Низкие истины

Давным-давно, когда я смотрел по ТВ игру «Что? Где? Когда?» (да и сам пробовал играть, хотя и без особого успеха) меня всегда удивляло то, что интеллектуалы-«знатоки» время от времени неудачно пытались искать слишком сложные (и иногда очень изощренные) ответы на некоторые вопросы, разгадка которых на самом деле была не то чтобы простой, а подчас даже более чем примитивной.

Много лет спустя я наблюдаю нечто похожее среди иных интеллектуалов, занимающихся социальными науками. Далеко забравшись в высоко научные дебри красивых теорий, они иной раз проходят мимо, а то и отворачивают свои академические взоры от утилитарно банальных и подчас весьма дурно пахнущих бытовых помоек, на которые они же сами порой выкидывают не слишком-то эстетичные объяснения тех явлений, которые, возможно, заслуживали бы куда более изящных интерпретаций. Мне, в частности, не единожды приходилось замечать, что чем на более высокий интеллектуализм порой претендуют социальные исследователи, тем хуже они склонны относиться к любым примитивным объяснениям вообще и к теории рационального выбора в частности.

Вспомнил в этой связи, как в уже далеком 2011 году я пришел на одну научную конференцию в новом галстуке и удостоился в этой связи комплиментов со стороны своего коллеги-социолога, профессионально интересовавшегося академическим стилем (он, в частности, вел наблюдение за academics с точки зрения их одежды, аксессуаров, etc., так или иначе увязывая эти аспекты с содержательной стороной академической деятельности). Мы с коллегой-историком (чей красивый галстук также стал предметом внимания изучающего академический стиль исследователя) вынуждены были глубоко разочаровать социолога. Не сговариваясь, мы оба объяснили коллеге, что заботу о своем внешнем виде полностью доверили своим супругам, и что ни он, ни я не то что не выбирали себе галстуки сами, но даже и завязывать их самостоятельно не умели :) Поэтому изучение нашего внешнего вида, скорее, дало бы больше информации о наших «половинках», нежели о нас самих как об academics... словом, как водится, «а ларчик просто открывался».

Ну а мне, начинающему (и порой заканчивающему) изучение меню кафе со знакомства с ценами, предпочитающему свитера – костюмам (и галстукам!), три «блатных» аккорда - сложным симфониям, Дюма - Джойсу, а унылые представления об эгоистической рациональности - эффектным культурно-ориентированным философически гламурным интерпретациям, были и остаются (да и, наверное, останутся) куда ближе «низкие истины» порой примитивных объяснений, пусть и не всегда «нас возвышающих» в глазах окружающих, да и в своих собственных.

В Финляндии вышло русское издание коллективной монографии "Российская модернизация: новая парадигма" под редакцией Маркку Кивинена и Брендана Хамфриза (английское издание вышло в 2020 году в Routledge). Она представляет результаты проекта Center of Excellence in Russian Studies, завершившегося в 2018 году. Хотя сегодня часть материалов и некоторые выводы книги и утратили актуальность - слишком много всего происходило и происходит за последние годы, но во многих отношениях переосмысление прежнего опыта анализа российских процессов остается полезным. Книгу можно скачать на сайте библиотеки университета Хельсинки https://www.helsinki.fi/en/aleksanteri-institute/news-and-events/news-archive/russian-modernization-analysis-support-resistance

