Совершенно естественное, ожидаемое, предсказуемое, оправданное и очень нужное заявление Архиерейского Синода РПЦЗ: https://synod.com/synod/2025/20250605_synodstatement.html

Архиерейский Синод Русской Зарубежной Церкви опубликовал открытое обращение против “возвращения идеологических подходов ХХ века в России”, что звучит очень размыто, хотя речь идет о вполне конкретной тенденции – реабилитации коммунизма и сталинизма как позитивных идеологических позиций в истории России. Прежде всего, стоит заметить, что ничего сущностно нового и неожиданного в этом заявлении нет: коммунизм и сталинизм несовместимы с православным христианством и напрямую враждебны Православной Церкви как таковой, поэтому у любой канонической Церкви не может и не должно быть иной реакции на какие-либо заигрывания с этими идеологиями, кроме как однозначно негативной. Именно Русская Православная Церковь, частью которой является Русская Зарубежная Церковь, должна в первую очередь стоять на пути любой рекоммунизации и ресталинизации в России, а если этого не происходит, то никаких оправданий такому молчанию не может быть. Напомню, что коммунисты и сталинисты каких-либо мастей не захватили власть в нашей стране, и поэтому проявлять какое-либо дипломатическое “сергианство” в этом вопросе совершенно бессмысленно. Но если мы сейчас молчим по поводу таких эксцессов, как установление памятников Дзержинскому или Сталину, или пребывания мумии Ленина на главной площади страны, то что тогда мы будем говорить и о чем молчать, когда их адепты действительно окажутся у власти?

Расхожее мнение о том, что критика коммунистических вождей каким-то образом может быть использована “против России” звучит запредельно цинично, потому что тогда нужно признать, что и Россия, и сама Русская Православная Церковь отныне и на все времена остаются невольными ЗАЛОЖНИКАМИ коммунистического террора, что Россия и сама Русская Православная Церковь отныне и навеки всегда будут чем-то ОБЯЗАНЫ коммунизму и сталинизму, и более того, что коммунизм и сталинизм отныне и навсегда вошли в русскую национальную и религиозную ИДЕНТИЧНОСТЬ, и поэтому без коммунизма и сталинизма никакой России и Русской Православной Церкви больше нет и не может быть. Если же мы понимаем, что это совсем не так, и если мы не хотим, чтобы Россию и Русскую Православную Церковь как-либо ассоциировали с коммунизмом и сталинизмом, то, как минимум, не нужно эти ассоциации поддерживать – не нужно ставить памятники “красным” вождям и не нужно их защищать от любого осуждения. И если это крайне сложно объяснить людям, для которых история России началась в 1917 году, то уж православные христиане это должны понимать как нечто само собой разумеющееся.

Конечно, можно согласиться с тем, что иные люди, живущие за пределами России, “перегибают” в своей оценке рекоммунизации и ресталинизации нашей страны, но такова особенность любой зарубежной оптики, когда любое событие, имеющее раздражающее символическое значение, воспринимается как свидетельство масштабных исторических процессов. Если бы мы сейчас узнали, что, например, власти Камбоджи официально установили памятник Пол Поту, то мы бы могли подумать, что там восстанавливается власть красных кхмеров, хотя в действительности это могло бы быть какое-нибудь низовое самодурство, никак не связанное с камбоджийской властью. Если государство не хочет ассоциироваться с антихристианскими тиранами и богоборцами, то оно не должно ставить им памятники. А если уж такое несчастье случилось, то кто, как не Церковь должна такие памятники осуждать.

Поздравляю с великим праздником Пятидесятницы - Пресвятой Троицы! С Днем рождения Новозаветной Церкви!

