•••
быть из первого снега.
утренний цвет отражается
в мокрых рельсах.
плечи тратят запасы сна
на запас воды.
быть из первого снега.
утренний цвет отражается
в мокрых рельсах.
плечи тратят запасы сна
на запас воды.
Политическое преследование, бегство, роды чёрт знает где. Рождество — это сюжет о том, что для нас самих время может быть уже вышло (нет), но следующее поколение всё исправит (тоже нет, исправления так не работают) — и он узурпируется идеей подмены власти А на власть В, где диалектика раба и господина не отменяется, а только переворачивается вверх дном.
Две тысячи лет накопили столько же попыток конкретизировать обещание, сколько и попыток его размыть. Царствие не от мира сего подразумевает отсутствие царствий в этом; реализация в обязанности пророков не входит, и она начинается не со снятия печатей, а с возможности это представить — и, кроме того, представить, что это близко.
Джорджоне это только одна из версий (изображение света камнем). Угадывать единственную необязательно. Я не враг дуализма: он достаточно странен, и если в нём есть ошибка, то это закон исключённого третьего. Близость — это недетерминируемость границ. Границам, теряющим смысл в таких условиях — возможно, не стоит существовать вообще.
Две тысячи лет накопили столько же попыток конкретизировать обещание, сколько и попыток его размыть. Царствие не от мира сего подразумевает отсутствие царствий в этом; реализация в обязанности пророков не входит, и она начинается не со снятия печатей, а с возможности это представить — и, кроме того, представить, что это близко.
Джорджоне это только одна из версий (изображение света камнем). Угадывать единственную необязательно. Я не враг дуализма: он достаточно странен, и если в нём есть ошибка, то это закон исключённого третьего. Близость — это недетерминируемость границ. Границам, теряющим смысл в таких условиях — возможно, не стоит существовать вообще.
•••
вытеснением нависающих.
лязг. проникшая в воздух влажность
полуобводит количества полноты.
знаки — угроз, но не более
чем гражданских,
не доводящих посредственность до
— среды?
до решающих знаки.
чуженаследие освоений.
вязкая красота
под удобным флагом,
без потребности умножать.
вытеснением нависающих.
лязг. проникшая в воздух влажность
полуобводит количества полноты.
знаки — угроз, но не более
чем гражданских,
не доводящих посредственность до
— среды?
до решающих знаки.
чуженаследие освоений.
вязкая красота
под удобным флагом,
без потребности умножать.
Руанские картины Моне можно рассматривать как одну работу, изображающую собор при всяком возможном свете. Их обычно трактуют как мимолётное впечатление: минутой раньше или минутой позже, и угол освещения, тон, цвет — не только переменятся, но, в данном случае, станут другой картиной.
С этой трактовкой спорит то, как они написаны. Картину невозможно написать в тот промежуток времени, который она пытается передать, тем более en plein air — так что Моне возвращался на место с десятком холстов, и работал над каждым пока условия освещения совпадали.
Иными словами, в том, что касается их отношений со временем, каждая из этих работ ближе не к фотографии, а к типологии; это не собор в рассвет, а собор в рассветы, неравномерно надстроенные друг на друге. Время художника и время собора неравнозначны — но собрание промежутков отражает их лучше, чем память об одном изолированном моменте.
К слову, собрание оказалось существенным. Тридцать картин заняли около полугода. Моне писал, что собор постоянно падает на него во сне.
Всему этому есть, что сказать о живописи по сути.
Клод почти всегда происходит в платоновском времени, рассвете или закате как таковом. Готика на золотом фоне происходит вне времени и пространства: её события принадлежат вечности, в том числе бытовые. Китайская пейзажистика, пытаясь быть всегда в настоящем, позволяет настоящему быть всегда. И так далее.
(NB: фотография, разумеется, может быть очень долгой. Hubble Deep Field заняла десять дней съёмки. Пинхол с фотобумагой можно оставлять смотреть на солнце на несколько лет.)
С этой трактовкой спорит то, как они написаны. Картину невозможно написать в тот промежуток времени, который она пытается передать, тем более en plein air — так что Моне возвращался на место с десятком холстов, и работал над каждым пока условия освещения совпадали.