Что стало с российским bad governance

Моей книге The Politics of Bad Governance in Contemporary Russia немного не повезло – я отослал верстку в печать 3 февраля 2022 года, а электронная версия (в открытом доступе по ссылке) увидела свет в июне 2022 года, когда внимание читателей книги привлекали совсем другие вопросы, нежели «недостойное правление» в России. Неудивительно, что книга получила всего две рецензии на английском языке, и число ссылок на нее не столь велико (47 по google scholar на сей момент). Однако вопрос о том, что происходит с российским политико-экономическим порядком «недостойного правления» в условиях СВО, отнюдь не утратил актуальности. Если суммировать ответ на этот вопрос одним словом, то такое слово – «адаптация».
В общем плане, «недостойное правление», в основе которого – извлечение ренты как главная цель и основное содержание управления государством – после февраля 2022 года никуда не делось, но претерпело существенные изменения. На поверхности мы видим коррупционные скандалы вокруг прежнего руководства Министерства обороны, однако можно предположить, что за ними стоит перенаправление рентных потоков в пользу других бенефициариев (тем более что масштаб самих этих потоков существенно вырос). В то же время, завеса секретности становится более плотной, позволяя до поры до времени скрывать многие явления от глаз внешних наблюдателей. Вместе с тем, роль технократов, в прежние годы обеспечивавших «защиту от дурака» в системе государственного управления, существенно выросла, что позволяет справляться с перегрузками и предотвращать наиболее серьезные сбои. Поэтому в отсутствие каких-то новых внешних шоков, скорее всего, механизмы «недостойного правления» могут работать примерно так же, как и раньше, на протяжении довольно длительного времени, независимо от дальнейшего развития СВО. Хорошо ли, плохо ли, но моя книга, хотя и на глазах устаревает фактически, едва ли устареет концептуально в обозримом будущем.

https://library.oapen.org/handle/20.500.12657/54679

Выношу из комментов к чужому посту в FB. Главная проблема экспертизы в сфере внешней политики состоит в том, что политические деятели по большей части полагают, что в этой сфере они хорошо разбираются сами. Поэтому они по большей части нуждаются в экспертах лишь для обоснования уже принятых ими решений. В то же время политические деятели полагают, что в сфере экономической политики они разбираются далеко не всегда. Поэтому они иногда нуждаются в экспертах для подготовки принятия будущих решений (это не только о России, но и о ряде других стран).

Call for proposals

The Aleksanteri Institute welcomes applications for its visiting fellowships for April – December 2025. The Aleksanteri Institute is the Finnish Centre for Russian, Eurasian, and Eastern European studies, affiliated with the Faculty of Arts at the University of Helsinki.
https://www.helsinki.fi/en/aleksanteri-institute/research/visiting-fellows-programme/call-proposals

Второй раз за последние лет пять получил предложение выпустить сборник своих научных и околонаучных текстов разных лет, что-то типа собрания сочинений. Второй раз отказался – такие издания обычно сопровождают завершение профессиональной карьеры специалистов (типа подведения итогов). Мне в мои 59 лет пока еще думать об этом рановато…

Summer School in Armenia for PhD students, June 2025, organized by Yerevan Center for International Education. Deadline for applications is 20 January https://summerschool.yerevancenter.org

Поскольку я десять лет назад написал статью о развитии политической науки в России, меня тут спросили о том, каковы тенденции ее развития сейчас. Вместо ответа сослался на список вопросов для поступления в политологическую магистратуру МГУ – он, похоже, говорит сам за себя:


Вопросы к вступительному экзамену в магистратуру по направлению «Политология» (2024 год)

Россия как государство-цивилизация.
Ценностные основания российской государственности.
Своеобразие политической культуры России.
Национальные интересы в документах стратегического планирования Российской Федерации.
Истоки и смысл русофобии.
Понимание политического в учении К. Шмитта.
Политические смыслы русской художественной литературы XIX-начала ХХ века.
Общественное мнение в современной России: проблемы формирования и методы исследования.
Российская национально-государственная идентичность: современное состояние и пути развития.
Трансформация политического восприятия в России в условиях новой политической реальности: образы будущего, образы страны, образы лидеров.
Особенности политического лидерства в России…
Базовые ценности политической культуры современных государств: Россия, Восток, Запад.
Глобализм, антиглобализм, альтерглобализм: подходы к формированию нового мирового порядка…
Запад и Незапад в современных международных отношениях. Понятие «мировое большинство».
Борьба за новый миропорядок в XXI веке. Контуры будущего многополярного мира.
Геополитика и ее статус в современном мире.
Технологии искусственного интеллекта в современной политике: возможности, вызовы, перспективы.
Влияние процессов цифровизации на механизмы формирования мировоззрения.
Международные отношения и миропорядок в условиях цифровых технологических трансформаций.
Мораль и политика в современном мире.
Новые вызовы и угрозы национальной безопасности современной России.
Дискуссии о путях и перспективах федеративной реформы в России.
Государственная национальная политика: понятие, подходы, оценки эффективности.
Концепция внешней политики Российской Федерации от 31 марта 2023 года: структура, содержание, основные новации.
Социально-демографические приоритеты Послания Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации 29 февраля 2024 года
Указ о национальных целях развития Российской Федерации на период до 2030 года и на перспективу до 2036 года от 7 мая 2024 года: содержание, цели, задачи.