Есть одна проблема всех проблем, которую крайне трудно, если вообще возможно хоть как-нибудь решить в этом грехопадшем мире – это совершенно глухая и почти бездонная пропасть, неизбежно разверзающаяся между любым, хоть сколько-нибудь серьезным, рефлексирующим мировоззрением (религией, философией, идеологией етс.) и его массовым восприятием, в котором любая идея не то, что вульгаризируется, а вообще исчезает и подменяется простейшим набором простейших мотивов. И чем больше в таком мировоззрении возможностей для потворства таким мотивам, тем более вульгарные формы оно будет принимать при первой же попытке самой осторожной популяризации. Конечно, так было всегда и везде, но раньше всегда и везде было то самое “традиционное” общество, в котором профессиональные интеллектуалы занимали определенные страты и работали только на уровне этих страт, а с приходом массового общества жанр кабинетного семинара смешался с жанром массового митинга, где любое высказывание автоматически воспринимается как лозунг, не предполагающий никакого, не то что возражения, а даже минимального осмысления. В итоге значительная часть профессиональных интеллектуалов в этой ситуации еще больше изолировались в своем микромире, предпочитая жить в сколь угодно надуманной Касталии и избегая любой минимальной популяризации своих идей и тем, как самого страшного унижения и заведомого шарлатанства, неизбежно сказывающегося на их репутации среди себе подобных. Но меньшая часть тех, кто по разным причинам и с разной степенью вдохновения все-таки встал на путь популяризации, вынуждены искать понимания у “целевой аудитории” и снисходить до “митинга”, заведомо упрощая любые смыслы и невольно заигрывая с теми самыми простейшими мотивами.

С наступлением эпохи социальных сетей эта ситуация стала тотальной и фатальной. С одной стороны, все самые утонченные мировоззрения (включая православное христианство) получили немыслимые до сих пор миссионерские и катехизаторские возможности. Но с другой стороны, повседневная политическая текучка никуда не делась, и необходимость здесь и сейчас реагировать на самые примитивные сюжеты и вызовы, одновременно солидаризируясь и конкурируя с профессиональными вульгаризаторами, вынуждает самого миссионера (от любого мировоззрения) тратить множество сил и времени на откровенный шум и шлак, и непрестанно считывать те самые простейшие мотивы, если он хочет быть хоть сколько-нибудь понят и принят.

Есть ли какое-то решение этой проблемы? Как я уже написал выше, в грехопадшем мире нет. Но христианам здесь проще, поскольку никаких надежд на утопическое “преображение всего человечества” и неизбежный “рай на земле” в христианстве нет, и наша главная ответственность за наше служение – перед Богом, а не перед тем парнем, который “чего-то не понимает”. Невозможность решить проблему не тождественна невозможности сократить ее потенциальные издержки. От того, что невозможно всем всё объяснить (и самому себе в первую очередь), не следует, что невозможно объяснить хоть что-нибудь хоть кому-нибудь и без малейшего намека на вульгаризацию. Во избежание вульгаризации достаточно соблюдать два принципа: 1) не упрощать любые сложные идеи до лозунгов и 2) не потворствовать простейшим интерпретациям этих идей, особенно самым популярным из них, редуцирующим любую идею до самых низменных страстей. Тогда глобально вообще ничего не изменится, но хотя бы мы сами будем точно знать, что мы в этом всеобщем опошлении не только не участвовали, но именно на нас оно останавливалось, получало временный сбой, терпело локальную поломку. И вот это как раз радостно.

"В ЧЕМ СМЫСЛ ПРАЗДНИКА?" https://katehon.ru/v-chem-smysl-prazdnika/ Когда я писал эту статью шестнадцать лет назад, то меньше всего мог представить себе, что она сохранит свою актуальность в 2025 году. Но если раньше сохранение этого нелепого квазипраздника я воспринимал как некое затянувшееся недоразумение, то сегодня он мне все больше представляется устойчивым циклическим свидетельством той принципиально внеидеологической позиции, которую занимает наше государство с 1991 года. Потому что, если бы наше государство действительно поставило задачу формулирования официальной идеологии, то первым бы его решением было бы, извините за каламбур, упразднение этого праздника, яко не бывшего. С полным пониманием того, что никто даже не вздохнет по этому поводу. Ибо если у этого как бы праздника есть какой-то смысл, то это именно отсутствие смысла: праздник отсутствия идеологии, отсутствия историософии, отсутствия идентичности, отсутствия каких-либо претензий на мировоззренческое самоопределение вообще.

