#мысли
Всех с Днем Победы!
О войне я еще с детства знаю от бабушки, которая на момент ее начала была подростком и большую часть времени провела в оккупации и недалеко от линии фронта (т.е. знала о ней непосредственно), а потом восстанавливала страну, работая по 17-18 часов в сутки. Эти рассказы навсегда остались в памяти. Не могу сказать, что слушать было страшно. Скорее, было интересно - уже в детстве воспринимал войну как одну из сторон человеческого опыта. 5 лет как бабушки нет с нами. Сегодня она мне приснилась, и я решил поехать в район Ростова, где она жила - погулять и подумать о войне. Вот сижу недалеко от ее дома...

Что могу сказать? Мысли тяжелые (а мысль тоже имеет вес). Несмотря на риторику и попугайничанье, человечество не сделало принципиальных выводов из мировой войны, о чем свидетельствует то, что мы сейчас как никогда ранее близки к ядерному апокалипсису. Я не буду вдаваться в проблему новоевропейской субъективности, махеншафта и воли-к-власти как сущности жизни - об этом философском аспекте ситуации вы можете сами прочитать у Хайдеггера, Ницше и Шопенгауэра. Война неотделима от человеческой природы. Она отражает измерение воли и центрированности на "я", стремление замыкать нити реальности на себе. Это нормально. Не мы это создали. Природа - это огромное поле сражения, геноцида и взаимоуничтожения, но и сотворения нового. Мир покоится на войне, война рождается из мира. Такова структура реальности, жизни.

Однако из неизбежности войн не следует неизбежность мировой войны. Не всякая война является мировой. Стремление ограничить, локализовать войну - это уже стремление к сдерживанию. Предотвращение мировой войны покоится на ядерном сдерживании, на возможности взаимоуничтожения России и США. От этого баланса зависит существование человечества. Он должен был быть опрокинут в политическую сферу и зафиксирован жесткими правилами, в частности невозможностью военного пересечения России и США нигде, тем более у границ одной из держав. Этого не было сделано. Международное сообщество играло в неолиберализм, в то время как за ширмой ведущая супердержава оставалась политическим реалистом. Игры закончились. Теперь на повестке не "права человека", а жизнь человечества.

Но причем тут Вторая Мировая? Думаю, политики сосредоточились на результатах войны и мало рефлексировали над причинами войны. Вся ответственность была возложена на немецкий нацизм и Гитлера как на своего рода девиации. Но это неправда. Вторая Мировая вытекает из Первой, а идеология Гитлера и нацистские практики - закономерные следствия развития европейской мысли и европейского колониализма. После войны европейская мысль (Хайдеггер, Франкфуртская школа, Фуко и пр.) продумывала, что не так с модерном и почему все это произошло. Из этого даже было сделано немало политических выводов, но на практике они сугубо вторичны.

А в чем же, на мой взгляд, должен состоять главный вывод? Махеншафт - это отсутствие меры, страсть к безудержности, безмерности. Европейская культура модерна больна этим как никакая иная и, кроме того, у нее есть средства для удовлетворения своих безудержных аппетитов. То, что мы сейчас имеем, это разлом внутри Европы - чем-то похожий на разделение Римской империи (не случайно обе стороны видят себя продолжателями Рима в двух его ипостасях). В каком-то смысле Европа наткнулась на саму себя - не пора ли продумать эту фундаментальную проблему вместо отвлеченных разговоров о "многополярности"? Ограничение воли-к-власти - это позволение другому быть другим. Европа должна себя опредЕлить, позволить состояться другой Европе, а через нее другому миру. От этого зависит будущее человечества. Но я смотрю на ситуацию пессимистично: такое размежевание с собой и открытие себя, скорее всего, произойдет через мировую войну. На самом деле, Европа себя уже опредЕлила балансом ядерного оружия, теперь это должно быть опрокинуто в политическую плоскость - созданием новой архитектуры, но никто сдавать свои позиции добровольно не станет. Либо будет новая архитектура для всего человечества, либо человечество исчезнет.

Всех с Праздником! 😜

#философия
Выше писал о феномене эусоциальности — отмечаемой в биологическом мире организации, при которой индивидуальный организм занимает четкое место в системе специализации в рамках сообщества, при этом также эволюционирует сообщество как целое. Классические примеры: муравейник, улей, голые землекопы, люди. Если понимать эусоциальность шире — как вообще форму организации, при которой индивидуальность функционально четко вписана в контекст группы — то большинство организмов эусоциальны, например в человеческом теле клетки имеют конкретную специализации, при этом часть клеток запрограммированы на смерть ради блага всего организма. Эти и другие примеры позволяют шире посмотреть на феномен эволюции и вообще жизни — так сказать, в перспективе холизма. Но, как я писал выше, они же позволяют и иначе посмотреть на природу сознания как социального явления, рождающегося во взаимодействии (взаимном действии). В этом плане человеческое сознание сущностно интерсубъективно и отмечено печатью синхронного и диахронического взаимодействия внутри человеческого сообщества.

К рекомендованной ранее книге Т. Уилсона «Эусоциальность» хочу также посоветовать его работу «Планета муравьев» (2020). Она отчасти автобиографичная – ученый много рассказывает о своем научном пути, но при этом тесно связывает его с конкретными случаями изучения муравьев, которыми занимается более 80 лет.

Приводимые им примеры разнообразия и социальной жизни муравьев не могут не удивить. Помимо хорошо известных нам видов, существует огромное количество специфичных и причудливых. Некоторые муравьи умеют бегать под водой, перепрыгивать с ветки на ветку, жить в симбиозе с другими живыми существами, заниматься «скотоводством» (содержать и выращивать других существ для потребления в пищу), выращивать грибы, иметь рабов, взрываться в бою, паразитировать, бездельничать и даже использовать других муравьев в качестве средства передвижения. В муравейнике отмечается четкая специализация: весь муравейник, по сути, прислуживает царице, которая отвечает за его воспроизводство; имеются няньки и другая «домашняя прислуга», охранники, разведчики, воины и пр. У муравьев есть «карьерная» лестница, а представители определенного класса могут «вербовать» только что родившихся особей. У них имеются развитые системы коммуникации – в основном обонятельно-осязательные, но также и зрительные, слуховые, постуральные. Язык муравьев — активно исследуемая тема, в которой регулярно делаются открытия. Один из способов передачи «данных» — антеннальный, т. е. с помощью «усиков»; есть мнение, что объем передаваемой таким образом информации сопоставим со средним человеческим аудиальным контактом.