Законопроект о запрете принимать в школы детей мигрантов, не владеющих русским языком, вызвал шквал возмущений на тему того, что это решение создаст непреодолимый барьер для интеграции мигрантов в России. Однако, если сменить оптику и рассматривать этот законопроект не в нормативном, а в позитивном ключе, то он рак раз и преследует именно эту цель – институционально закрепить исключение мигрантов в российском обществе. Их интеграция ни властям, ни значительной части граждан (и да, не только российских граждан, но и граждан многих других стран) не просто не нужна, а рассматривается как крайне нежелательная. То есть, присутствие трудовых мигрантов как таковых, в общем и целом, воспринимается как неизбежное зло, но при этом политические предпочтения исходят из того, что мигрантам не нужно предоставлять никаких прав и при этом нужно нагрузить на них все возможные обязанности. То есть, цель политики в отношении мигрантов – нанимать их на грязную работу и платить им чем меньше, тем лучше, никакого гражданства им и их детям никогда не предоставлять, никаких социальных гарантий (пенсии, страхование) – тем более, а если пикнут – применять к ним весь набор возможных санкций. С этой точки зрения, образование детей мигрантов лишь создает избыточные сложности для достижения подобной цели.

По ленинскому пути

Меня тут попросили написать текст для энциклопедического справочника про российский political capitalism. Как всегда, любой текст начинается с заголовка. Недолго думая, пошел по пути моего известного тезки, и написал – The Development of Political Capitalism in Russia

Кому что по жизни помогает, а мне – сон посреди дня. Когда в 2013 году я полгода замещал первого проректора ЕУСПб, то даже взял за правило уходить на некоторое время с рабочего места в помещение, где был уютный диван, и вздремнуть там – очень выручало и придавало силы (после тихого часа снова принимался за работу). А когда дома появился Чито, то уютно устроившийся под боком рыжий кот придавал дополнительный комфорт, закрепляя эффекты восстановления сил.

Вспомнил в этой связи эпизод из романа В.Чивилихина «Память» (он сейчас ассоциируется с печально известным одноименным общественным объединением, но сам роман не настолько ужасен, как можно было бы предположить). Помимо прочего, там описан один из персонажей, декабрист Мозгалевский, которому, помимо прочего, вменяли в вину, что он участвовал в заседании заговорщиков, где обсуждались планы убийства царя (что считалось отягчающим вину обстоятельством). Обвиняемый декабрист сообщил следствию, что уснул посреди заседания и не слышал ничего, что на нем обсуждалось, поэтому оказался не в курсе этих планов. В итоге вместо грозившей ему каторги Мозгалевский был приговорен к ссылке.

Дал задание ChatGPT составить список из десяти самых значимых академических книг о российской внутренней политике периода после 1991 года. Искусственный интеллект включил в этот список три книги, авторство которых приписал мне. Но на самом деле, одну из этих книг написал Андерс Ослунд, а другую – Маша Гессен.

Л – лесть :)

Мой онлайн-курс Political Changes in Post-Soviet Eurasia, 4 февраля - 14 марта 2025 на площадке Ереванского центра международного образования (на английском языке). Регистрация здесь https://yerevancenter.org/political-changes-in-post-soviet-eurasia/

Время от времени приходится сталкиваться с публичными высказываниями отечественных (и не только отечественных) scholars о своих преподавателях / научных руководителях. Интересно, что в таких высказываниях, помимо высоких оценок личных качеств этих людей и благодарностей им за всяческую помощь, чаще всего звучит высокая оценка их организационных усилий (типа «создал такую-то кафедру»), однако при этом собственно научные достижения (типа «написал основополагающую книгу по теме») не упоминаются почти никогда. То ли такие достижения по прошествии лет не воспринимаются как важные, то ли достижений и вовсе не было – судить не берусь.