15 июня, Воскресенье, 11.45 в Лектории храма Живоначальной Троицы на Воробьевых горах состоится лекция Аркадия Малера по истории Священного Писания: «ГАЛИЛЕЙСКИЕ ПРОПОВЕДИ и ЧУДЕСА ИИСУСА ХРИСТА»

Вход свободный.
Адрес: улица Косыгина, дом 30. https://katehon.ru/novosti/15-iyunya-voskresene-11-45-lekcziya-arkadiya-malera/

Сегодня исполнилось 170 лет со дня рождения замечательного философа-персоналиста Льва Михайловича ЛОПАТИНА (13.06.1855 – 21.03.1920), доктора философии, заслуженного профессора Императорского Московского университета, ключевой фигуры русской интеллектуальной культуры рубежа веков. С 1894 года Лопатин был соредактором, а с 1906 года главным редактором ведущего философского журнала эпохи Русского религиозно-философского ренессанса – «Вопросы философии и психологии». С 1899 года Лопатин возглавлял знаменитое Московское Психологическое общество и был активным соучастником многих философских мероприятий. Однако, вопреки столь активной деятельности в эпицентре философской жизни столь бурного времени, Льва Михайловича трудно назвать его типичным представителем, поскольку по складу своего умонастроения и характера он был чужд духовно опасных увлечений Серебряного века, и до конца своих дней оставался сугубо академическим ученым-философом, наследником классической европейской метафизики, развивающим категориальный язык и систематический метод в русской философии. Именно поэтому его имя не столь известно широкой публике, воспринимающей философию как источник красивых фраз, парадоксов, эксцессов, экстремов и прочего интеллектуального развлечения. Автор фундаментальных курсов по истории философии и таких программных работ, как «Положительные задачи философии» (1886), «Явление и сущность в жизни сознания» (1895), «Понятие о душе по данным внутреннего опыта» (1896), «Аксиомы философии (1905)», Лопатин всю жизнь был принципиальным критиком всех тех философских теорий и подходов, которые с его точки зрения противоречили христианскому идеализму – от радикального эмпиризма и позитивизма до пантеизма и монизма, как античного, так и немецкого происхождения. Философскую систему Лопатина можно идентифицировать как “конкретный спиритуализм” (ср. “конкретный идеализм” С.Трубецкого) или метафизический персонализм. И как православный христианин, и как философ-идеалист, испытавший определенное влияние неолейбницеанства Г.-А.Тейхмюллера, Лопатин настаивал на конкретности и субстанциальности человеческой души, а следовательно, и личности – именно поэтому его персонализм называется метафизическим, в отличие от альтернативной теории, в соответствии с которой личность не имеет субстанциальной основы (начиная с “соборной личности” С.Трубецкого и весьма популярного впоследствии экзистенциального персонализма). Эта метафизическая позиция, кажущаяся на первый взгляд банальной и предсказуемой, на самом деле очень важна в мире, где личность, с одной стороны, воспринималась и воспринимается как пустое иррациональное псевдопонятие, с другой стороны, как очередная эманация какого-то безличного божественного начала, а с третьей стороны, как некая эфемерная “экзистенция”, не имеющая никакого объективного онтологического статуса. И это лишь одна из многих, трезвомысленных, христианских философских позиций, которую отстаивал Лев Михайлович Лопатин в эпоху, когда от философии, в основном, ждали поражающих воображение сенсационных фантазий и риторической поддержки сиюминутных политических задач.