Думаю, подобные исследования способны отрезвить философов, считающих, что социальность и «сознание» имеются только у людей (хотя тут в немалой степени вопрос терминологии). Конечно, человеческое сознание специфично — в этом нет никаких сомнений. Но даже у человека имеется множество видов сознания (детское, взрослое, старческое, в депрессии, в маниакальном состоянии, в деменции, во сне, в осознанном сне, в молитве, в медитации, в галлюцинации, в коме, вне тела, предсмертное и т.д. и т.п.) — нет оснований отказывать в какой-то форме сознательности муравьям или другим живым существам (в конце концов, сравните муравьиную активность с «пылью», «мусором» или движением планет — с менталистской, бихевиористской или любой иной точки зрения, вряд ли это сопоставимые вещи; при этом задумайтесь над тем, что привычная для философов апперцепция — это едва ли универсальный «надкультурный» феномен). Парадигма 4E Cognition предполагает, что для углубления понимания человеческого сознания (и познания) необходимо изучать поведение других существ. Муравьи — это хороший пример, над которым философам стоило бы чаще размышлять. Было бы интересно сделать круглый стол с философами и профессиональными социобиологами на эту тему (кстати, о проблеме «сознания растений» можно послушать тут).

#философия #лингвистика
Ключевым познавательным и коммуникативным механизмом у муравьев является обоняние. Если бы они обращались к когнитивным метафорам, то познание, вероятно, понимали бы не как «рассмотрение» («я вижу» = «я знаю»), а как «вынюхивание». Впрочем, мы и сами порой говорим «вынюхивать» в значении «разузнавать, доискиваться», а глагол «чуять» помимо общего значения «знать чувством» имеет также значение «знать через обоняние» или «знать вообще, предчувствовать». Но это, конечно, больше периферийные явления для нашей культуры.

Судя по типологии путей семантического развития, «зрение» у людей действительно является более когнитивно значимым чувством, чем обоняние или слух (например, развитие «видеть => слышать» засвидетельствовано неоднократно, а обратное – ни разу). Однако упоминавшаяся выше зрительная метафора не является универсальной. Так, она отсутствует в языках австралийских аборигенов. Анализ соответствующей австралийской ситуации и ее сравнение с индоевропейской ситуацией проделаны в моей статье «Об индоевропейском мировидении». Специалистам по Австралии, т. е. австралопитекам австраловедам, хорошо известно, что слуховая модальность играет у аборигенов гораздо более значимую роль, чем зрительная. Семантические переходы и расширения «слышать – знать» и «слышать – понимать» засвидетельствованы многократно. В культуре аборигенов слух играет ключевую роль: места, вещи, люди и пр. – это то, о чем «слышат», а не что «видят». Есть даже мнение, что аудиальный компонент является центральным в воображении и снах аборигенов.

Но как насчет ольфакторной (т. е. обонятельной) модальности? Вероятно, парфюмеры и дегустаторы духов (кстати, представителей этой профессии называют словом «нос»), которые способны различать до 10 тыс. оттенков запаха, могли бы много рассказать о когнитивных метафорах ольфакторного типа, а также о роли синестезии в формировании ольфакторной лексики. И хотя это специально обученные люди, на их примере мы видим, что в принципе возможно сообщество с сильно развитым ольфакторным началом в когнитивном плане, которое могло бы развиваться с детства. И такие сообщества действительно есть, притом не только муравьиные.

В литературе достаточно хорошо описаны язык и культура мон-кхмерского народа джахаи, проживающего на территории Малайзии и Таиланда. Центральное место в культуре этого народа занимает обоняние. В повседневной речи активно используется около десятка обонятельных глаголов, каждый со своей спецификой, и это распространяется в том числе на религиозную сферу — общение с божеством происходит не только через видение и слышание, но и через запах. Краткий обзор этой проблемы представлен в статье 2011 г. за авторством Николаса Буренхульта и Азифы Маджид. Как показано в статье, обонятельные глаголы являются монолексемными, т. е. психологически выделенными; в отличие от европейских обонятельных глаголов, они активно используются в когнитивных метафорах и имеют широкие синтаксические и смысловые функции. Специфика их употребления еще изучается (есть и более свежие работы), однако уже сейчас можно точно сказать, что, во-первых, эта особенность хотя и связана в культурном плане с бытом охотников-собирателей, все же не следует напрямую из него (для многих других охотников-собирателей такой «ольфакторный» язык не характерен, а смена образа жизни в случае джахаи, насколько можно судить, не влияет на частоту использования указанной лексики); во-вторых, в других австронезийских языках, родственных джахаи, также отмечена значимая роль ольфакторной лексики, так что вполне возможно, что это является архаичной особенностью одной из подгрупп в рамках австронезийской семьи.

К сожалению, в западной культуре и философии недооценивается роль запаха, при этом доминируют визуальные образы и модели. Возможно, уже есть специальные работы по «философии запаха», но они явно на периферии. И все же это очень перспективная, комплексная и оригинальная тема, которая способна существенно расширить наше понимание сознания и познания.

#лингвистика #философия
Еще немного занимательной лингвистики. Хороший способ поднять себе настроение – пробежаться по словарям с обсценной лексикой и фразеологизмами, пытаясь понять их смысловую мотивировку. Вообще обсценный пласт языка – интереснейшая тема, нередко игнорируемая, хотя фактически значительная часть живого языка – именно обсценная (выйдите во двор, если не верите). Считаю, пика своего творчества русское обсценное сознание достигло в обороте «Не пришей к п№зде рукав» в качестве локативного предиката («Он здесь “не пришей…”», т. е. не к месту). Но об этой фраземе в другой раз.