Узнал о том, что после 1819 года в германских государствах была введена предварительная цензура печатной продукции, от которой, помимо прочего, освобождались книги научного характера толще 320 страниц. Не исключаю, что этот факт повлиял на то, что научные книги на немецком языке, как правило, такие длинные (большинство книг, которые я выпускал на русском и на английском как автор или редактор, не превышали этот объем)

Хаг Ханука самеах! Всех с праздником Хануки - пусть свет победит тьму!

Policy impact: стоит ли игра свеч?

На протяжении многих лет наблюдаю, как коллеги – scholars из разных стран и дисциплин тратят немало усилий на то, чтобы их научные выводы легли в основу политического курса, который проводят власти (policy). Кто-то в своих стремлениях движим идеями, пытаясь сделать мир лучше и/или воплотить в жизнь свои нормативные идеалы, кто-то – интересами, пытаясь получить гранты и/или контракты и обеспечить работой себя и своих коллег. Однако воздействие scholars на policy (policy impact) часто оказывается незначительным, а то и вовсе влечет за собой совсем не те результаты, на которые рассчитывают сами scholars. Причин тому много, но главная из них состоит в том, что логика, которой продиктованы шаги policy-makers при принятии и реализации решений, сильно отличается от той, которой движимы scholars. Не то, чтобы одни правы, а другие нет – просто policy-makers исходят из других приоритетов и ограничений, нежели scholars. Поэтому те, кто дают правительству советы, освященные авторитетом науки, часто оказываются разочарованы (не говоря уже о том, что представители разных научных точек зрения могут давать сильно отличающиеся друг от друга советы, и разочарование scholars может быть вызвано тем, что власти слушают не их советы, а советы их научных оппонентов).

Казалось бы, у scholars есть иные способы добиться policy impact, нежели давать советы властям. Первый из них состоит в том, что scholars, преподающие в вузах, учат студентов, некоторые из которых сами позднее становятся policy-makers, и в своей практической деятельности подчас (хотя и далеко не всегда) реализуют то, чему их научили преподаватели. Однако этот путь слишком долог, а scholars хотят увидеть policy impact «здесь и теперь». Второй способ намного короче, но также и намного сложнее. Scholars порой сами становятся policy-makers, занимая различные (подчас весьма важные) посты в органах власти – примеры Кардозу или Гайдара далеко не уникальны. Однако scholars в качестве policy-makers успехов добиваются отнюдь не так часто. Отчасти это происходит в силу расхождения логики поведения scholars и policy-makers, отчасти в силу того, что профессиональная деятельность в policy-making требует от тех, кто ей занимается, несколько иных личных и деловых качеств, нежели scholarship, и, прямо скажем, не у всех людей получается их совмещать. Более того, пример того же Кардозу показывает, что scholars после того, как они оказываются в роли policy-makers, порой проводят отнюдь не тот же самый политический курс, за который они ратовали ранее в качестве scholars.

Тогда стоит ли policy impact того, чтобы тратить на него драгоценные время и силы scholars? Ответ на этот вопрос очень индивидуален, и зависит от множества факторов – как связанных с тематикой scholarship, так и с взглядами и личными качествами самих scholars. Предельно огрубляя, если можно не пытаться оказывать policy impact, то лучше этого не делать. Но уж если и пытаться, то стоит четко понимать пределы возможностей scholars и не исходить из неоправданных ожиданий в отношении этого самого policy impact. За редкими исключениями, советы social scientists сами по себе, скорее всего, не изменят мир к лучшему (впрочем, и к худшему тоже), хотя в некоторых обстоятельствах могут изменить конкретную ситуацию в како-то одной сфере – далеко не всегда самой важной для мира, хотя, возможно, и важной для самих scholars. Мой собственный policy impact состоял в том, что в 1994 году я смог убедить Шейниса, тогда занимавшегося подготовкой избирательного законодательства в российской Государственной Думе, в том, чтобы обязать избирательные комиссии официально публиковать результаты всех выборов в полном объеме. В конце концов, эта норма и попала в текст закона в задуманном виде: едва ли она сама по себе улучшила качество российских выборов, но сильно помогла тем, кто эти выборы изучал и продолжает изучать и по сей день. Впрочем, впредь никакой policy impact мне, похоже, не грозит…

