядит следующим образом (он касается классической философской традиции и не затрагивает новые варианты аналитической теологии, поскольку я имею о них очень слабое представление):

🔹«Доказательства» бытия Бога — это не доказательства в более или менее (насколько возможно) строгом смысле слова.
🔹«Доказательство» бытия Бога, претендующее на то, что оно реально что-то доказывает (а не просто служит указанием на некое знамение, чудо etc.), является формой богохульства и вырождения религиозной мысли. Я не раскрыл эту идею, но, по-моему, она довольна понятна: «Бог» и «бытие Бога» не могут стать элементом логического суждения, если мы относимся к ним всерьез, не могут быть объективированы, зафиксированы, определены и т. д. (правда, можно возразить, что христианство, ислам и другие традиции прибегали к доказательствам с целью прозелитизма — это так, но подобное всегда было «на грани» и шло рука об руку с вырождением).
🔹Более интересно рассматривать «доказательства» (особенно космологические его варианты) как частные случаи практики «вопрошания о Начале», засвидетельствованной во многих традициях. В такой перспективе нужно сугубо контекстуально оценивать (1) практику вопрошания и соответствующие речевые и смысловые ситуации; (2) что означают «бытие» Бога и имена Бога для самих религиозных традиций. Полагаю, тогда проблема аргументации и, так сказать, возможность «действенного аргументирования» предстанет в несколько ином свете (что вообще значит «аргументировать за Бога»?).
🔹В этом плане каждое доказательство по-своему интересно, но интересно как объект для анализа 1) схематизации философской мысли; 2) логики развертывания критической рациональности; 3) базовых рациональных предустановок относительно религии и самого разума; 4) подразумеваемой речевой ситуации и культурного локуса практики «вопрошания о Начале»; 5) развития религии и религиозного мировоззрения в современном мире.
🔹Аргументация Канта не будет убедительной для тех, кому казались убедительными классические схоластические доказательства бытия Бога. Думаю, Кант бьет мимо цели.

Возможно, ответы получились немного сумбурными, но на то оно и интервью. В принципе, я думаю, общая ориентация ответов выводит на определенный аспект мышления, связанный с вопрошанием о Начале (скорее, онтологическом, чем темпоральном), которое касается не только теологии, но и философии в целом (например, таким же началом может стать «материя» или «деконструкция»). Можно также подумать об архитектурной метафоре («первооснова», «фундамент») и в целом о метафорах такого рода. Все это больше скажет нам о мышлении, чем о Боге. Если о Боге вообще можно что-то сказать… Во фразах «Бог есть» или «Бога нет» как будто сказано уже настолько много, что последующий переход к определенного рода «аргументированию» ощущается как что-то поспешное и легкомысленное

К предыдущему посту:
«Из всех философских доказательств бытия Божия наиболее убедительно звучит именно то, о котором даже не упоминается в учебниках; примерно оно может быть построено умозаключением: “Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог”»
П. Флоренский «Иконостас»

​​#философия
«Бог — это Омар, или двойная клешня, double bind. Страты не только приходят по крайней мере парами, но, к тому же, каждая страта удваивается на свой манер (у нее самой несколько слоев). В сущности, каждая страта предъявляет эффект, связанный с феноменами, образованными двойной артикуляцией. Артикулирует дважды, В-А, ВА. Это вовсе не значит, что страты говорят или являются неким языком. Двойная артикуляция столь вариабельна, что мы должны начинать не с общей модели, а лишь с относительно простого случая. Первая артикуляция выбирает, или изымает — из нестабильных потоков частиц — метастабильные молекулярные или квазимолекулярные единства (субстанции), на которые она налагает статистический порядок связей и последовательностей (формы). Вторая артикуляция устанавливает функциональные, компактные, устойчивые структуры (формы) и конструирует молярные композиты, в которых эти структуры одновременно актуализируются (субстанции). Так, в геологической страте первая артикуляция является «отложением осадка», которое укладывает единства циклической осадочной породы согласно статистическому порядку — флиш, с его последовательностью песчаника и сланца. Вторая артикуляция — это «складкообразование», устанавливающее устойчивую функциональную структуру и обеспечивающее переход от осадочной породы к осадочной скале.

Субстанции — это не что иное, как оформленные материи. Формы подразумевают код, способы кодирования и декодирования. Субстанции как оформленные материи отсылают к территориальностям, к степеням территоризации и детерриторизации. Но для каждой артикуляции есть код итерриториальность — следовательно, каждая имеет на своем счету форму и субстанцию. Теперь мы можем сказать лишь то, что каждой артикуляции соответствует определенный тип сегментарности или множественности — один тип податлив, в большей степени молекулярен и лишь упорядочен; другой более тверд, молярен и организован. Хотя первая артикуляция и не испытывает нехватки в систематических взаимодействиях, именно на уровне второй прежде всего возникают феномены центрирования, унификации, тотализации, интеграции, иерархизации и целеполагания, которые и формируют сверхкодирование. Каждая из двух артикуляций устанавливает бинарные отношения между своими соответствующими сегментами. Но между сегментами одной артикуляции и сегментами другой существуют дву-однозначные отношения, повинующиеся куда более сложным законам. Слово «структура» может обозначать общую совокупность этих связей и отношений, но будет иллюзией полагать, будто структура — последнее слово земли. Кроме того, его использование не гарантирует, что различие между двумя артикуляциями — это всегда различие между молекулярным и молярным <…>

Выражать означает всегда петь славу Господу. Каждая страта — это Божья кара; не только растения и животные, орхидеи и осы поют или выражают себя, но то же делают камни и даже реки, любая стратифицированная вещь на земле. Вот почему первая артикуляция касается содержания, а вторая — выражения»
=====
Ж. Делез, Ф. Гваттари «Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато»

#философия
В цитате выше Делез и Гваттари утверждают, что Бог – это Омар, или «двойная клешня» (используя понятие теоретика кибернетики Г. Бейтсона), причем растения и животные, орхидеи и осы выражают себя, а значит «всегда поют славу Господу». Если вчитаться в соответствующую главу, то это утверждение уже не кажется таким экзотичным: по сути, речь идет о стратах и артикуляциях как своего рода «структурировании» и «упорядочивании» в природе. Выявление подобных порядков (хаосмосов) ничуть не более экзотично, чем нахождение в природе Логоса (Гераклит, Платон, стоики), знамений Всевышнего (Ибн Араби, ал-Газали, весь суфизм), принципов диалектики (Г. Гегель, Ф. Энгельс), нелинейных динамических систем (И. Пригожин, Ф. Варела, весь энактивизм) или вычислений (Д. Дойч, К. Фристон и другие сторонники вычислительного натурализма). На самом деле на фоне нелинейных динамических систем и нейроморфных вычислений построения Делеза и Гваттари кажутся довольно прозрачными (если не сказать — упрощением). Я уже писал о сложности математических и логических моделей такого типа. В основном они используются в рамках энактивизма и парадигмы воплощенного познания. Но прочтя Делеза и Гваттари, можно задаться вопросом: а как насчет теологии?