На фото справа: у могилы Льва Лопатина в Новодевичьем монастыре, в день 100-летия со дня его смерти, с историком русской философии Алексеем Павловичем Козыревым, деканом философского факультета МГУ.

Представляем все лекции цикла «Доказательства бытия Бога в философии и науке» Виктора Петровича Лега - кандидата богословия, выпускника МФТИ и философского факультета МГУ, доцента ПСТГУ, МФТИ, МГЛУ, МДА и СДА, прочитанные в этом учебном году в Лектории на Воробьевых горах храма Троицы и МГУ:

☝️Онтологическое доказательство бытия Бога:
- Рутуб - Вконтакте

☝️Нравственное доказательство бытия Бога:
- Рутуб - Вконтакте

☝️Космологическое доказательство бытия Бога:
- Рутуб - Вконтакте

☝️Телеологическое доказательство бытия Бога:
- Рутуб - Вконтакте

Сегодня исполнилось 120 лет со дня рождения Жана-Поля Сартра (21.06.1905–15.04.1980), самого известного французского философа ХХ века, самого влиятельного философа par excellence среди всех левых мыслителей, центральной фигуры атеистического экзистенциализма, обращавшегося также к идеям феноменологии, психоанализа и неомарксизма. Как это всегда бывает с творчеством навязчиво модных философов своего времени, идеи Сартра в большей степени обрели популярность в виде красивых лозунгов и загадочных мемов, подлинный смысл которых для большинства повторяющих их по поводу и без повода не более интересен, чем его собственная философия как таковая. Более того, о том, что у Сартра вообще была настоящая, академическая, фундаментальная философия, даже среди его восторженных поклонников и поклонниц догадывались немногие, довольствуясь в качестве “философии” его литературными произведениями, за которые он как раз удостоился Нобелевской премии в 1964 году – “за богатое идеями, пронизанное духом свободы и поисками истины творчество, оказавшее огромное влияние на наше время”. Однако, подтверждая на практике свое отрицание любых социальных иерархий и всей “буржуазной” системы в целом, Сартр отказался от столь престижной премии (в отличие от другого левого экзистенциалиста – Альбера Камю), чем только довершил свой имидж радикального индивидуалиста. При этом для советской системы, чьи пороки Сартр, как враг западного капитализма, принципиально замалчивал, он воспринимался как оппортунист, а для советско-антисоветской интеллигенции – как ключевой проводник в мир той самой “буржуазной” культуры, которую он так отрицал. Здесь стоит вспомнить, какую роль Сартр сыграл в открытии имени Андрея Тарковского на Западе, когда написал восхищенную рецензию на его дебют «Иваново детство» в 1963 году, а также в судьбе Иосифа Бродского, в защиту которого он написал письмо советским властям в 1965 году. (…) С христианской точки зрения, лучшее, что было в философии Сартра – это убеждение в том, что человек это уникальное существо, чье “существование не сводится к сущности”, и поэтому его мировоззрение не должно быть выводимо из каких-либо безличных детерминант. Это общая позиция всей философии экзистенциализма, вплотную сближающая его с персонализмом, но именно Сартр, как никто другой, показал ту непреодолимую пропасть, которая на самом деле разделяет экзистенциализм и персонализм. Если персонализм невозможен без теизма, то экзистенциализм для Сартра это принципиально атеистическое учение и только таковым он и может быть, а все его религиозные версии Сартр упрекает в непоследовательности, ибо они фундируют человеческую экзистенцию в Боге, в то время как экзистенция вообще не может быть ни в чем фундирована, это начало абсолютной свободы и человек, в конечном счете, ничем не предопределен, он “обречен на свободу” и полностью выбирает свое бытие. Если до сих пор любой атеизм был крепко обусловлен тем или иным детерминизмом, то атеизм Сартра радикально индетерминистский, здесь Бога нет не потому, что человек произошел от животного, а потому что он вообще ни от чего и ни от кого не произошел; человек не просто свободен, человек и есть сама свобода. Должен признать, что, не отрицая саму возможность употребления понятия “экзистенции” в теологическом контексте, я согласен с Сартром в том, что последовательному экзистенциализму более адекватен атеизм, потому что экзистенция сама по себе бессознательна и безответственна, ибо как только она становится сознательной и ответственной, то это уже не экзистенция, а личность, столь же несводимая к сущности, но уже обладающая сущностью и существующая не сама по себе, а фундированная в Личности Бога-Творца. Поэтому я всегда говорю, что подлинный персонализм начинается там, где заканчивается экзистенциализм – его “брат-близнец”, ближайший, но не тождественный ему. <см. продолжение>