Иными словами, в том, что касается их отношений со временем, каждая из этих работ ближе не к фотографии, а к типологии; это не собор в рассвет, а собор в рассветы, неравномерно надстроенные друг на друге. Время художника и время собора неравнозначны — но собрание промежутков отражает их лучше, чем память об одном изолированном моменте.
К слову, собрание оказалось существенным. Тридцать картин заняли около полугода. Моне писал, что собор постоянно падает на него во сне.
Всему этому есть, что сказать о живописи по сути.
Клод почти всегда происходит в платоновском времени, рассвете или закате как таковом. Готика на золотом фоне происходит вне времени и пространства: её события принадлежат вечности, в том числе бытовые. Китайская пейзажистика, пытаясь быть всегда в настоящем, позволяет настоящему быть всегда. И так далее.
(NB: фотография, разумеется, может быть очень долгой. Hubble Deep Field заняла десять дней съёмки. Пинхол с фотобумагой можно оставлять смотреть на солнце на несколько лет.)
В музеях почти всегда приходится быть в наушниках (noise cancelling с дождём или шумом) — чтобы не слышать экскурсоводов.
Экскурсоводы, за редкими исключениями, ужасны. Средний уровень когда-либо мной подслушанного находится по степени достоверности где-то между уличной сплетней и пересказами “Протоколов” в ЖЖ — что в свою очередь совпадает с уровнем неэкскурсоводов. Хотя казалось бы.
Меня не удивляет спрос на клише, формулировки из средней школы и упрощения. Не приучающий себя к сложности — не исправит этого полутора часами в музее. Впечатления моментальны; восприимчивость культивируется всю жизнь.
Но меня удивляют экскурсоводы.
Самой распространённой формой взаимодействия с искусством всегда была инструментализация; читай — злоупотребление. Оно не предполагает личного вклада (это и делает его злоупотреблением), так что его механика везде одинакова: с искусством, другими людьми, животными, природными ресурсами и т.д. Это отношения Ich-Es.
Именно так работает, допустим, присвоение античной скульптуры неонацистами. Никто из них не поедет во Флоренцию взглянуть на Давида — отношения реакционеров с Давидом чаще состоят в том, чтобы запретить показывать его в школах. Но он всё равно будет поднят на флаг идеализируемого прошлого — потому что реакционная идеология является борьбой с реальностью в большей степени, чем с отдельными её проявлениями.
Работа экскурсовода, напротив, требует постоянных усилий: материал нужно готовить, запоминать, держать в голове, нужно как-то выходить в мир, искать клиентуру, стоять на ногах, говорить, отвечать на вопросы — изнурительные физические, часто вынужденные действия, атрибуты любой наемной работы.
Всё это предполагает по крайней мере гипотетическую любовь к искусству, заинтересованность за пределами перформативности (в том смысле, в котором посещение музеев часто сугубо перформативно), и без которой человек наверное нашел бы себе другую работу.
И тем не менее — повествование почти всегда строится, в лучшем случае, на упрощениях и клише, искажающих предмет разговора настолько, что разговор от него полностью отвлекается (даже фактически верные вещи можно высказать в ключе абсолютного оболгания). Ну и в худшем — на неприкрытой конспирологии, ведущей всегда к одному и тому же: к славным нам, вымышленному прошлому, ксенофобии и желанию подавлять.
[К слову: опровержение лжи требует в десятки раз больше усилий, чем её повторение, см. тезис о личном вкладе — так что я не привожу здесь примеров чтобы не оставлять их недостаточно опровергнутыми. О них, может быть, в другой раз.]
Возможно, причины всему этому в бессознательном следовании за спросом, в некоторых случаях доводящем до искренней убеждённости в собственных искажениях — в конце концов, только клинический психопат способен лгать, не моргая. Что-то можно списать на недостаток образования, что-то на обычную глупость. Ну и по крайней мере часть будет сознательно распространять зло.