Со времен пифагорейской школы западная философия склонна к увязыванию математики и онтологии: от математического представления действительности в сциентизме до геометрического обоснования мира идей у П. Флоренского и арифметического исчисления бытия-к-смерти у О. Беккера. Почему, собственно, теология должна создаваться по лекалам платоно-аристотелевской метафизики с ее усиями, фюсисами, энергиями, энтелехиями, гипостасисами и прочими ноэмами и категориями? Очевидно, настало время вычислительной теологии! Честно говоря, я думал, что кто-то уже активно пишет в этом русле, но ничего интересного пока не нашел (есть несколько статей, но они довольно унылые). Сразу вырисовываются два направления: 1) Традиционная вычислительная теология — это направление использует наработки более общих вычислительных теорий и развивается параллельно с ними (подойдет для консервативных мыслителей — эдакий вариант «традиционной религии»); 2) Киберготическая вычислительная теология — это направление опирается на около-каббалистические камлания Н. Ланда и его последователей, конструируя понимание божественного через «машинное бессознательное» как более совершенную форму мышления (в конце концов, любые образы Бога — это аппроксимации, так что нужно выбирать наилучшую из них). Для второго направления, конечно, можно придумать гораздо больше нетривиальных путей развития. Некоторые современные теологи утверждают, что нейросети — это зло, поскольку в них вселятся (или уже вселяются) бесы. Перевернем этот тезис и скажем: как раз нейросеть или (что более прогрессивно) кибернетический организм с развитой нейроморфной сетью должен стать аватаром для Бога. Было бы логично начинать готовить такого аватара уже сейчас. Шутки шутками, но ведь действительно для современной вычислительной теологии открываются перспективы, которые и не снились авангардистам прошлых эпох. Мне непонятно, почему в стране, давшей миру биокосмизм, футуризм и философию общего дела, до сих пор не ведутся такие разработки.

Если же вам все-таки ближе традиционные теофании, такие как Бог в образе Омара или Грибницы (Ризомы), то на этот случай имеются свежие работы в области делезианской теологии. В самом деле, если существуют монадологические, спинозистские и бергсонианские формы теологии, то почему не быть делезианской? К тому же выясняется, что и сам Делез немного теолог (пусть и ироничный). В книге «Делез и теология» (2012) американский богослов К. Б. Симпсон задается вопросом: а какие ходы мысли Делеза можно использовать для новой христианской теологии и нового самопонимания христианина? (кстати, у него есть такая же работа и по М. Мерло-Понти). В общем, все что вы хотели знать о различии и повторении в ликах Троицы, божественной ризоматической жизни и становлении телом без органов во Христе (даже немного обидно, что это не наши теологи придумали).

#лингвистика #философия
Был период в моей жизни, когда я активно занимался индоевропеистикой. Суммарно длилось это около семи лет. Результатов довольно много, но особенно выделю статьи «Об индоевропейском мировидении» и «Об индоевропейских мотивах в ранней греческой философии». Они мне до сих пор нравятся, так что могу рекомендовать к прочтению. Тем не менее последние пять лет я уже почти ничего не читаю по индоевропеистике. Главная причина — отсутствие сил и времени. К тому же испытываю некоторое разочарование в гиперобобщениях: на мой взгляд, основные метареконструкции показали лишь ограниченную пригодность. В данном плане в выигрышном положении оказываются синхронные работы по ранним индоевропейским культурам — прежде всего по индийской, иранской и хеттской.

Тема, которая меня всегда интересовала, это концептуализация пространства у индоевропейцев. К сожалению, я ее не потянул, так как первые конспекты показали, что нужно погружаться на годы (к тому же я почти не знаю латинского языка и италийских первоисточников, а это ключевая вещь для данной темы). Материала очень много — как языкового, так и культурологического. В связи с тем, что пространство является одной из приоритетных тем в когнитивной семантике (об этом есть глава в моей книге), новые подходы теперь апробируются и на индоевропейцах: из масштабных синхронных описаний обращу внимание на книгу К. Броша «Untersuchungen zur hethitischen Raumgrammatik» (2014) — 500-страничная реконструкция хеттской грамматики пространства. Теперь мы можем не только реконструировать семантику пространства в ранних индоевропейских языках, но и посмотреть на индоевропейскую ситуацию в контексте других языков мира. На русском языке по теме пространства есть статьи В. Н. Топорова, в частности замечательная работа «Пространство и текст». К сожалению, она не свободна от гиперобобщений и сомнительных индоевропейских реконструкций, но в философском и культурологическом плане крайне интересна (как и все остальное у Топорова).

Однако главная работа, на которую я хотел бы обратить внимание, это исследование Р. Вударда «Indo-European Sacred Space: Vedic and Roman Cult» (2006). К сожалению, я прочел лишь отдельные главы этой книги и несколько рецензий на нее. Автор — крупный специалист по греческой и римской литературе, а также в области индоевропейской реконструкции (с акцентом на духовной культуре). Как видно из заглавия, работа посвящена преимущественно ведическим и римским ритуалам, на основе которых и реконструируются главные компоненты праиндоевропейского пространства. Книга довольно сложная, иногда приходится продираться через многочисленные детали, в том числе лингвистические.

Общая концепция Вударда состоит в том, что у индоевропейцев существовало двухчастное сакральное пространство: малое и большое — каждое со своей структурой и функциями (реконструкция резюмирована в последней главе). В Риме малое пространство представлено городом, ограниченным померием; большое пространство включало город и периферию, вплоть до Ager Romanus («поля Рима»). В Индии этим пространствам соответствуют сакральные области домашних и социальных ритуалов. Один из мотивов, который анализирует Вудард, связан с постоянным стремлением римлян «отодвинуть» границы большого пространства — вплоть до имперской идеи о том, что действительной границей Рима является весь мир. Когда я читал об этом, мне показалась перспективной идея рассмотреть связь отодвигания или даже «пре-ступания» границы с imperum и волей-к-воле, о которых писал Хайдеггер. Другой способ говорить об этом — подчеркивать «инфинитезимальную ориентацию» европейской культуры (Шпенглер, Лосев). Действительно, расширение классических империй как будто должно сопровождаться десакрализацией пространства, всегда предполагающего границу и меру роста-движения. Другой аспект проблемы — индоевропейская экспансия, которая, похоже, сопровождалась (отчасти объяснялась?) переосмыслением роли большого пространства. В общем, если вам интересна эта тема, то упомянутые выше работы могут стать хорошим подспорьем.