Сейчас хотелось бы написать что-то близкое к нашей «ольфакторной» теме. Обратил я недавно внимание на оборот «Держать х№№ по ветру», который и раньше слышал в родных краях, но редко. Означает он у нас, во-первых, быть готовым к неожиданному повороту событий или, шире, быть позитивным, т. е. поддерживать бодрость духа; во-вторых, всегда быть готовым к совершению полового акта, т. е. проявлять, так сказать, оппортунизм в сфере половых отношений. Судя по «Большому словарю мата», оба значения являются базовыми, хотя (как свидетельствует опрос моих друзей) возможны незначительные региональные расхождения. Очевидно, рассматриваемый оборот является дисфемизмом для «Держать нос по ветру», который означает (в негативном смысле) «приспособленчество», а также (в более нейтральном) «способность к адаптации». По поводу происхождения этого фразеологизма есть две версии: 1) более популярная – он пришел из речи моряков, т. е. связан с практикой мореплавания, при которой требуется всегда знать направление ветра и держать «нос» корабля соответственно; 2) менее популярная – он связан с поведением животных, которые активно используют обоняние для адаптации к среде.

Независимо от происхождения, очевидно, для современного носителя языка оборот имеет ольфакторную образность: держать нос по ветру – значит быть чутким к изменению направления ветра, символизирующему перемену обстоятельств. Учитывая преимущественно негативный смысл выражения, нос в этом контексте выступает органом познания, связанным с хитростью, чуткостью. Эта связь прослеживается и в других ольфакторных выражениях: «вынюхивать», «иметь длинный нос», «совать свой нос» и пр. Хотя эта ассоциация сильно развита в русском языке, «нос» в целом имеет гораздо более богатую образность. Тема носа также активно обыгрывается в русской литературе, даже без прямого обращения к фразеологизмам: наиболее яркий пример – Гоголь, который создал что-то вроде «метафизики носа». В общем, было бы интересно разобраться, каковы наиболее распространенные ассоциации между носом / ольфакторной модальностью и чертами характера / эмоциями / когнитивными состояниями. Эта проблема является частным случаем более общей темы: «части тела / органы чувств и аффективные / когнитивные состояния». По последней теме написано довольно много всего, как-нибудь сделаю об этом отдельный пост. Наиболее интересны здесь, конечно, не периферийные фраземы, а случаи, когда ольфакторные значения активно используются в повседневной речи и даже интегрируются в грамматику – такие вещи можно поискать в более архаичных культурах (выше приводил пример с мон-кхмерским народом джахаи).

Интеграция обозначений частей тела в грамматику – явление нередкое. Обычно мы имеем дело с грамматикализацией частей тела в значении пространственных показателей. Упоминавшийся выше «нос» корабля, «лицевая» часть объекта, «спереди», «сзади» и пр. – понятные примеры из русского языка, когда на объекты проецируется схема человеческого тела. Но есть языки, где это делается гораздо активнее и, так сказать, перманентно – этот вопрос хорошо изучен в случае мезоамериканских языков, таких как хучитанский сапотек или цельталь. Впрочем, об этом в другой раз (пока можете почитать в моей книге, гл. 5). Сейчас же хочу лишь отметить, что проблематика «нос и аффективные / когнитивные состояния», если ее рассматривать через призму языкового разнообразия, обладает огромным потенциалом. Много интересного можно «вынюхать»...

#философия
Если вы хотите продуктивно и с интересом провести субботний вечер, то могу порекомендовать доклад доктора психологических наук В.Ф. Спиридонова «Современные исследования инсайта», сделанный им в рамках заседания философского клуба «Когниториум». Инсайт (прозрение, озарение) — это внезапное нахождение решения задачи, которое (если судить интроспективно) не вытекает напрямую из предшествующих шагов к ее разрешению и которое сопровождается ощущением удивления или другими подобными аффективными состояниями. Изучение инсайта можно рассматривать в качестве аспекта изучения мышления и философии творчества. Вокруг этой темы множество вопросов, но я бы выделил главный: обусловлена ли необычность инсайта просто отсутствием осознания внутренних (подпороговых), но при этом последовательных и алгоритмичных процессов, стоящих за инсайтом, или сама природа этого явления принципиально иная, не-пошаговая?

Ниже выписал для себя некоторые мысли, показавшиеся интересными:

🔹 Интроспективно инсайт предполагает «качественный скачок», «реструктурирование» (материала, подходов, позиций etc.), в результате которого решение рождается как бы не следуя напрямую из предыдущих поисков, не-пошагово (хотя есть точка зрения, что пошаговость присутствует, но на подпороговом уровне), при этом решение сопровождается чувством удивления, удовлетворенности и пр. (т.е. в целом инсайт можно охарактеризовать как ментально-аффективный феномен, а не только как ментальный).
🔹 Инсайт — это зонтичный термин для набора сходных процессов или, по крайней мере, в инсайт вовлечена совокупность механизмов, а не какой-то один механизм (это можно назвать «распределенной моделью» инсайта).
🔹 Дизайны исследовательских экспериментов очень разноплановы — возможно, нет какого-то одного «инсайта» для различных задач (тут встает вопрос о типологии инсайтов)
🔹 Не исключено, что разные исследовательские группы изучают просто разные механизмы (или, по крайней мере, разные аспекты одной и той же проблемы) — отсюда и разброс результатов
🔹 Для исследования инсайта сейчас ключевое значение имеет метакогниция — знание о знании, метапознание.
🔹 Идеи, «добытые» инсайтом, лучше запоминаются, кажутся более ценными, чаще оказываются правильными (в сравнении с «неинсайтными» идеями).
🔹 Нейрофизиологические исследования, на которые затрачены миллионы долларов, не дали каких-то содержательных результатов, кроме вполне тривиальных (напр., что правое полушарие вовлечено в инсайт больше, чем левое).
🔹 Имеются проблемы со скачком от эмпирики к пониманию, «необобщаемость» эмпирики, для следующего шага необходимы существенные теоретические продвижения.
🔹 Проблему необходимо анализировать с учетом непериферийности моторики и перцепции (один из общих тезисов широкого спектра подходов в рамках 4E Cognition).
🔹 Инсайт особенно значим для философии сознания как момент перехода от бессознательных процессов к сознательным (инсайт как вариант события осознанности); феномен инсайта вносит дополнительное свидетельство в пользу того, что реальное мышление и ИИ не похожи.