Из этого различия следует множество практических выводов и, прежде всего, отношение к конкретной исторической реальности, которая экзистенциалиста может вообще никак не интересовать или быть лишь продолжением собственного воображения, которое, по Сартру, превалирует над восприятием и обращает вещи в “ничто”. Не случайно, будучи вполне кабинетным европейским интеллектуалом и живой достопримечательностью парижских бульваров и кафе, в своем философско-идеологическом поиске Сартр на полном серьезе пришел к… маоизму, как к более честной версии прогрессивного коммунизма, чем слишком компромиссный советский социализм. Да, как это ни парадоксально на первый взгляд, экзистенциализм на практике вполне сочетается практически с любыми формами тоталитарных идеологий. Что для персонализма было бы в принципе невозможно.

20 июня, на 78-м году жизни, скончался крупнейший историк русской философии, Михаил Александрович МАСЛИН (16.07.1947–20.06.2025). Заслуженный профессор, доктор философских наук, с 1992 года бессменный заведующий Кафедрой истории русской философии Философского факультета МГУ, учитель и научный руководитель нескольких поколений современных специалистов в столь важнейшей и столь многострадальной теме, как история русской философской мысли.

Я познакомился с Михаилом Александровичем, когда учился на пятом курсе философского факультета ГАУГН, где он на последнем семестре читал курс по русской философии ХХ века, точнее, уже послереволюционного времени. Сначала он произвел на меня впечатление очень строгого и даже сурового лектора, своего рода, генерала от русской философии, самого влиятельного и самого взыскательного, не выражающего никаких особых привязанностей к каким-либо отдельным авторам, а рассказывающим о каждом русском философе с равной степенью научной объективности и эмоциальной непоколебимости, шла речь о “всеми забытых” советских марксистах типа Деборина или о легендарных визионерах типа Бахтина. Но в дальнейшем оказалось, что Михаил Александрович – человек на редкость человечный, отзывчивый, понимающий и переживающий многие современные проблемы и вызовы нашей русской жизни, до которых иным ученым не было никакого дела. Лично на меня очень большое впечатление произвело наше публичное общение на одном занятии, когда я перечислял самых влиятельных философов-консерваторов ХХ века и Михаил Александрович вдруг добавил: “… ну и, конечно, Рене Генон”. Сейчас этот эпизод может показаться совершенно ничтожным и не стоящим никакого упоминания, но уверяю вас, тогда, в 2004 году, имя Генона было известно далеко не каждому историку философии, и эта осведомленность произвела на меня большое впечатление, а уже при личном общении с Михаилом Александровичем я окончательно понял, что он человек очень широких взглядов и еще более широких интересов, отслеживающий многие современные тенденции, так что общаться с ним всегда было очень интересно. Мне очень приятно вспоминать, что последней, финальной лекцией на пятом курсе перед выпускными экзаменами у меня была лекция по русской философии и вел именно Михаил Александрович Маслин. Очень приятно вспоминать, как он просто так, без каких-либо условий и оговорок согласился написать отзыв на мою аспирантскую работу, и отдельно приятно вспоминать, как для того, чтобы забрать этот отзыв, пришлось ехать к нему домой в Новое Переделкино. И, конечно, очень приятно вспоминать, как он выступал в нашем Лектории на Воробьевых горах храма Троицы и МГУ, и как после подобных лекториев я продолжал узнавать от него очень многие детали из истории русской философской жизни прошлого и настоящего, которые сам бы никогда не узнал. Несмотря на почтенные годы и тотальную занятость Михаил Александрович был на редкость доступен людям самых разных возрастов и статусов, открыт к общению на самые разные темы, всегда готов был помочь и всегда очень переживал за дальнейшее развитие изучения русской философии, почему и был так заинтересован в новых изданиях, новых исследованиях, новых просветительских проектах и, самое главное, в новых учениках.