​​#философия #лингвистика
В рамках вышеупомянутой концепции индоевропейского сакрального пространства Р. Вудард корректирует идеи выдающегося французского индоевропеиста Ж. Дюмезиля, посвятившего всю жизнь тому, чтобы доказать так называемую трехфункциональную модель индоевропейского общества. Последняя представляет собой, по сути, отображение на праиндоевропейскую эпоху исторически засвидетельствованной индоиранской модели: существует три класса людей, которым соответствуют три уровня действительности и три типа богов. В Индии мы знаем эту модель в виде системы варн: брахманы (жрецы), кшатрии (войны), вайшьи (основное население) и впоследствии к ним была добавлена варна шудр. Трем варнам соответствуют три качества — духовное владычество-право, война и плодородие; трехчастная структура реальности (Трибхувана) — Небо, Атмосфера (срединный мир) и Земля; а также три типа богов — небесные, атмосферные и земные (прототипически в Ригведе — Митра-Варуна, Индра и Ашвины). Даже в Индии эта метафизико-социальная модель быстро эволюционировала, так что нет ничего странного в предположении о том, что в отдельных индоевропейских традициях на момент письменной фиксации остались лишь ее реликты. Многие признают несомненную правоту Дюмезиля в отношении индоиранской реконструкции, но спорность его аргументов в отношении других частей индоевропейского мира (в англосаксонской литературе до 2010-х гг. его в основном или критиковали, или игнорировали). Кстати, если вам это напомнило стратификацию платоновского идеального Государства, а также (нео)платоническое деление на мир Ума (эйдосов-обликов), мир Души и телесный мир, то это не случайно, поскольку у всего этого общие мифопоэтические истоки (к вопросу об индоевропейских истоках некоторых паттернов греческой философии).

На основе анализа римских и ведийских ритуалов Вудард реконструирует индоевропейское сакральное пространство как состоящее из «малой области» и «большой области». В Риме этой малой области соответствуют границы города, а большой области — границы периферии (позднее — границы Империи). На границах устанавливались специальные камни, посвященные божеству границы — Terminus, которому приносились жертвы. И сама практика установления, и детали жертвоприношения могут быть соотнесены с практикой воздвижения жертвенного столба yupa в древнеиндийских ритуалах. Прототипически такое сакральное ограничивание связано с восточной частью большого пространства. Граница (исконно, скорее всего, столб) символизирует «ось мира» (columna mundi), скрепляющую сущее и обеспечивающую его упорядоченность; кроме того, это область богов, к которой устремлены участники ритуала. Эта ось парадоксальным образом оказывается не столько фиксированным маркером, сколько каналом, указателем в сторону дальнейшего расширения (к метафизическому пределу) под предводительством бога-воина (вторая функция: у римлян — Марс, у ведийцев — Индра). Вудард пишет:

«Поход в большое пространство — это метафизическое путешествие, метафора бесконечного пути и безграничного освоения пространства. Совершая это путешествие, индоевропейский жертвователь получает обещание новых земель и материальные блага, которые оно может принести скотоводу; более того, жертвователь через columna mundi —полюс благословения — получает доступ к самим богам и их миру, к области божественного пространства. Это путешествие, как и все путешествия, сопряжено с опасностью. Путь прокладывают боги-воины, которых призывают для победы над всеми враждебными силами, для устранения препятствий, стоящих на пути жрецов и поклоняющихся, для достижения благословенных пространств. Columna mundi, открывающая путь к этим благам, находится во владении самого бога-воителя (богов-воителей). Теология победоносного путешествия через пространство, возглавляемого богами-воинами и завоевателями, отображается в божественном императиве продвижения через земные пространства».

В общем, полный беспредел :-) Как я отмечал в предыдущем посте, это действительно было бы интересно осмыслить в контексте мифопоэтических (и метафизических) понятий «меры» и «предела»...

​​#философия
К теме пространства и экспансии:
«Основой римского слова falsum (fallo) /«ложный»/ является «fall» (падение), родственный греческому σφάλλω, что означает «приводить к падению», «валить», «делать шатким»… Определяющей в раскрытии римского falsum является сфера «властного повеления» (imperium), имперского владычества (imperiale)… Imperium — это сфера повелевания (Gebiet), основывающаяся на приказании (Gebot), а находящиеся в этой сфере оказываются подвластными (botmäßig). Imperium — это поручающее повеление в смысле приказания. Понятое таким образом, оно является сущностной основой господства, а не только его следствием и тем более не одной лишь формой его осуществления… У греков никакой бог не является повелевающим: он только показывает, указывает. Римское же numen, характеризующее римских богов, напротив, означает «приказ» и «волю» и отличается повелеванием. Строго говоря, «нуминозное» в смысле божественного веления никогда не относится к сущности греческих богов, то есть богов, бытийствующих в сфере ἀλήθεια. В сущностную сферу «повеления» входит римское «право», ius. Это слово связано с jubeo, что означает «приказывать», заставлять делать через приказание и через него же определять какой-либо образ действий. Повеление есть сущностная основа господства и по-римски понятого «быть правым» и «иметь право», iustum'a. Соответственно iustitia в своей основе полностью отличается от δίκη, которая бытийствует из ἀλήθεια.

К повелеванию как сущностной основе господства принадлежит и над-бытие как верховенство. Оно возможно только как постоянное возвышение над другими, которые остаются внизу. С другой стороны, в таком возвышении заключается постоянная возможность обозревать все вокруг. Мы говорим: нечто «обозревать», «окидывать взглядом», то есть «господствовать» над чем-либо. К этому обзору, которому сопутствует возвышение, принадлежит непрестанное «нахождение-взасаде» (auf-der-Lauer-liegen). Такова форма того действования, которое всё обозревает, но еще ничего не предпринимает: по-римски это actio actus'a. Возвышающееся надо всем обозревание — это то господствующее «зрение», которое находит свое выражение в часто приводимом высказывании Цезаря: veni, vidi, vici — «Пришел, обозрел все вокруг и победил». Победа — это просто следствие совершенного Цезарем обозревания и зрения, имеющего характер actio. Сущность того, что именуется словом imperium, заключается в акте (actus) постоянного «действия», «акции». Imperiale actio, характерная для постоянного возвышения над другими, предполагает, что если другие вдруг окажутся на высоте, близкой высоте данного повеления или даже на той же самой высоте, они будут низринуты: по-римски fallere (причастие: falsum). Приведение-к-падению с необходимостью входит в сферу имперского. Оно может совершиться в «прямом» нападении и низвержении, но кого-то можно заставить упасть и по-другому: можно подкрасться к нему сзади, затем обойти его и «подставить ногу». Тогда «приведение-к-падению» будет выглядеть как захождение-сзади в смысле обмана, как некий «трюк», и не случайно это слово приходит к нам из «английского». Если посмотреть со стороны, такой «тыловой» обман, представляет собой неторопливое, сообразованное с обстоятельствами и потому опосредованное приведение-к-падению — в отличие от прямого свержения. В первом случае приведенный-к-падению не уничтожается, а в каком-то смысле восстанавливается, но уже в пределах, намеченных тем, кто осуществляет господство. Эта «разметка» по-римски называется pango, и отсюда происходит слово рах (мир). Этот мир, взятый в его «имперском» смысле, есть прочно установленное состояние того, кто был приведен к падению. По сути дела, приведение-к-падению, осуществленное как хитрое следование сзади и последующий обход, не является опосредованным и производным, но представляет собой собственно имперскую actio. Настоящая, «великая» черта «имперского» проявляется не в ведении войны, а в fallere совершающегося из-за спины обхода и в принятии-на-службу ради осуществления еще большего господства».
=====
М. Хайдеггер «Парменид» (с. 91–96)