В общем, можно заключить, что — как и в когнитивной науке и нейрофизиологии в целом — ясно, что ничего не ясно. Как и везде, имеем дело с кризисом концептуально значимых идей и эмпирическим апокалипсисом. Непонятно, как наука будет из этого выбираться. Думаю, никак…
См. также об аналогичных проблемах в лингвистической типологии и нейрофизиологии.

#философия #лингвистика
Оказывается, с запахом и обонянием все еще интереснее, чем я думал. Как уже говорилось выше, в качестве психологической модальности и познавательного органа обоняние маргинализировалось на протяжении всей истории западной эпистемологии (полагаю, не только западной). Это не значит, что обоняние вообще не осмыслялось. Например, такое осмысление представлено в философии Флоренского, о чем недавно был доклад на семинаре в РУДН. Да и логично, что обоняние оказывается значимым именно в рамках эстетики и философии культа — там, где запах особенно приметен, поскольку играет «суггестивную» роль. Впрочем, беглый взгляд на лосевскую «Историю античной эстетики» как будто свидетельствует о том, что обоняние почти ничего не значит для античной мысли (по крайней мере, подробного разбора я не нашел; единственный момент, который могу воспроизвести по памяти, это сравнение Плотином эманации-проодос с «источением» благовоний от предметов). Это, конечно, единичные, но все же симптоматичные примеры.

Сейчас ситуация меняется — пока преимущественно в когнитивной науке и лингвистике, но следует ожидать перемен и в философской эпистемологии и философии сознания (уже на уровне языка показательно, что в обоих этих направлениях по-прежнему доминируют визуальные и аудиальные отображения при формировании абстракций и мысленных «экспериментов» — я не припомню ни одной обонятельной метафоры). Просмотрел несколько совсем свежих статей по теме за авторством Асифы Маджид, Николаса Буренхульта, Кэролин О’Миры, Николь Крюспе и др. В этой сфере пока отмечены в основном представители одной исследовательской группы — той самой, которая изучала мон-кхмерский народ джахаи. Помимо этого, они изучили еще около дюжины народов и языков, а также попытались обобщить и осмыслить свежий материал когнитивной науки.

Надеюсь, в грядущих постах еще рассмотрю их соображения подробно. Пока же обратимся к главным выводам:

🔹 Обоняние у людей гораздо острее, чем считалось ранее. Люди обладают более высокой чувствительностью к запахам (т. е. более низкими порогами обнаружения запахов), чем животные, традиционно считающиеся «супернюхами», включая собак и свиней.

🔹 Экспериментальная попытка оценить способность человека воспринимать запахи показала, что гипотетически мы можем различать по меньшей мере 1 триллион запахов, но дополнительные анализы показывают, что цифра в триллион ненадежна, поскольку те же данные могут дать оценки в диапазоне от 5000 до 10 в 29 степени.

🔹 Обоняние играет важную роль в главных видах природной и социальной деятельности: в потреблении пищи, предотвращении опасностей и привлечении партнера; люди используют запахи в религиозных, медицинских и эстетических целях. Как следует из экспериментов, обоняние у человека — это интерактивный, а не индивидуальный акт. Также в последние годы получила развитие «социология» обоняния.

🔹 В лексической и грамматической семантике сейчас происходит своего рода «обонятельная» революция. Традиционно обоняние считалось слабо развитым, а потому не интересным доменом. Однако изучение «экзотичных» языков показывает, что ситуация иная. В ряде языков мира имеются большие словарные запасы запахов, при этом запах может присутствовать даже в грамматике. В этих языках разговоры о запахах более часты, чем в европейских, а названия запахов более «кодируемы», т. е. проще упакованы в лексико-грамматическую форму и их легче использовать в речи. Получает развитие обонятельная образность, которая лишь эпизодически встречается в европейских культурах (ср. «вонючий», «смердящий», Смердяков, «попахивает расизмом» и пр.). В некоторых языках имеются развитые системы обонятельных идеофонов, т. е. звукового изображения (!) запахов (вроде русского «фу-у-у-у»). Отдельного внимания заслуживает связь обонятельной и зрительной лексики, а также обонятельные метафоры эмоций.

Эти и другие результаты нуждаются в обобщении и осмыслении. О степени широты проблемы можно судить по спискам литературы к соответствующим статьям.

#лингвистика #философия
В связи с рассматриваемой здесь в последнее время ольфакторной (обонятельной) тематикой хочу отметить свежее издание по теме. В 2021 г. в авторитетной серии «Typological Studies in Language» вышло одно из немногих масштабных типологических исследований (похоже, третье), посвященное ольфакторному языку, — монография «Linguistics of Olfaction» под редакцией L. Jędrzejowski и P. Staniewski. Книга состоит из обзорного введения и 14 эмпирических исследований. В работе рассмотрены материалы языков из разных семей: шведского языка (германская семья), грузинского (картвельская), баскского (изолят), пурепеча (изолят), беджа (кушитская), фон (вольто-нигерская), японского (?), вануату (креольский), иврита (семитская), немецкого (германская), польского (славянская), латинского, итальянского и вообще романской группы в целом. Исследования в основном синхронные, но имеются и диахронические (напр., эволюция обозначений запахов от латыни к итальянскому). Сферы исследований разнообразны: описание ольфакторного языка, морфология, синтаксис, этимология, когнитивные метафоры, функционирование в дискурсе, модели развития и модификации.

Как я уже отмечал ранее, обонятельному познанию в последнее время уделяется все больше внимания как в когнитивной лингвистике, так и в когнитивной науке в целом. Конечно, в лингвистике исследований не так много, чтобы делать какие-то надежные универсалистские выводы, но общая картина, похоже, вырисовывается. Радует, что рассмотрены языки из совершенно разных и не связанных (по крайней мере, в близкой перспективе) друг с другом семей, а также из разных культур, в том числе «архаических».

