Я убегаю от тебя все дальше, дальше
Я больше не хочу, чтоб ты меня нашел и обнял
Жизнь наша полнится сплошною фальшью, фальшью
За четверть века никто из нас не понял

Как любить, как становиться старше, быть мудрее
Слепою яростью наделены мы оба
Нам стать бы чуточку забывчивей, глупее
Спасет от всех невзгод дорога

Бросаюсь в снежную метель и плачу, плачу
Сквозь ветра вой не слышно крика
Я убегаю от тебя все дальше, дальше
Глубока скорбь моя и многолика

Прости, я не смогла стать лучше, стать добрее
Той женщиной, которую ты любишь. Любишь?
Прости, мне быть бы чуточку смелее
Но я все жду, что ты уступишь

И я бегу туда, где вместо слов — надежда
Что можно еще что-то изменить, исправить
Я не смогу уже как прежде
Попробуй ты меня заставить

И снег кружится, и белеет парус между темных волн
И снится мне, что ты меня нашел и обнял
И средь зимы глубокой наш цветок зацвел
И жизнь не кажется мне одинокой

Выходные прошли под знаком тишины и относительного безлюдья. И получились какими-то расплывчатыми, невесомыми. Остановилась за городом, в месте с романтичным названием «Земляничные холмы», что на улице Солнечного Света. Трудно представить что-то более уютное, чем это. Много была наедине с собой, со своими текстами. Мне нравится такая оторванность от реальности, уход в себя. Я словно застегнулась на все пуговицы, чтобы лучше слышать свой внутренний голос. Конечно, время от времени кто-то пытался залезть под одежду: то горничная в коридоре, то соседский мальчишка у ворот. Но я только плотнее запахивала пальто и уходила к холмам. А когда возвращалась в номер, то казалось, я вся пропахла сосновым и пряным. Так пахнет земляника в мае. Но я-то в феврале. Земляничный февраль! Просится в рассказ. За то и люблю одинокие выходные где-то в лесу. Только здесь можно позволить себе землянику посреди зимы. И никто не осудит.

Спасаюсь от зимней меланхолии ветвями вишни. Крепкими, настоящими. Вот они, на фото. Мне крайне необходимо, чтобы дома было что-то природное: коряги, камни — эти круглый год; верба, ветви сливы, первоцветы — весной. Летом я приношу домой листья брусники и земляники, ароматные травы с гор, а осенью украшаю ими венки, расставляю по углам срезку гортензии, на подоконниках — букеты сухой пшеницы. Повсюду горшки с цветами, вазы с шишками, на полу — морские камни, в посуде вместо круп — цветные стекла и речной песок. Для меня все эти кусочки гор, озер, болот и лесов ценнее золота. В городе, в квартире я задыхаюсь. Мне бы жить у моря или в тундре, подальше от людей, поближе к природе. Наверное, я из тех, кто любит не столько жизнь, сколько ее проявления в зеленых почках поздней зимой. И пока я пишу этот мир, рядом цветет вишня. И это самое драгоценное, что есть сейчас у меня.

Л. говорит: «Я странная». — Может быть, — пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. За ним проносится жизнь с ее белыми сопками, кажущимися могучими пирамидами; башенками снега, раскиданными то тут, то там; с собаками, греющимися вдоль обочин и напоминающими калачи. Странно, думаю я, им бы дома сторожить, да, видно, на всех углов не хватает. Море гудит в приоткрытое окно, — наверное, так поют киты, когда переговариваются. Зимой море не замерзает, и это тоже странно. — Давай остановимся, — прошу я. Машину паркуем у дороги. Л. прокладывает путь широкими шагами. Я стараюсь ступать по его следам, но снег все равно набивается в ботинки. Выгребаю его пальцами. На берегу, у самой кромки, разлеглась коряга, а на ней — белоплечий орлан, здешний красавец. Завидев нас, он тяжело поднимается с места и взмывает вверх несколькими мощными взмахами крыльев. Вода холодная и прозрачная. Я разглядываю свою руку: она покрывается ледяной корочкой и начинает пульсировать. — Что ты делаешь? — спрашивает Л. — Ничего, — отвечаю я и прячу руку в карман куртки. Там камни. Они всегда здесь, спасают от всего. Я перебираю их, словно четки. Они гладкие, отполированные морем, сдобренные солью и моим беспокойством. — Наверное, ты прав. Я странная, — говорю я. Л. гладит меня по голове: — За то и люблю.

*
В эти выходные видели море, видели зиму. Кормили бездомных собак, грелись на солнце у маяка. И просто жили.