Влияние Аристотеля настолько велико, что мы до сих пор во многом говорим на языке его теорий. В этом подкасте вместе с Артемом Юнусовым мы разбираемся с тем, что Аристотель думал о знании и его причинах, как определял мудрость и интеллектуальные добродетели.

https://youtu.be/nomHz3c1tP0?si=zCHWTCeAJFbnn9AZ

​​#лингвистика #философия
Как я указывал в предыдущих постах, имеются основания считать, что индоевропейское сакральное пространство состояло из двух компонентов — малого и большого пространства, притом на восточной границе большого находился столп, символизировавший ось мира. В концептуальном плане столп и ограничивал «освоенное» пространство, и служил указателем к дальнейшему расширению, к метафизическому пределу (области богов). Предполагалось, что движение в эту сторону возглавляет бог войны и грома (Марс у римлян, Индра у ведийцев) — воплощение «второй функции» в терминологии Ж. Дюмезиля.

Эти наблюдения интересно соотнести с тем, как пространственные показатели (предположительно) использовались в праиндоевропейском языке. В связи с чем хотел бы обратить внимание на относительно новую статью итальянской исследовательницы А. Бартолотты «Пространственно-временной дейксис и когнитивные модели в ранних индоевропейских языках» (2018). Статья вышла в авторитетном журнале «Cognitive Linguistics», и может служить примером того, как методы когнитивной лингвистики позволяют улучшить наше понимание индоевропейских языков.

Вслед за классиками когнитивной лингвистики (Дж. Лакофф, М. Джонсон, а вообще эту дистинкцию ввел Б. Уорф) А. Бартолотта различает две модели концептуализации времени: эгоцентрическую (Ego-Reference-Point) и аллоцентрическую (Time-Reference-Point). Эти модели базируются на пространственных моделях (об аллоцентрическом кодировании пространства см. здесь). В эгоцентрической модели центром выступает сам говорящий, так что прошлое и будущее ориентированы относительно него: «впереди нас ждет успех», «все проблемы остались позади» etc. (кстати, есть языки, где будущее дано позади говорящего, о чем см. мою книгу с. 310–319). В аллоцентрической модели само время представлено в виде абстрактного ряда или последовательности, и события ориентированы друг относительно друга («понедельник предшествует вторнику», «четверг следует за средой»), притом оно либо может не иметь какой-то конкретной пространственной привязки, либо может быть привязано к ландшафту («утро восточнее обеда» и даже «утро к реке от обеда», за примерами вновь отсылаю к своей книге).

А. Бартолотта подробно проанализировала материал Ригведы и гомеровский эпос, а также оценила по словарям общую траекторию развития значений и пришла к следующим интересным выводам.

🔹Во-первых, в большинстве исторически зафиксированных индоевропейских языков смешиваются эти две модели, с акцентом на эгоцентрической (мои примеры из русского языка выше говорят, что и у нас они смешаны). Однако она отмечает, что имеется явная динамика: от доминирования аллоцентрической модели к доминированию эгоцентрической (т. е. от «времени» как самостоятельной сущности и точки отсчета ко «времени», привязанному к эго).
🔹Во-вторых, и это особенно важно, в Ригведе и у Гомера эгоцентрическая модель времени вообще не используется. Этот факт вкупе с косвенными данными других языков позволяет считать, что исконной праиндоевропейской моделью была аллоцентрическая.
🔹В-третьих, это была вполне конкретная аллоцентрическая модель — с привязкой к сторонам света (и подобное действительно можно найти в архаичных языках). Бартолотта называет это «фреймом дневной ориентации»: события «до» и «после», «пред-» и «за-» описывались с отсылкой к «линии» с Востока на Запад, т. е. согласно движению Солнца (ср. с моделью у индейцев амундава). Это коррелирует с реконструкцией для праиндоевропейского языка так называемой абсолютной системы пространственной ориентации (вместо «дерево справа от дома» конвенционально говорится «дерево к востоку от дома»), поэтому можно предположить, что она просто отображалась на область времени («утро восточнее обеда»). У этого фрейма тоже был свой «перед» и «зад»: время течет с востока на запад, поэтому предшествующие события — «к востоку», а последующие — «к западу».

На самом деле, довольно сложная реконструкция с большим количеством деталей, и она ставит много новых вопросов по эволюции пространственно-временных моделей и значений.

​​#философия #лингвистика
«Человек есть мера всех вещей (χρημάτων μέτρον) существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют (οὐκ ἔστιν)» — гласит известное изречение древнегреческого софиста Протагора (ок. 485–410 гг. до н.э.). О том, что оно значит, велись бурные споры еще в античности. Так, Аристотель считал, что Протагор говорит довольно тривиальную вещь: человеческое мышление и восприятие — это то, с помощью чего все познается (Met. 1052b и далее). Платон же полемизирует с Протагором, для него мерой всех вещей является не человек, а бог (Legg. IV, 716c). Известна также современная попытка Хайдеггера прочитать данный фрагмент как выражающий древнегреческое понимание истины-ἀλήθεια (об этом см. его работу «Европейский нигилизм»). Хотя эта попытка в целом не кажется удачной, сам по себе отход от «субъективистского» понимания софистов в сторону более онтологического взгляда важен: еще А. Ф. Лосев отмечал в «Истории античной эстетики», что софистика в значительной мере вырастает из ионийской философии природы.

Помимо общего философского смысла, этот фрагмент Протагора интересен двумя деталями, на которые редко обращают внимание.

🔹Это первое зафиксированное в классических источниках место, где западноевропейская мысль эксплицирует «экзистенциальную» семантику глагола бытия. В ранних источниках древнегреческий глагол бытия εἰμί используется в разнообразных конструкциях, выражающих «жизнь» и «нахождение» («Мои родственники есть» = «Мои родственники живы», «X есть в Y» = «X находится в Y» и т. д.). Строго говоря, εἰμί неправильно переводить как «быть, существовать». И древнегреческий глагол, и его индоевропейский предшественник h1es- означали «быть живым, жить, находиться». Частичная грамматикализация привела к тому, что он стал использоваться в локативных конструкциях, а впоследствии на их основе получил вторичную семантику абсолютной экзистенции, без каких-либо предикатов и грамматикализованных конструкций («Бог существует», «Кентавр не существует»). Я рассматривал это здесь (там же список литературы) и в своей статье «Об индоевропейском мировидении». Похоже, именно у Протагора глагол εἰμί впервые используется в этом значении, а философские фрагменты Парменида нужно прочитывать в «истинностном» значении (впрочем, эта тема дискутируется). Интересно, что независимое развитие индоевропейского глагола в данном направлении происходило у индоиранцев, где в итоге тоже была выстроена «метафизика бытия», а абсолютное «экзистенциальное» значение фиксируется уже в Ведах и Брахманах (в связи с вопросом о «бытии» богов в ритуальных загадках). О глубинной ассоциации глагола бытия, нахождения и времени у меня тоже был пост.