Итак, какие общие выводы об обонятельном познании можно сформулировать:

🔹«Базовые ольфакторные обозначения» (basic olfactory terms), т. е. монолексемные, часто используемые и когнитивно выделенные, сильно разнятся от языка к языку; их количество также разнится – от нескольких до более двадцати.
🔹Хотя маркирование ольфакторных значений в основном лексическое (прилагательные и глаголы), все же в некоторых языках встречаются случаи проникновения этих значений в грамматику (классификаторы, именные классы, маркеры эвиденциальности и пр.), а само их выделение может происходить фонологически и морфонологически (напр., редупликацией).
🔹Вопреки более ранним предположениям, ольфакторные значения могут формировать большое количество концептуальных метафор, в том числе для выражения ментальной деятельность (~ «разнюхивать» как «доискиваться, исследовать»).
🔹В языках «архаичных» культур сфера применения ольфакторной терминологии бывает гораздо более широкой, чем мы привыкли: она может активно применяться при выстраивании социальной коммуникации, номинации, метафоризации, в поэтике, ольфакторные значения могут играть одну из важных ролей в религии, в коммуникации между человеком и божеством (некоторые авторы говорят об «ольфакторной вселенной»).
🔹Даже после урбанизации и влияния европейской культуры такие языки длительное время сохраняют развитый ольфакторный лексикон.
🔹Интересное явление – ольфакторные идеофоны. Идеофон – это экспрессивное звуковое «изображение» (не путать с подражанием) объекта или ощущения, т. е. ассоциация между опытом и звуком (напр., в японском kurukuru ассоциируется с круговым движением, а nurunuru ассоциируется со скольжением и слизью; кстати, в русском языке фонема /л/, похоже, имеет какую-то связь со скольжением). Подробнее об идеофонах здесь. Ольфакторные идеофоны – это звуковые «изображения» запахов (вроде нашего «фу»), которые в «архаичных» языках образуют целые концептуально-перцептивные системы паттернов.
🔹Похоже, ольфакторные термины все-таки (наряду со вкусовыми) занимают последнее место в «иерархии Вайберга» («зрение» > «слышание» > «прикосновение» > «запах», «вкус»), т.е. они могут возникать из «более высоких» перцептивных значений, но обратный путь невозможен.

В общем, этот и другой ольфакторный материал еще ждет своего осмысления в контексте эпистемологии.

Ментальные репрезентации: чем они плохи и почему от них так сложно избавиться?

Докладчик: Яшин Артём Сергеевич

Предлагаем вашему вниманию запись очередного заседания семинара нашего сектора «Философия сознания: метафизика и когнитивные науки».

Ментальные репрезентации – это гипотетические единицы разума, на которых основаны процессы восприятия, познания и действия. За последние десятилетия когнитивные ученые постулировали множество видов репрезентаций, что привело к размытию границ этого понятия. Несмотря на концептуальные проблемы, репрезентации продолжают активно использоваться в научных объяснениях. Мы обсудим проблемы понятия репрезентации, а также попробуем разобраться в том, почему его на деле так сложно исключить из когнитивной науки.

Запись доклада доступна по ссылке:
https://youtu.be/w59wJ83wChk

Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить анонсы и записи новых семинаров!

#записи #философия_сознания

@sector_szf

​​Обновленная версия списка обзоров книг и концептуальных статей:

🔹М. Аркун «Гуманизм и ислам: сражения и суждения» (2005)
🔹Ш. Маламуд «Испечь мир. Ритуал и мысль в Древней Индии» (1989)
🔹Т.Я. Елизаренкова «Грамматика ведийского языка» (1982)
🔹Андрей Белый «Глоссолалия» (1922)
🔹В.С. Семенцов «Проблемы интерпретации брахманической прозы» (1981)
🔹М. Мерло-Понти «Феноменология восприятия» (1945)
🔹Д. В. Мухетдинов «Теология обновления: исламский неомодернизм и проблема традиции» (2023)
🔹В. Н. Топоров «Исследования по этимологии и семантике» (2004)
🔹С. Ю. Бородай «Конец метафизики и темпоральность истины» (2011)
🔹Ч. Энгелланд «Тень Хайдеггера. Кант, Гуссерль и трансцендентальный поворот» (2017)
🔹S. Levinson «Space in Language and Cognition» (2003)
🔹S. Levinson, D. Wilkins (eds.) «Grammars of Space» (2006)
🔹L. Talmy «Toward a Cognitive Semantics» (2000)
🔹Т. Г. Скребцова «Когнитивная лингвистика» (2018)
🔹Дж. Лакофф «Женщины, огонь и опасные вещи» (1987)
🔹W. Croft, A. Cruse «Cognitive Linguistics» (2004)
🔹Ch. Nussbaum «The Musical Representation: Meaning, Ontology, and Emotion» (2007)
🔹Е. В. Рахилина (ред.) «Глаголы звуков животных: типология метафор» (2015)
🔹М. В. Копотев, Т. И. Стексова «Исключение как правило: переходные единицы в грамматике и словаре» (2016)
🔹J. Wuerth (ed.) «The Cambridge Kant Lexicon» (2020)
🔹Ф. Хаслер «Нейромифология» (2012)
🔹Т. А. Майсак, Е. В. Рахилина «Глаголы движения в воде: лексическая типология» (2007)
🔹Э. Уилсон «Эусоциальность» (2020)
🔹Э. Уилсон «Планета муравьев» (2020)
🔹L. Jędrzejowski, P. Staniewski (eds.) «Linguistics of Olfaction: Typological and Diachronic Approaches to Synchronic Diversity» (2020)

NUMINOSUM - философия, лингвистика, востоковедение

‼️Репост приветствуется!

#философия
О современной незападной философии — арабо-мусульманской, индийской, китайской, японской и пр. — известно не так много, как хотелось бы. Насколько я могу судить, о современных арабо-мусульманских мыслителях даже на английском языке относительно мало книг (если сравнивать с тем морем литературы, которое имеется по европейским мыслителям). Мысль самих этих мыслителей — из тех, что я знаю — разного качества, но, честно говоря, даже лучшие образцы не дотягивают до европейской. Тем не менее их важно знать и исследовать, так как, во-первых, они закрывают историософскую брешь, касающуюся исламской цивилизации (которая, разумеется, для европейской историософии малозначима), а во-вторых, популярны в своих странах, а значит в свете тренда на деглобализацию роль их наследия будет лишь возрастать.