Chicken game на коммунальной кухне

Еще со времен моего детства, которое прошло в питерской коммуналке близ Таврического сада, я усвоил, что публичное выяснение отношений между моими соседями на кухне (a.k.a. «срач») выполняло, прежде всего, перформативные функции. Важна была не суть разногласий (типа несогласованного использования чужой конфорки на плите или курения в неположенном месте), а стремление показать оппонентам и особенно окружающим собственную значимость и непримиримость. Моей бабушке – квартуполномоченной, чья роль, помимо прочего, состояла в поддержании порядка и сбору средств на оплату коллективных коммунальных расходов, приходилось с соседями очень непросто. Она объясняла мне, как могла, что соседи подчас публично собачились по мелочи, прежде всего оттого, что готовность к уступкам и компромиссам рассматривалась ими как признак слабости, которая, в свою очередь, могла снижать статус в неформальной квартирной иерархии (про chicken game, разумеется, ни бабушка, ни я ничего не знали). Сама бабушка, вследствие не только формальной роли, но и черт своего характера, сплошь и рядом со всеми договаривалась и, по крайней мере, на моей памяти, никогда не выясняла отношения публично.

Прошли десятилетия, но я обнаруживаю у многих пользователей социальных сетей и в особенности среди разнообразных публичных фигур ровно те же характеристики и мотивы, что и у моих соседей по коммуналке, причем громкость и непримиримость выяснения отношений тем выше, чем выше их представления о собственной значимости. И да, готовность пойти на уступки и компромиссы, а уж тем более признать собственную неправоту рассматривается ими как абсолютно неприемлемый признак слабости. Возможно, мой опыт жизни в коммуналке и те уроки, которые дала мне бабушка, повлияли на то, что в коллективных выяснениях отношений я стараюсь участия не принимать. Если с кем-то не хочется иметь никаких отношений (неважно, в силу каких причин), то я отношения прекращаю, и ставлю на этом точку – справедливости ради, такого рода события происходят не слишком часто. Хорошо ли, плохо ли, но без взаимных уступок и компромиссов (как публичных, так и непубличных), как правило, ничего не получается ни в работе, ни по жизни. Но, увы, логика chicken game рулит в большинстве жизненных ситуаций…

Точки отсчета – 1 января 2025

Google scholar – 12235 references (h-index = 61)
https://scholar.google.com/citations?user=vwAJ3KcAAAAJ&hl=ru&oi=ao

Scopus – 1722 references (h-index = 23)
https://www.scopus.com/authid/detail.uri?authorId=57195231731

Через год посмотрим результаты на 1 января 2026

Коллега – специалист по изучению Совсем Другой Страны (не спрашивайте) – прислал электронную версию своей относительно недавней книги об этой самой стране, которую я, признаться, не смог дочитать до конца. Причина тому – слишком глубокая страсть коллеги к теоретизированию. Он придумал на материале этой самой страны очень сложную и многомерную макро-концепцию, призванную объяснить ее траекторию в прошлом и нынешний социальный порядок, вписал свою концепцию в рамки многих существующих в социальных науках теорий от Маркса и Вебера до Хайека и Бурдье, но при этом не смог внятно объяснить на понятном для не-специалиста языке две простых вещи. Во-первых, в чем именно специфика Совсем Другой Страны, какие факторы отвечают за то, что ее социальный порядок столь сильно отличается от многих других стран. А, во-вторых, в чем именно познавательная ценность этой концепции, и почему надо было столь пространно объяснять, кажется, не столь уж сложные явления столь запутанным языком.