Из сборника эмигрантских рассказов А. Аверченко «Записки Простодушного: Эмигранты в Константинополе»:

«Меня часто спрашивают:

— Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?

— Боюсь, — робко шепчу я.
— чудак… Чего же вы боитесь?

— Я — писатель. И поэтому, боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.

— Да какая же эта родная территория — Константинополь!

— Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля — шоффер кричит: «Пожалуйте, господин!» Цветы тебе предлагают: «Не купите ли цветочков? Дюже ароматные» Рядом: «Пончики замечательные!». В ресторан зашел — со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь, слышишь:

Матреха, брось свои замашки,
Скорей тангу со мной пляши…

Подлинная черноземная Россия!

— Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?

— Тому есть примеры, — печально улыбнулся я.

— А именно?

Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну грустную историю»

«Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.

Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:

— Прощай, моя бедная, истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мной Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на Конюшенной, где так хорошо было запить растегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мой — моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия.

Жена стояла тут же; слушала эти писательские слова — и плакала

Прошел год.

У русского писателя была уже квартирка на бульваре Гренелл и служба на улице Марбеф; многие шофферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординэр»…

Пришел он однажды домой после кролика, после «ординэр’а», сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.

— Что ты хочешь делать? — спросила жена.

— Хочу рассказ писать.

— О чем?

— О России.

— О че-ем?!..

— Господи боже ты мой! Глухая ты, что ли? О Рос-си-и!!!

— Calmez-vous, je vous en prie! Что же ты можешь писать о России?

— Мало ли! Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге… Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской…»

— Постой, разве такая улица есть в Петербурге?

— А чорт его знает! Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности — Невскую улицу! Итак: «…Высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к «Медведю». — Что, холодно, monsieur? — спросил метр д’отель, подавая карточку. — «Mais oui, — возразил молодой сей господин. — Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!»

— Послушай, — робко возразила жена. — Разве есть такое слово «замерзавец»?

— Ну да. Человек, который быстро замерзает, суть замерзавец. Пишу дальше: «Прошу вас очень, — сказал тот молодой господин. — Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais и одну рюмку рабино‌вку».

— Что это такое — рабино‌вка?

— Это такое… du водка.

— А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка — жена Рабиновича.

— Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!

И принялся грызть перо. Грыз до утра»

«И еще год пронесся над писателем и его женой.

Писатель пополнел, округлился, завел свой auto — вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его — «сет селебр рюсс».

Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того, ни с сего сыграл «Боже, царя храни»… Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России…

— О, нотр повр Рюсси! — печально думал он. — Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия.

Пришёл. Сел. Написал.

«Была большая дождика. Погода был то, это называй веритабль петербуржьен! Один молодой господин ходиiл по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Ему очень хотелось manger. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в Restaurant где скажишь: «Garson, une be рабино‌вич и одна застегайчик avec тарелошка с ухами»

Из воспоминаний финского кузнеца Томаса Аллунда о Русской Аляске

«Однако на переизбыток работы грех было жаловаться, ведь выходные у нас случались часто. Дело в том, что мы соблюдали все русские церковные праздники, какие только есть в календаре. Так, на именины Александра было целых пять праздничных дней подряд, среди которых особенно почитаемым был день, когда наш император спасся при покушении в Париже. Утром мы сначала сходили в церковь. Когда мы оттуда вернулись, каждому налили по чарке, после чего князь Максутов произнес торжественную речь, которую мы слушали стоя с непокрытыми головами. В конце речи князь выпил за здравие императора, мы крикнули «ура!», и нам снова щедро налили»

«В другой раз, когда я опять гулял по городу, по улице шли с десяток совершенно пьяных наших солдат и страшно шумели. Когда им повстречался полицейский, один особенно громкоголосый мужчина подошел к нему вплотную и завопил: «Мы русские подданные, попробуй только испортить нам веселье!» За этим наверняка последовала бы драка, если бы полицейский ответил резко; но он был умным человеком, опытным малым, он лишь похлопал буяна по плечу и сказал улыбаясь: RYSS MAN, GOOD MAN (Русский человек — хороший человек). От этой незаслуженной похвалы дебоширы совершенно устыдились и продолжили свой путь тихо и мирно»