В связи с этим хочу обратить внимание на такого мыслителя, как Мухаммад Абид ал-Джабири (1935–2010) — одну из ведущих фигур современной арабо-мусульманской мысли, создателя концепции «критики арабского разума». На русском языке имеется хороший обзор его взглядов за авторством главного англоязычного специалиста по современной арабской философии — И. Абу-Раби, этот обзор опубликован в шестом выпуске нашего ежегодника «Исламская мысль: традиция и современность». Там же опубликован текст самого ал-Джабири «Мы и наследие» (пер. Ф. О. Нофала). Ранее у нас во втором выпуске публиковался перевод одной из глав его монографии «Критика арабского разума» — главы под названием «Фикховый разум: легитимация легитиматора» (пер. Д. В. Мухетдинова). Общий обзор «критики арабского разума» можно найти в статье Е. А. Фроловой «Концепция эпистемологического разрыва у ал-Джабири», а также в ее книге «Дискурс арабской философии». В ряде других статей Фроловой творчество ал-Джабири рассматривается мимоходом.

Пожалуй, ознакомление лучше начать со статьи Фроловой — там совсем схематично описывается его главная концепция, касающаяся фундаментального различия европейской и арабской рациональностей. Это различие (но в иной перспективе) много лет выявляет и описывает академик А. В. Смирнов в рамках своей логико-смысловой теории. Кто хочет основательно погрузиться в тему, могу порекомендовать его фундаментальную монографию «Сознание. Логика. Язык. Культура. Смысл». А совсем недавно вышла его статья, где как раз упоминается ал-Джабири, — «Разум, язык, культура: как сегодня прочитывать концепцию ‘арабского разума’ ал-Джабири». Там, в частности, задается следующий вопрос: как выглядела бы система Канта, если бы он был (хорошим) арабистом? Этот вопрос является частным случаем более широкого вопроса: в какой мере знание других культур и альтернативных концептуализаций способно обогатить наше понимание познания и сознания? Данная проблема движет мной всю сознательную философскую жизнь, а ее языковой аспект я подробно рассмотрел в своей книге.

Хотя, вероятно, современная неевропейская философия по степени детальности, глубины и изощренности по-прежнему не дотягивает до европейской (хотя кто знает! Мы ведь даже имен 99% авторов не знаем), все же общемировой тренд будет смещаться в сторону незападных интеллектуальных «центров» силы. В этом одна из причин того, почему уже сейчас необходимо составить хотя бы общее представление об интеллектуальных движениях неевропейского мира. Однако нельзя не видеть, что такое изучение осложняется «экзотичностью» незападных культур. Даже в исламский мир, который, казалось бы, постоянно пересекался с европейским миром (а в России так вообще во многом произошло их соединение), приходится погружаться годами. И те концепты, которыми мыслят мусульмане, а также волнующие их проблемы могут быть совсем непонятны европейскому читателю. В любом случае философ должен стремиться смотреть на мир шире, чем обыватель и интеллектуал-европоцентрист.

#философия
Что будет происходить с философией в XXI веке? Общий тренд уже виден: по мере освобождения народов мира от западного неоколониального гипноза — что, прежде всего, происходит в сфере идеологии и культуры, в том числе по мере закрытия разного рода Фондов, продвигающих свои темы и интересы за счет спонсирования нищих гуманитариев средней руки в развивающихся странах, будет возрастать роль национальных школ (или наднациональных, «цивилизационных»). Последние будут представлять собой синтез западных традиций мысли (аналитическая философия, постструктурализм, феноменология и пр.) и местных традиций мысли (буддийская, индийская, китайская, арабская, русская). Упоминавшийся выше Мухаммад ал-Джабири — один из таких примеров: он хорошо знает собственную традицию фальсафы, арабские первоисточники, пишет даже комментарии к Корану, но при этом также цитирует западных философов, лингвистов и культурологов. Другой хороший пример — Мухаммад Аркун, о котором я рассказывал ранее и перевод книги которого я готовлю к изданию в ИД «Медина»: у Аркуна представлена критика дисциплинарной власти в духе Фуко, но на материале арабо-мусульманской мысли; притом он производит эту критику не с левых позиций, а скорее с ориентацией на «высвобождение» богооткровенного духа из оков догматической ограды —своего рода, интеллектуальный салафизм. Обильно цитирует как оригинальные арабские источники, так и французских философов (вообще это больше элитарный мыслитель, который стремится к созданию свободного сообщества носителей «эмерджентного разума»).

Во всем этом нет ничего нового. Именно так философия в основном и развивалась. Западноевропейская философия выросла на руинах патристики, позднеэллинистической традиции и под влиянием арабов, византийцев, а также разного рода эзотерики. Англы, саксы, франки, готы, галлы, иберы и многочисленные латинизированные племена, насколько можно судить, не были сильны в философии сами по себе, т. е. вне греко-римской традиции. Значение арабо-мусульманской философии для развития схоластики трудно переоценить. Еще пример: до Канта понятие «немецкой философии» (как национальной школы) воспринималось иронически, т. е. как в наше время какая-нибудь «венгерская философия»; да и еще Канта упрекали в том, что он многое позаимствовал у англичан и французов (если не в прямом плагиате у Юма). Русское «любомудрие» выросло на немецкой почве, под сильным влиянием Гегеля и Шеллинга; впоследствии славянофилы увлекались этими же авторами, а также нашли пути их синтеза с византийской патристикой (так во многом у Хомякова); дальнейшая история русской философии хорошо известна. Удручает то, что, имея за спиной мощную традицию, наши школы дрейфуют в сторону англоцентричной философии сознания и французской псевдофилософской социологии («власть», «симулякры», «шизомассы» и пр.), фактически вообще не обращаясь к отечественному наследию. Интересно, что часто игнорируемый ранний этап русской историософской мысли (Иларион Киевский, Серапион Владимирский и др.), в рамках которого Русь представлена как новый центр сакральной истории христианства (задолго до концепции «Москва — Третий Рим»), тесно связан с поздней византийской мыслью и византийскими интерпретациями античного наследия. Примеры можно умножать до бесконечности…

Позитивной иллюстрацией того, что будет происходить с философией, является случай Киотоской школы, в особенности ее основателя — Китаро Нисиды (1870–1945). Мои мысли о нем и о книге Л. Б. Кареловой по теме собраны в старой заметке. Нисида получил степень по философии и при этом практиковал дзен-буддизм (биографы утверждают, что он достиг сатори-просветления). Испытал сильное влияние Гуссерля и Хайдеггера, и в итоге создал синтез феноменологии и дзен-буддизма — что-то вроде «бессубъектного» варианта феноменологии. На русском языке имеются несколько его текстов, а также ряд исследований о нем. Основанная им школа впоследствии разделилась на несколько направлений и в своих модификациях существует по сей день.