Отпевание Михаила Александровича состоится в понедельник, 23 июня, в 12.00, в храме Живоначальной Троицы на Воробьевых горах (ул.Косыгина, 30).

Настойчиво советую цикл очень проницательных статей историка русской философии ХХ века Юрия Владимировича Пущаева на сайте politconservatism.ru, посвященных всеобъемлющему анализу истоков и составляющих учения Александра Дугина. Должен признаться, что я очень рад дугиноведческой деятельности Юрия Пущаева, потому что совсем не претендую на славу ведущего специалиста по Дугину, очень хотел бы давно оставить и забыть всю эту тему, как кошмарный сон, и уж точно совсем не хочу копаться в постоянно возрастающей графомании нашего главного евразийца. Поэтому я очень благодарен Юрию Владимировичу за его многосерийное исследование и особенно сочувствую необходимости столь подробно погружаться в южинское корневище дугинского безумия. Как пишет сам исследователь, “работа над дугинским циклом довольно сложно движется – не только из-за гигантского объема написанного и вычурности дугинских идей, но, особенно по теме «Дугин и Южинский кружок» – будем говорить прямо, из-за метафизического и эстетического отвращения к объекту изучения”. Особенно непреодолимым это отвращение возникает при изучении как бы творчества самого отца-основтеля Южинского кружка, писателя Юрия Мамлеева, о своем отношении к которому я напишу в следующем посте. https://politconservatism.ru/articles/dugin-mamleev

По поводу Мамлеева. Если совсем коротко объяснить, почему в столь мозаичном идеологическом синтезе Дугина, кроме призывов к “традиционализму”, “консерватизму” или “имперскости”, лежащих на поверхности и столь привычных для большинства русских патриотов, при более внимательном рассмотрении вскрывается довольно много деструктивных инфернальных мотивов, то необходимо понять один простой принцип «консервативно-революционной философии»: мы живем ужасном мире, где все подлинные иерархии давно перевернуты, и поэтому возвращение к подлинному свету, порядку и жизни возможно только через погружение в мир тьмы, хаоса и смерти. Всё “левое” в этом мире может быть проявлением всего “правого”, все низкое всего высокого, все аномальное всего самого нормального. А если еще больше погрузиться в это “парадоксальное” учение, то и само зло на самом деле не такое уж и зло, да и вообще, добро и зло – понятия относительные, существующие только для внешних наивных профанов. Такая “философия” идеально отвечает миропониманию отчаявшегося подростка или социального маргинала, испытывающего жгучее раздражение от слишком противоречивого и потому лицемерного нормативного мира, как позднесоветского, так и “буржуазного”. И лично мне все инфернальные составляющие такой философии в мои 17-20 лет были очень понятны – в каждом элементе такого синтеза я видел определенную логику, будь то декадентский оккультизм Головина, холодное ницшеанство Джемаля, телемизм “Графа Хортицы”, не говоря уже об эпатажной эксплуатации крайне правой или крайне левой риторики и эстетики. Но один элемент у меня всегда вызывал абсолютное непонимание и отвращение – это так называемая литература Юрия Мамлеева, которую Дугин превозносил на один уровень с романами Достоевского и провозглашал подлинно русской, противопоставляя самому Набокову, чье творчество “не особенно интересно, не особенно русское”.