🔹Вторая особенность изречения: философ переносит на человека важный концепт индоевропейской религии — «меру» (μέτρον). Этот концепт играет большую роль в ведийской, иранской и раннегреческой картинах мира. Идея мерности кодируется многочисленными производными от глагола meh1- «мерить, отмерять», среди которых встречаются как слова с пространственной семантикой, так и слова с временны́ми значениями, в том числе обозначения месяца (meh1nes- букв. «измеритель») и года (meh1to- букв. «размеренное»). Один из частых мотивов индоевропейской мысли — борьба меры и безмерности, которые ассоциируются с двумя классами божественных существ («боги» и «титаны»). При этом имеет место интересная амбивалентность: сам космос представлен как слаженный и размеренный, т. е. определенным образом упорядоченный, но, с другой стороны, фиксируется установка на сверхмерный рост, избыток, изобилие, притом последние два качества оцениваются положительно (ср. выше о границе в пространстве). В отдельных индоевропейских языках мы видим «этическую» эволюцию: концепт «меры / измерения» переносится на поведение человека, в итоге сам человек начинает пониматься как «нравственно правильный», т. е. «умеренный». Это является частным случаем широко распространенного в языках мира паттерна приложения к человеческому нраву метафоры равновесия / равенства / баланса сил («уравновешенный», «сбалансированный», «порядочный» и пр.).

​​#философия
«В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт» — учил древнегреческий поэт Архилох (ок. 680–640 гг. до н.э.). Высказывания о «мере» (μέτρον) как о наилучшем ориентире также приписывают «семи мудрецам» Греции. В языке Гомера μέτρον — это единица измерения или линейка, которую используют крестьяне для измерения своих владений. У некоторых досократиков мера имеет важное космологическое значение: это тот принцип, в соответствии с которым структурирован и упорядочен мир (как в пространственном, так и в темпоральном плане). Показательно, что у Гераклита κόσμος (строй ~ красота ~ мир) является вечно-живым огнем, который мерно (~ равномерно) вспыхивает и мерно угасает; при этом гераклитовский λόγος явно сближается с «отношением», «структурой», «порядком» (и таков базовый круг его значений — от глагола λέγω «собирать, собираться»), а в отдельных фрагментах он прямо употребляется в значении «меры» (эти и другие примеры см. в моей статье).

Как я уже отмечал в предыдущем посте, ассоциация меры / доли и космического порядка (гармонии) — древняя индоевропейская идея. В других индоевропейских языках эта «космическая мера» тоже кодируется производными от глагола meh1- «мерить». Наиболее яркий пример — древнеиндийское mā́trā- (тут даже суффикс общий с греческой формой). Согласно Ригведе, могучие поэты-риши «мерами измерили» (mā́trābhir mamire) просторы Вселенной (III.38.3); земля и небо называются «мерами» бога Индры (X.29.6), а сам Индра описывается как превосходящий других богов своею мерою (III.46.3). Эта же форма означает у индоиранцев меру поэтической речи, а у греков стихотворный размер, т. е. «метр» (у индоиранцев — pāda- «стопа, нога»). Возможно, здесь мы имеем дело с отражением мифа о творении словом, в рамках которого сам космос либо прямо отождествляется со Словом, либо укоренен в Первослове как в своей онтологической основе: оба взгляда можно найти и в Ригведе (X.125.3), и в Брахманах, и у ранних греческих философов (возможно, какие-то следы есть и в орфических космогониях). Наличие общеиндоевропейских мотивов и формул у древнегреческих философов — хорошо известная вещь, которая объясняется их связью с поэтической традицией. Вероятно, рассматриваемое Первослово обладало той особенностью, что его можно слушать, при этом не слыша. В Ригведе говорится о космической Речи: «Кто-то, глядя, не увидел Речь, / Кто-то, слушая, не слышит ее» (РВ X.71.4). Гераклит примерно так же рассуждает о Логосе: «Непонимающие, слушая, подобны глухим; это о них свидетельствует пословица: “Они тут, но их нет”» (интересно, что само противопоставление по модели «слышать» / «слушать» не универсально — оно нехарактерно, например, для австралийских языков, где, как правило, единый глагол для «слышания-слушания»).

Возвращаясь к «мере», хочу обратить внимание на статьи В. Н. Топорова, в которых он сравнивает древнеиндийские представления с поэзией Пиндара (см. «О понятии “меры” в гимновой поэзии Пиндара и Ригведы»). Топоров анализирует контексты, в которых используются соответствующие понятия, а также более общие мировоззренческие модели, в которые они интегрированы. Так, например, у Пиндара μέτρον часто употребляется в этическом смысле «умеренности», но нередко выражает и онтологический «предел», установленный для человека богами. В определенных аспектах μέτρον сближается с καιρός — «порой, сроком», отведенным судьбой. На примере Пиндара можно уже видеть сдвиг в сторону «антропоцентризма», который более полно проявит себя у его младшего современника — Протагора («Человек есть мера всех вещей»). Топоров реконструирует своего рода контекст «бегства богов» для Пиндара: в ситуации отсутствия божественных знамений и невозможности предвидеть будущее (а также положиться на тех, кто его пытается предвидеть) самое естественное решение — руководствоваться внутренней мерой как тем твердым, надежным ориентиром, который противостоит непостоянству мира (борьба с непостоянством, «гибелью» — одна из важных тем индоевропейской поэзии).

​​#философия #лингвистика
«Все относящееся к мере (μέτρον), умеренности (μέτριον) и своевременности (καίριον) и все то, что подобно этому, принадлежит вечности (ἀίδιον)» — учит нас Платон в «Филебе» (66а). Почему вообще «мера» (μέτρον), т. е. некий эталон в физических или финансовых операциях (или сам инструмент), может концептуально отображаться на сферу человеческого нрава, давая значение «умеренности»? Думаю, тут два фактора. Во-первых, это частный случай того, что известно в когнитивной семантике, как схема БАЛАНС (РАВНОВЕСИЕ): человек в принципе склонен оценивать баланс сил как что-то позитивное (что, вероятно, укоренено в телесном равновесии, гомеостазе и особенностях зрения — в тяге к симметрии, психологическому равновесию); «мера» служит важным компонентом более общей схемы БАЛАНС, отображаемой на область нрава и права (хотя чаще можно встретить модель «середина» => «умеренность»). Во-вторых, контроль тоже оценивается выше, чем отсутствие контроля, а «умеренность» связана именно со способностью сдерживаться и вести себя, так сказать, «равномерно» — последовательно, согласованно, предсказуемо. Это два основных фактора, но могут быть и дополнительные (если есть идеи — делимся в комментариях). Кроме того, «мера» может грамматикализоваться и формировать элементы и конструкции вроде «в той мере, как», «по мере того, как», «по крайней мере» и пр., что является отражением универсального аспекта концептуализации, связанного с перенесением в абстрактную сферу понятных физических «эталонов», которые десемантизируются и служат для организации самой этой сферы (ср. здесь же в той степени, постольку, поскольку и т. д.).