История мировой философии только начинается...

​​#философия #лингвистика
Листаю периодически книжки по философии музыки и когнитивному музыковедению. И вот, как и следовало ожидать, имеется целое направление музыковедения — воплощенное музыкальное познание (embodied music cognition). Фактически речь идет о наборе разноплановых теорий и групп экспериментаторов, которые для понимания музыки используют наработки представителей 4E cognition, в частности когнитивных лингвистов. Ведущие представители американо-европейской школы когнитивной лингвистики всегда подчеркивали, что материал языка — это средство доступа к когнитивным процессам, т. е. целью является именно реконструкция когнитивных процессов. Музыкальное познание / мышление — лишь одна из многочисленных сфер, где эти процессы проявляют себя.

Тема для меня новая, но все равно хочу обратить внимание на вводную книгу Арни Кокса «Music and Embodied Cognition: Listening, Moving, Feeling, and Thinking» (2016). Общая концепция предсказуемая: для понимания того, как воспринимается музыка и как она может быть носителем значения, может влиять на эмоции и сознание в целом, не годятся классические символьно-алгоритмические и развоплощенные подходы, в которых сенсомоторная составляющая является периферийной; напротив, необходимо поставить сенсомоторную составляющую в центр нашего понимания музыки. Кокс делает это с опорой на идеи когнитивных лингвистов, в частности на теорию концептуальной метафоры и схематизации, а также с привлечением нейронауки.

Кокс исходит из своей модели моторного мимезиса, согласно которой львиную долю познавательной деятельности человека составляет подражание внешне наблюдаемым действиям живых существ и неживых объектов, притом оно бывает двух видов — открытое (миметические моторные действия, MMA) и скрытое (миметические моторные образы, MMI). Особенно интересно подражание второго вида, которое фактически означает симуляцию на нейронном и имагинативном уровнях (действие лишь представляется, при этом активируются соответствующие моторные программы) — эта идея формулируется в контексте теории симуляции (подробно писал о ней в главе 11 своей книги). Здесь важна функция зеркальных нейронов, которые активируются при наблюдении за действием, при восприятии речи (что сопровождается субвокализацией), при прослушивании вокальной или инструментальной музыки. Идея Кокса состоит в том, что MMA и MMI обеспечивают возможность постижения естественных и искусственных звуков, что осуществляется в том числе за счет подражания актам их продуцирования; данный механизм функционирует не только при восприятии, но и при запоминании, извлечении, антиципации звуков, притом имитация может происходить внутримодально, кроссмодально и амодально.

Кокс уделяет внимание музыкальным метафорам, которые, по его мнению, являются не только «языковыми средствами», но и способами ощущать и мыслить музыку; в свою очередь, сами метафоры укоренены в телесном познании, т. е. в базовой сенсомоторной активности. Кокс останавливается на двух метафорах: «высоты» тона («поднять на тон», «опустить на полтона») и музыкального движения («волшебная мелодия лилась отовсюду»). Ощущение движения при прослушивании музыки, по его мнению, отражает реальное телесное ощущение, при этом сущностно оно фиктивно и является частным случаем концептуализации времени с помощью движения. Коротко говоря, в основе этого ощущения лежит сложное темпоральное познание, которое применительно к музыки означает миметическое восприятие последовательности звуков как смены «мест», т. е. передвижения.

В книге обсуждается множество других проблем: перспективы восприятия музыки, феноменология восприятия звуков, значение осязания и других «нецентральных» чувств в концептуализации, телесные основания метафорического языка, используемого в музыковедении, роль аффекта в концептуализации, типы музыкального аффекта и пр. В одной из глав Кокс использует свой подход для анализа музыки Штокхаузена и музыкальных диссонансов.

Если книга вас заинтересовала, то ознакомиться можно по ссылке. Также напоминаю о своем музыкальном канале

Вводная лекция доктора философских наук Е.В Косиловой по философии музыки. Является ли музыка носителем значения? Можно ли назвать ее "языком"? Релевантны ли сопоставления с "речью"? Основные позиции по этой теме (кто писал и пр.) и некоторые примеры. Вообще советую обратить внимание на этот вводный курс в целом

#философия
Во втором номере «Философского журнала» за 2024 год вышла моя статья «Несколько аргументов в пользу концепции воплощенного познания». Статья является частью более обширной дискуссии вокруг статьи И. Ф. Михайлова «Предметы и методы эмпирических исследований сознания». Как следует из названия, работа Игоря Феликсовича посвящена вопросам изучения сознания, в частности тем трудностям, с которыми столкнулись эпистемология и когнитивная наука, а также возможным путям их преодоления. В качестве основы для построения подлинно научной теории сознания отечественный философ предлагает концепцию предиктивного кодирования (predictive coding / processing), которая активно развивается несколько последних десятилетий. Предлагаемая дискуссия была организована как продолжение доклада Игоря Феликсовича, который я коротко рассматривал ранее. По этой ссылке можно прочитать весь номер «Философского журнала», в том числе всю дискуссию. По приведенным выше ссылкам можно ознакомиться с моей статьей, статьей Игоря Феликсовича, а также с его видео-докладом — в зависимости от того, что именно вам интересно. В принципе все эти материалы можно читать / слушать отдельно, т. е. они не привязаны к базовой статье настолько сильно, чтобы не быть понятными вне ее аргументации.