Про Мамлеева я уже знал, как про адепта индуистской метафизики, адвайта-веданты, что вполне соответствовало образу отца-основателя “московского эзотерического подполья”, и, как прилежный начетчик, со всей серьезностью ожидал от его литературы проекций индуистской метафизики и хоть какую-то связь с весьма стройной системой Рене Генона. Однако первое соприкосновение с его “главным романом” «Шатуны» вызвало у меня не просто досадное недоумение, а самое настоящее отвращение, какого я совсем не ожидал. Ни до, ни после «Шатунов» я никогда в жизни не читал ничего более отвратного и безвкусного. При этом главная причина моего неприятия этого текста была не столько в его этическом и эстетическом уродстве – в то время очередная смесь параноидального бреда, бытового хоррора, некрофилии и фрик-шоу была уже совсем не удивительна. Главной причиной было не столько ощущение отвращения, сколько ощущение оскорбления – оскорбления всей той сложносочиненной “философии”, которую проповедовал Дугин и которая казалась мне достаточно серьезной и возвышенной, чтобы ассоциировать ее с этим откровенным трэшем. И никакие оправдания такого рода помойных текстов, ни от эзотерической “сатурналии” высшего и низшего, ни от бахтинской “карнавальности” здесь вообще не имеют никакого смысла. Тем более не имеет никакого смысла здесь вспоминать о “черном романтизме” и называть это уродство “метафизическим реализмом”. И никакой “совок” здесь абсолютно ни при чем. Просто конкретный автор, вполне здоровый и адекватный, прекрасно понимая культурологические расклады 60-70-х годов в СССР и на Западе, очень захотел сделать себе имя на смаковании совершенно извращенных тошнотворных фантазий под видом какой-то особой “русской духовности”, не более того. Кого-то зацепит, кто-то проникнется, а кто-то вообще объявит “главным русским писателем и философом”. Собственно к философии, метафизике, литературе, а тем более какой-либо религии это не имеет никакого отношения.

Подозревая все это и испытывая отвратительное послевкусие после «Шатунов», но продолжая исповедовать “интегральный традиционализм”, я все-таки однажды решился сделать встречу с Мамлеевым на своем, тогда еще Евразийском клубе в Институте философии, и хотя эта встреча во всех отношениях меня сильно разочаровала, сейчас я понимаю, что это разочарование было одной из причин к переосмыслению всего “традиционализма”. Мамлеев тогда очень попросил меня перед встречей прочесть его только что вышедшую книгу «Россия вечная» и даже дал адрес склада, где ее можно приобрести по дешевой цене. Теперь это был не “роман”, а концептуальный opus magnum всей жизни автора и я принялся его читать, как новое откровение. Однако эта книга представляла из себя произвольный перечень всевозможных литературно-философских фантазий о России, как о какой-то сверхкосмической высокодуховной реальности, то ли превосходящей весь мир, то ли связующей между Богом и миром, в подтверждении чего годились любые красивые фразы и любые строчки любых поэтов. Общее впечатление, как от бездумного сумбура из русского космизма, конспектов Бердяева, передовиц Проханова и банальных школьных сочинений на тему “Россия в русской поэзии”. И стоит заметить, что именно эта безответственная эклектика очень свойственна “южинскому” понимаю философии вообще и метафизики в особенности, как случайному набору взаимозаменяемых категорий и представлений, всплывающих и растворяющихся в потоке воспаленного сознания. Не получив внятного ответа ни на один свой вопрос, я спросил у Мамлеева, как он может определить Россию в ее соотношении с Абсолютом, поскольку из его рассуждений следовало, что первое практически тождественно второму. На что Мамлеев мне ответил, что Россия это реальность, которая находится “за Абсолютом”. Поскольку такой ответ не имеет никакого смысла и свидетельствовал либо о давней усталости пожилого гостя, либо об откровенном троллинге, то я решил завершить эту встречу, и никогда уже больше ни к Мамлееву, ни к его текстам не обращался.