Все эти аспекты «меры» хорошо видны в индоевропейских языках, где к тому же «мера» является важным элементом мифопоэтической картины мира. Перенос «меры» в этику-антропологическую сферу широко представлен у греков, в том числе в ранних формах (до влияния философского дискурса). Индоевропейский корень meh1- «мерить, отмерять», помимо базовой формы μέτρον, породил также следующие лексемы: μέτριος «средний, умеренный, правильный», μετριότης «умеренность, сдержанность», μετριάζω «быть умеренным, сдержанным», συμμετρία «соразмерность, правильное соотношение, пригодность», συμμέτρως «соразмерно, складно, вовремя», συμμετρέομαι «соразмерять, исчислять», μετριοπάθεια «умеренность в страстях, выдержка», μετριοπαθέω «быть сдержанным, снисходительным», μετριοφροσύνη «смирение, благоразумие»», μῆτις «мудрость, разум, намерение», μητιάω «обдумывать, замышлять», μετίετα «мудрый», μητίζομαι «изобретать, создавать».

В славянских языках mera означает «меру», «предел», «границу», «благоразумие» и даже «намерение». Здесь тоже отражена смысловая ассоциации меры и этико-антропологической сферы, но довольно своеобразно: помимо умеренности (< meriti), можно обнаружить формы, связанные с когнитивной деятельностью: намерение (< meriti), отметить, заметить, приметить (< metiti). Последние мотивированы базовым значением глагола metiti как «помечать» что-либо, ставить метку, что, в свою очередь, отображается на сферу абстрактного (например, наметить, намериваться мотивировано примерно так же, как нацеливаться, — имеется абстрактная точка в воображаемом пространстве, метка, цель, к которой устремлена интенция). Любопытное развитие находим в древнепольском языке: miara, miera «мера; ситуация, обстоятельства, взгляд на вещи» (Протагор был бы доволен). Важно, что сам глагол meriti часто получает дополнительную семантику «сравнивать, сопоставлять», откуда открывается дорога к большому спектру когнитивных значений.

Предположительно, подобные концептуальные отображения должны быть широко распространены не только у индоевропейцев, но и в языках мира в целом. Однако что именно здесь универсально, а что культуроспецифично, может выявить лишь детальный анализ. В базе данных семантических переходов для развития «мера» => «умеренность» приводится, к сожалению, всего три примера: русский, венгерский (под влиянием славянских) и амхарский (т. е. даже индоевропейский материал тут толком не представлен).

​​#лингвистика
Самый сложный язык, с которым мне приходилось всерьез работать, это санскрит (я писал магистерскую по древнеиндийским глаголам и около года читал тексты на классическом санскрите). Конечно, «сложность» языка — вещь довольно субъективная, и она сильно зависит от того, какого типа язык у вас родной (т. е. правильнее говорить об «удобстве» / «неудобстве» иностранного языка для вас, если оценивать его как целое). По морфологии санскрит не сказать, что «сложнее» устроен, чем какой-нибудь древнегреческий. Любой полисинтетический язык — например, адыгейский — гораздо сложнее санскрита в морфологическом плане. Впрочем, санскрит довольно «сложен» не только морфологически. Индийское письмо — деванагари — непривычно для носителя европейской «алфавитной» культуры, к тому же постоянные фонетические эффекты на границах слов запутывают, и порой часами можно разгадывать какое-нибудь сочетание. Кстати, композиты (сложные слова) тоже сильно запутывают. Добавьте к этому то, что семантика у слов очень богатая — чем-то напоминает арабский, о котором у востоковедов есть хорошая шутка. Специфика санскрита в том, что почти все пункты словарной статьи являются активными, так что нужное вам значение может оказаться где-то в середине или конце, более того — это богатство часто сознательно обыгрывается авторами текстов. Благодаря этому индийская литературная культура, возможно, самая богатая, изощренная и захватывающая из всех когда-либо созданных человечеством (с таким мнением приходилось сталкиваться среди специалистов).

Вновь убедился в верности своих давних наблюдений, когда обратился к санскритскому глаголу mā- «мерить, отмерять» и его производным (а мы, напоминаю, рассматриваем тему «меры» в индоевропейских языках и культурах). В этом посте коснемся только самого раннего памятника — «Ригведы».

▪️Значение «мерить, отмерять, измерять» является основным и самым ранним.
▪️Это изначально практико-ориентированное измерение, т. е. не абстрактное определение «каков размер чего-либо» («большое», «малое» etc.), а определение «насколько велико нечто, если к нему приложить эталон (в виде длины или объема)» («два локтя», «три ступни» etc.). Из практико-ориентированного значения возникло более абстрактное, которое в «Ригведе» встречается лишь единожды.
▪️Примеры базового значения: «измерить» какой высоты или длины нечто; «измерить» объем чего-либо, «измерять» пути и расстояния.
▪️Некоторые производные значения: «возводить» столбы, «строить» жилища; «готовить» жертвоприношение, посвящение; «создавать» песнь.
▪️Три необычных развития: «исцелять, лечить» кого-либо; «готовить» плод (в утробе); сделать явным, показать что-либо («силу», «красоту»).

В принципе смысловые мотивировки понятны: они выстроены вокруг ремесленнической метафоры, широко распространенной в индоевропейских языках (само поэтическое искусство понималось в терминах плотничества). «Отмерять» => «возводить, создавать, строить» мотивировано в соответствии с логикой «правильно отмерить части» = «возвести, создать» (ср. другой вариант — складывать в формах типа «сложить песнь»). Значение «исцелять, лечить» производно от «отмерить» что-то кому-то. Значение «готовить» плод (в утробе) по аналогии с приготовлением чего-либо в правильной мере. «Сделать явным, показать что-либо кому-либо» метонимически из «построить, воздвигнуть» и тем самым сделать видимым. Близкие значения также с пространственными наречиями upa, pari, pra («про-мерять», «от-мерять» и пр.) — «проезжать», «устанавливать», «создавать», «распределять» и др. В целом все это видится просто разными путями развития на основе базового практико-ориентированного значения и вторичного значения «создавать, творить». Сами по себе эти языковые факты не говорят в пользу культроспецифичности, однако мы знаем, что индоевропейцы (в независимых друг от друга культурах) чрезвычайно сосредоточены на «мере», «соединении», «складывании», «положении», «порядке» и пр. Как минимум, тут синергия языка и мыслительных практик. Но для более сильных выводов нужен сравнительный анализ с другими языковыми семьями.