Иной текст пишется легко, будто гуляешь по палубе в солнечный день, наслаждаясь морскими видами. А бывает, сидишь, уставившись на белое поле, и вроде идея есть и что-то похожее на сюжет, но начать не можешь. Часто мне достаточно первого предложения, одной удачной фразы, чтобы заиграла музыка и слова полились, словно ручей по весне. Но иногда это не работает. Я завариваю кофе, хожу из угла в угол, представляю картинку, которую предстоит описать. Но текст ускользает, убегает, и ничего не остается, кроме тишины. Сегодня как раз такой день.

«Пообещай мне весну» — красивое название истории, которая дарит надежду.

После нескольких месяцев темноты и снега мне так необходима перезагрузка. И я не нашла ничего лучше, чем приобрести книги о принятии себя на пороге новой весны. Может быть, это своего рода терапия. Может, мне просто понравилась серия: яркая обложка, броское название, синий шрифт. Да, представьте, он синий, словно море. Баюкает на волнах букв, успокаивает мысли. Не могу поверить, что купила книги из-за цвета текста, хотя, признаться, на меня это похоже. К тому же в интерьере смотрится воздушно. Рука тянется к девочке с огромной луковицей и просит цветов. Наполнить голову цветами — то, что мне так нужно сейчас. Открываю первую страницу: поднятая здесь тема не чужда мне, — я часто хожу по краю уныния и тоски. Иногда сползаю вниз, на самое дно, иногда выныриваю на поверхность как раз в тот момент, чтобы сделать глоток и не задохнуться. И ждать, ждать весну.

Пообещай мне. Я знаю, ты можешь.

Ловить тени утром и на закате стало привычкой, чем-то, что приносит радость, пусть даже такую непостоянную, как узор теней. Наверное, поэтому я так люблю солнечные дни и особенно солнечные утра. Открываю тяжелые шторы, и начинается причудливый танец света.

Когда мы с Л. жили в Приморье, до того, как перебраться на остров, у нас была маленькая квартира на втором этаже, которая смотрела в тенистый двор. И мне напряженно не хватало света. Казалось, я задыхаюсь в сумраке, будто он поглотил возможность дышать. Я распахивала окна, срывала занавески, но в доме всегда был север, вечно пасмурно. Редкие лучи ранним утром, и то лишь в летние дни, на считанные мгновения заглядывали в спальню или кухню, и всякий раз я встречала их как дорогих гостей. Подставляла им лицо и руки, щурила глаза, ловила и вдыхала свет глубоко внутрь себя.

Это были мучительные семь лет метаний из угла в угол, семь лет в поисках солнца. Но с тех пор, как мы прилетели на Сахалин и поселились в светлой студии на восьмом этаже, я ожила, порозовела и снова начала ловить тени, собирать их в альбомы, развешивать по стенам.

Хочется верить, что теперь так и будет.

И больше не придется вести войну против неуютной серости и блуждать в потемках в ожидании, когда с работы придет Л., чтобы разделить со мной кошмар и дремучесть хмурой квартиры на втором этаже.

После восьми солнце глядит в окно спальни настойчиво, а это значит, что весна уже близко. Мне даже кажется, что воздух через приоткрытую форточку пахнет по-особенному: мокрой землей и смолой. Толкаю Л. в бок легонько, он просыпается и тянется за телефоном. Хорошая погода, говорит он и поднимается с кровати. Ты куда, спрашиваю я. Кофе варить. Так мы едем? Конечно, собирайся, отвечает Л. и идет на кухню.

В сумку укладываю плед, набор посуды и дорожные нарды. Собираю бутерброды с индейкой (Л. их обожает), в ланч-бокс кидаю зеленые оливки, рубленный сыр и соленый арахис. Пока Л. прогревает машину, успеваю натянуть на лицо маску с водорослями — хочется выглядеть чуточку свежее вчерашних листьев салата, которые так и не доели.

Уже в пути решаем, куда сегодня. Давай к сивучам, предлагаю я, и Л. кивает. Сивучей, их еще называют ушастыми тюленями, ездим навестить каждый год. Через Ловецкий перевал к берегу Татарского пролива добираемся к обеду. На смотровой площадке бинокли: а вот и сивучи, с виду — картошка картошкой, только огромная и волосатая. Валяются на брекватере, жарятся на солнце. Слышно, как они кричат: густыми утробными голосами, напоминающими рев мотора.

В сырой кафешке на набережной оставляю запись в старом блокноте: «Февраль, 23. Снова видели тюленей. Поздравила Л. и подарила ему дуб. Целовались. ХОХО»