Так или иначе, это приводит к не очень весёлому выводу: что в подавляющем большинстве случаев экскурсовод — и, в широком смысле, значительный пласт любой популяризации — существует лишь для того, чтобы рассказывать людям что-то, что они уже знают, о чём они уже думали, или с чем они будут согласны. Его функция — не вызывать вопросы, но подтверждать. Быть разносчиком умаления, и не обязательно бессимптомным.
В то время как работы вмещают чудо — странное, сложное, многоступенчатое, не укладывающееся ни в какие сказания о величии, или гении, или форме — и от него всеми силами пытаются отвлекать.
(на иллюстрации — Andrea Fraser и Samuel F.B. Morse)
Экскурсоводы, за редкими исключениями, ужасны. Средний уровень когда-либо мной подслушанного находится по степени достоверности где-то между уличной сплетней и пересказами “Протоколов” в ЖЖ — что в свою очередь совпадает с уровнем неэкскурсоводов. Хотя казалось бы.
Меня не удивляет спрос на клише, формулировки из средней школы и упрощения. Не приучающий себя к сложности — не исправит этого полутора часами в музее. Впечатления моментальны; восприимчивость культивируется всю жизнь.
Но меня удивляют экскурсоводы.
Самой распространённой формой взаимодействия с искусством всегда была инструментализация; читай — злоупотребление. Оно не предполагает личного вклада (это и делает его злоупотреблением), так что его механика везде одинакова: с искусством, другими людьми, животными, природными ресурсами и т.д. Это отношения Ich-Es.
Именно так работает, допустим, присвоение античной скульптуры неонацистами. Никто из них не поедет во Флоренцию взглянуть на Давида — отношения реакционеров с Давидом чаще состоят в том, чтобы запретить показывать его в школах. Но он всё равно будет поднят на флаг идеализируемого прошлого — потому что реакционная идеология является борьбой с реальностью в большей степени, чем с отдельными её проявлениями.
Работа экскурсовода, напротив, требует постоянных усилий: материал нужно готовить, запоминать, держать в голове, нужно как-то выходить в мир, искать клиентуру, стоять на ногах, говорить, отвечать на вопросы — изнурительные физические, часто вынужденные действия, атрибуты любой наемной работы.
Всё это предполагает по крайней мере гипотетическую любовь к искусству, заинтересованность за пределами перформативности (в том смысле, в котором посещение музеев часто сугубо перформативно), и без которой человек наверное нашел бы себе другую работу.
И тем не менее — повествование почти всегда строится, в лучшем случае, на упрощениях и клише, искажающих предмет разговора настолько, что разговор от него полностью отвлекается (даже фактически верные вещи можно высказать в ключе абсолютного оболгания). Ну и в худшем — на неприкрытой конспирологии, ведущей всегда к одному и тому же: к славным нам, вымышленному прошлому, ксенофобии и желанию подавлять.
[К слову: опровержение лжи требует в десятки раз больше усилий, чем её повторение, см. тезис о личном вкладе — так что я не привожу здесь примеров чтобы не оставлять их недостаточно опровергнутыми. О них, может быть, в другой раз.]
Возможно, причины всему этому в бессознательном следовании за спросом, в некоторых случаях доводящем до искренней убеждённости в собственных искажениях — в конце концов, только клинический психопат способен лгать, не моргая. Что-то можно списать на недостаток образования, что-то на обычную глупость. Ну и по крайней мере часть будет сознательно распространять зло.
Так или иначе, это приводит к не очень весёлому выводу: что в подавляющем большинстве случаев экскурсовод — и, в широком смысле, значительный пласт любой популяризации — существует лишь для того, чтобы рассказывать людям что-то, что они уже знают, о чём они уже думали, или с чем они будут согласны. Его функция — не вызывать вопросы, но подтверждать. Быть разносчиком умаления, и не обязательно бессимптомным.
В то время как работы вмещают чудо — странное, сложное, многоступенчатое, не укладывающееся ни в какие сказания о величии, или гении, или форме — и от него всеми силами пытаются отвлекать.
(на иллюстрации — Andrea Fraser и Samuel F.B. Morse)