Вышла статья А.В. Парибока "О главных отличиях индийской науки о методиче­ской рациональности от западной традиции логики"

Аннотация. Индийские традиции методической рациональности (ньяю и др.) ни исторически, ни по существу неверно именовать «индийской логикой». Изобретенная Аристоте­лем логика – сложная, структурная дисциплина со своим объектом и рядом правил. Ничто сложное не могло быть изобретено в истории мысли дважды в совпадающем виде. Названы и проиллюстрированы важнейшие отличия индийского варианта ме­тодической рациональности от западной логики. 1. Различение пользования умом для себя и в коммуникации. 2. Теория и типология рациональных познавательных актов (праман). 3. Схема изоморфизма между множеством индивидуальных актов познания и речевой коммуникацией о них. 4. Формальный учет надобности и целе­сообразности актов познания. 5. Отсутствие увлеченности формализмами и невоз­можность отделить эту науку от изучения и нормирования хорошего мышления. 6. Трактовка доказательства не только как специфической связности утверждений, но и как коммуникации. 7. Отсутствие (полускрытой) западной идеализации, пола­гающей единую мыслящую субстанцию.

#лингвистика
При написании предыдущего поста про санскритский глагол mā- «мерить» сам не заметил, как чисто интуитивно стал переводить его через «отмерить». И действительно, наше «отмерить» как будто гораздо лучше подходит для передачи хотя бы части его производных значений. Это объясняется тем, что «отмерить» содержит «аблативную» составляющую (движение-от), заложенную в приставке «от-». В «отмерить» есть что-то от «отпустить», а значит оно способно передавать «мерное» движение от субъекта (или от начальной точки), кульминацией которого является «высвобождение» результата в виде прямого объекта. «Отмерить X» может означать «мерно сформировать X и отпустить его». Примерно в этом смысле мы говорим об отпускании рецепта на что-то. Та же функция у «от-» есть в «отвесить»: например, отвесить килограмм муки или чего-то потяжелее и побольнее побольше. По сходной логике сформированы производные значения в ведийском санскрите: «отмерить» столб = возвести столб; «отмерить» ритуал = провести ритуал; «отмерить» что-либо кому-либо = поручить и т. д. (примечательно, что у русского слова есть значение «пройти, пробежать, проехать некоторое расстояние» и ровно такое же развитие есть у mā-).

Что касается ведийского понятия mātrā-, то оно вкратце уже разбиралось выше: его общее значение — «мера, стандарт», но также, согласно Г. Грассману, «размер вещи, т. е. степень, до которой она простирается». Некоторые примеры (немного адаптирую перевод Т. Я. Елизаренковой):

Да не порвется нить у меня, ткущего песнь!
Да не сломается прежде времени мерка (mātrā) умельца! (II.28.5).

Коснись поверхности неба (и) еще дальше,
Или же раскройтесь, насколько простирается земля!
(pṛthivyā vā mātrayā, букв. «на широкую меру земли»; X.70.5).

О растущий телом сверх меры (paro mātrayā),
Никто не может сравниться с твоим величием.
Мы знаем (только) оба твоих пространства: земли (и неба).
Ты, о бог Вишну, знаешь высшее (пространство)
(VII.99.1)

А две меры (mātre) твои, о Индра, хорошо измерены (sumite), мощные:
Небо – величием, Земля – мудростью. (X.29.6)

Они измерили мерами (sam mātrābhir mamire),
удержали в повиновении оба широких (мира).
(III.38.3)

В «Ригведе» mātrā- имеет космологическое и поэтическое значение — это та «мера», которой «размерено» пространство (оба мира — Земля и Небо) и по которой «отмеряется» слово в поэтическом творчестве. Выше я уже упоминал идею (наиболее подробно развитую у В. Н. Топорова) о том, что у индоевропейцев существовал миф о творении словом, по которому сам космос либо прямо отождествляется со Словом, либо укоренен в Первослове. Было бы интересно поискать в ранней индоевропейской поэзии возможные следы этой идеи, с опорой на космологическое измерение концептов «меры», «доли», и «гармонии» (ранее уже писал о «неявной гармонии» у Гераклита и Уорфа).

Кстати, к этой теме имеет отношение старая проблема, которая уже два века не дает покоя индоевропеистам и индологам — странная эволюция слова bráhman-. В классическом индуизме Брахман означает «высшую реальность», «первоначало», «абсолют», а согласно адвайта-веданте, самость человека (ātman-) тождественна Брахману. Все это есть уже в упанишадах (первая половина I тыс. до н.э.), а частично — в ритуальных текстах-брахманах (нач. I тыс. до н.э.). Но этого нет в самхитах и в самой древней из них — «Ригведе» (середина II тыс. до н.э.). Более того, изначальное значение понятия bráhman- в «Ригведе» (и вообще в индоиранских языках) — «ритуальное слово», «хвала», «молитва», «сила» (в отдельных контекстах можно интерпретировать как «первичная сила, лежащая в основе космоса»). Этимология термина bráhman- не вполне ясна, и вокруг нее много дискуссий. Но интересно, что в самой индийской традиции bráhman- иногда прочитывается с помощью мифопоэтической этимологии: как сочетание brh- «набухать, расти» и man «мыслить, созерцать» (хотя реально вторая часть — это суффикс). История о том, как bráhman-молитва стал Абсолютом, писалась многими авторами, и этот путь может отчасти рассматриваться как индийский вариант движения «от мифа к логосу» (немного было у В. С. Семенцова).

#философия
Коллеги из «Ad Marginem» подарили только что вышедший русскоязычный перевод книги Джона Селларса «Стоицизм» (2014). Это небольшая вводная работа, в которой в самом общем виде изложена история стоицизма, система стоиков, логика, физика, этика, а также дана библиография актуальных исследований. Если вы не хотите погружаться в детали (для чего есть классическая монография А. А. Столярова, а также полтора тома «Истории античной эстетики»), то это, по-видимому, лучшее введение на русском языке. Кроме того, оно отражает современное состояние западного антиковедения. Полистать и купить можно по ссылке. На Литрес, кстати, доступна по обычной подписке.

Аннотация:
Краткое введение в философию стоицизма, написанное английским антиковедом и историком философии Джоном Селларсом. Книга последовательно излагает историю стоической мысли, а также описывает ее влияние на дальнейшую европейскую философию и культуру. Селларс формулирует философские доктрины школы, поочередно рассматривая каждый раздел стоической теории (логики, физики, этики) и соответствующие философские категории. Издание включает в себя глоссарий имен и терминов, хронологический указатель и обширную библиографию.
Джон Селларс — профессор философии Лондонского университета, редактор научного проекта «Античные комментаторы Аристотеля» Королевского колледжа, а также один из основателей команды Modern Stoicism, занимающихся продвижением идей стоицизма.