В моей статье рассматривается один конкретный аспект проблемы — воплощенное, отелесненное познание (embodied cognition). Большинство версий предиктивного кодирования принадлежат классической когнитивистской, символьно-алгоритмической парадигме рассмотрения познания, в рамках которой сущность последнего состоит в оперировании амодальными символами. В этом смысле любые «внешние данные» могут быть поняты без привязки к сенсомоторным системам, т. е. могут быть представлены как абстрактные репрезентации. Вопрос о телесной воплощенности (человеческое тело, «тело» робота, компьютера etc.) является вторичным и в значительной мере инженерным, а основу познания составляют символы и алгоритмы. Правда, в базовой статье делается оговорка, что в случае с человеческим познанием «коды мозга» являются «видоспецифичными» кодами репрезентаций, но это, на мой взгляд, не позволяет отнести данный подход к парадигме воплощенного познания, так как телесность здесь все равно сугубо вторична. В любом случае возможны согласования отдельных элементов предиктивного кодирования и концепции воплощенного познания — такие примеры есть в литературе. Моя статья в большей мере является не ответом на базовую статью, а реакцией на один из тезисов или даже мыслями по соответствующей проблематике — своего рода, эссе. Я привел лишь некоторые соображения по теме и намеренно не нагружал статью тонной литературы, а за эмпирическими подтверждениями отсылал преимущественно к своей книге. В общем, что получилось — судите сами. Ниже привожу аннотацию:

«В статье дана критика ряда положений развоплощенного (disembodied) подхода к сознанию, согласно которому человеческое сознание и высшие когнитивные способности могут быть представлены без человеческого тела или без части тела за пределами мозга; телесным коррелятом сознания является человеческий мозг; сознание и когниция могут быть поняты как вычисление. В противоположность этому приводятся аргументы в пользу концепции воплощенного познания (embodied cognition): 1) прототипическая форма сознания невозможна без естественного языка, а язык невозможен без тела; 2) мысленный эксперимент "мозг в колбе" неадекватен, поскольку индивидуальный мозг отражает идиосинкратичный опыт, связанный с телом, который нельзя перевести во внемодальную "информацию"; мозг невозможно строго изолировать от остальной части нервной системы и тела в целом, а наиболее полное понимание функционирования нервной системы возможно лишь с учетом сравнительно-эволюционной, онтогенетической и культурной перспектив; 3) биологические процессы и процессы, связанные с сознательными состояниями, не могут быть редуцированы к "вычислению" ввиду несоизмеримости онтологий».

#философия #лингвистика
В своей статье я пишу о «воплощенном познании», т. е. embodied cognition, и шире — 4E cognition. Чем вызвано мое обращение к этому эпистемологическому направлению?

Я убежден, что всякая хорошая философия — это, выражаясь словами Фихте, «философия опыта». Опыт нужно понимать в широком смысле — и как личное опытное (феноменологическое, интроспективное etc.) познание, и как данные многочисленных наук, в том числе эмпирических. Для меня между опытом философского и спекулятивного мышления и материалами когнитивной психологии нет принципиальной разницы — по крайней мере, если мы рефлексируем в одинаковой мере как над предустановками первого, так и над предустановками и методами эмпирических наук. В этом плане хорошая философия не должна игнорировать эмпирику, но должна стремиться интегрировать эту эмпирику в общее здание философского знания. Насколько это в наше время осуществимо — отдельный вопрос, но нужно к этому стремиться. Собственно, здесь я на стороне классики: от платоно-перипатетического понимания episteme до гегелевской «Энциклопедии…» и гуссерлевской феноменологии как «строгой науки». Всё это, на мой взгляд, разные попытки достичь цельности знания.

С XIX в. эмпирической стороной познания наиболее активно и плодотворно занята психология познания. Исторически сложилось так, что ведущая традиция того периода — немецкая — угасла где-то к середине XX в., а в конце XX — нач. XXI в. также постепенно угасли другие национальные традиции, в том числе довольно мощная советско-российская. Параллельно с этими процессами выросла мощная традиция психологии познания в США (эти «параллельные» процессы, конечно, связаны друг с другом), которая широко известна теперь как «когнитивная психология». К концу XX — началу XXI в. она фактически стала мировой и теперь любой национальной традиции психологии, нужно интегрироваться в нее. Сейчас, на мой взгляд, в этом нет большой проблемы, чего не скажешь о раннем периоде, когда доминировали вычислительные подходы. Если говорить в общих чертах, то на данный момент мы имеем три парадигмы когнитивной психологии: 1) классическую (когнитивистскую), или вычислительную; 2) коннекционистскую; 3) и воплощенную (embodied), т.е. посткогнитивистскую, или 4E Cognition. Можно назвать это «парадигмами», а можно назвать «направлениями» или «наборами подходов», «наборами теоретических рамок и предустановок» и т. д. В принципе их отдельные элементы могут сочетаться и часто сочетаются. Но если брать в целом, то это разные перспективы того, как происходит сам процесс познания и какие механизмы лежат в его основе. Это одновременно и группы теорий, и наборы концептуальных рамок («фрейморков») для постановки и истолкования экспериментов.

Таким образом, говоря о познании, современный философ не может игнорировать вышеуказанные перспективы и объем экспериментального материала, с ними связанный (если, конечно, он не сидит в башне из слоновой кости). И ему нужно «вписаться» в какую-то парадигму или, по крайней мере, объяснить свою позицию с учетом актуальных подходов. Свое видение этих парадигм, а также свое место я подробно описал в книге «Язык и познание: введение в пострелятивизм» (гл. 11, 14). Я являюсь сторонником подхода, согласно которому воплощенность, отелесненность и культурная встроенность сознания сущностно значимы для его функционирования. Подчеркну, однако, что это не предполагает принятия базовых концепций конкретной теории. Скорее, тем самым задается вектор. Дело в том, что указанные парадигмы не устроены как классические категориальные системы, т. е. на основе общих и достаточных признаков («все теории разделяют признак X»). Думаю, более корректно их представлять как наборы прототипических или радиальных категорий с несколькими центральными членами / школами / концепциями и многочисленными историческими ответвлениями. О том, что сейчас значит «принадлежать к парадигме воплощенного познания» и как с ней связана отечественная культурно-историческая школа Выготского-Лурии, постараюсь сказать ниже.