​​#философия #лингвистика
В последнем посте о понятии «меры» я привел фрагмент из «Ригведы»: «Да не порвется нить у меня, ткущего песнь (dhiyam)! / Да не сломается прежде времени мерка (mātrā) умельца!» (II.28.5). Я скорректировал перевод Т. Я. Елизаренковой, у которой на месте «песни» стоит более абстрактное «произведение». В данном случае имеется в виду поэтический гимн — собственно, гимн «Ригведы», т. е. рич, и это справедливо отмечено, например, в немецком переводе Г. Грасманна. В пользу такой трактовки говорит использованная здесь индоевропейская формула «ткать гимн», «ткать песнь», которая засвидетельствована также в иранской, греческой, германской и кельтской поэзии. Например, аналогичные идиомы фиксируются у Пиндара, Вакхилида и Сапфо, притом с глаголом ὑφαίνω «ткать, вить»; его авестийский когнат vaf получил значение «петь, исполнять гимн», даже потеряв свое изначальное значение «ткать» («Ясна», 28.3, 43.8 и др.). Интересно, что ὑφαίνω уже Гомера значит не только «ткать», но и «планировать, замышлять, строить козни», а впоследствии этот глагол получил более широкое значение «творить, создавать» (ср. аналогичное развитие в русском: «плести интриги», «что ты наплел? (~ наговорил)», «хитросплетения», «сплетни» — думаю, они в основном объясняются более общей моделью «правда — это прямое, а ложь — кривое, изогнутое»; является ли эта модель специфически индоевропейской — нужно уточнять).

Впрочем, Елизаренкова не случайно выбрала более нейтральное слово «произведение», поскольку в оригинале используется многозначное существительное dhī-. Глагол dhī- означает «смотреть, видеть, замечать», а также «видеться, казаться» и «думать, размышлять» (причастие dhītá- означает «мысль»). Соответственно, буквально dhī- — это «вид», но в «Ригведе» оно уже имеет в качестве главного значения «мысль». В поэтико-религиозном контексте это не простая «мысль», а боговдохновенная мысль, точнее — «мысль-видение», благодаря которой провидец созерцает «высшую» реальность — зрит, так сказать, в корень, схватывая «то, что было, что есть и что будет» (индоевропейская формула) — ровно то, что делают, например, гомеровский провидец Калхас и (неожиданно) некоторые досократики. Это прозрение поэт облекает в слово, которое либо метонимически называет «мыслью-видением» (в нашем случае dhī- означает как раз гимн), либо именует «истиной» и «славой» (как делают и индоиранские поэты, и греческие лирики). В целостном виде представленную модель я реконструировал в статье «Об индоевропейском мировидении». На индийском материале она описана в фундаментальной работе Я. Гонды «The Vision of the Vedic Poets» (1963), а также частично в замечательном труде Елизаренковой «Язык и стиль ведийских риши» (1993).

Гонда строит свою книгу именно вокруг термина dhī- «видение-мышление», который указывает на «присущую “видящим” исключительную и сверхнормальную способность “видеть” в уме вещи, причины, связи таковыми, какими они являются в реальности; способность к усвоению внезапного знания истины, функций и влияний божественных сил, отношений человека к ним и т. д.». Однако нужно понимать, что все эти идеи кодируются и другими словами, преимущественно связанными с «мышлением» и «зрением». Например, само слово veda- «знание» производно от глагола weid- «видеть», который в перфекте у индоевропейцев обозначает «знать» (~ «быть в состоянии видения», «иметь увиденным»; отсюда же наш «ведун» и даже «друид»). Гонда прослеживает, как эта модель «видения-мышления» развивалась после прихода ариев в Индию, а затем перекочевала в буддизм и джайнизм. В этой связи я хочу напомнить о серии постов (начать можно отсюда) про платоновские εἶδος / ἰδέα, где я показываю, что сходное развитие (вплоть до общей лексики!) фиксируется в античной философии (у Платона — в глубинной связи εἶδος, θεωρία и ἐποπτεία). В этом нет ничего удивительного, поскольку ранние философы еще используют индоевропейские поэтические формулы, а более поздние философы опирались как на ранних, так и на поэтов и мистиков (напоминаю об опоре Платона на язык мистерий).

#философия
Друзья, рад сообщить, что второй том нашей коллективной монографии «Осознать смысл, осмыслить сознание» теперь доступен в электронном виде. Скачать можно отсюда. Подзаголовок второго тома — «Разум и Другая рациональность» (первый том лежит здесь).

Коллективная монография подготовлена исследовательской группой из ИФ РАН, РУДН и ряда других организаций под руководством академика А. В. Смирнова. Эта группа включает философов, лингвистов, логиков, индологов, буддологов, исламоведов, китаистов. Свои мысли о нашем направлении работы излагал здесь. Конкретно этот том содержит статьи по проблематике смысла, логики, границ философии, рефлексии и языка (авторы — А. В. Смирнов, Л. Т. Рыскельдиева, А. Д. Шоркин, Р. В. Псху, А. В. Парибок, С. Ю. Бородай).

Так получилось, что в этот раз примерно треть тома занимают мои четыре статьи. Две из них посвящены «теории схематизации»: в статье «Глубинная логика и проблема схематизации» рассматривается то, как эта теория может использоваться для объяснения разных доминант в мышлении – «субстанциальной» vs. «процессуальной» (условно «европейской» vs. условно «арабской»). В статье «Теория образных схем: актуальное состояние и нерешенные проблемы» дан обзор схематизации в контексте воплощенного познания, рассмотрены основные подходы к когнитивному статусу схем и намечены проблемные места.

Две другие работы посвящены индоевропейскому мировидению (я часто на них ссылаюсь в своих постах). В статье «Об индоевропейском мировидении» (до сих пор считаю эту статью лучшей из мною написанных, хотя ей уже 13 лет) представлена реконструкция «световой» метафоры в индоевропейском мышлении и выявлена ее связь с идеей бытия и концепцией поэтической истины; также «световая» метафора сравнивается с тем, что нам известно по австралийской языковой семье, где, напротив, доминирует «акустическая» метафора. В статье «Об индоевропейских мотивах в ранней греческой философии» реконструируются мифопоэтические модели и паттерны (ремесленническая концепция творения, концепция хаоса, сакрализация слова, идея гармонии и т.д.), которые характерны для индоевропейцев и которые отражены в античной философии, направляя ее развитие. Это интересно как для понимания специфически «индоевропейской» культурной идентичности, так и в перспективе сравнения с другими мифопоэтическими картинами мира (напр., семитской, шумерской, китайской etc.).

Если индоевропейская поэтика вам не так интересна, то в сборнике также есть суфизм, русская философия и адвайта-веданта.

Репост приветствуется! 😊