Наивная политология

(Часть 2)

Если взглянуть на «монастырь» как сквозь призму его устава, так и через псевдонимы некоторых его членов, последние делили с их русскими двойниками то, что Энтони Кросс, английский историк «бенго-коллегии», осторожно определил как «озабоченность срамными органами». Красноречивым символом этой озабоченности и был вышеупомянутый рисунок «Моего Гаврилушки», гигантского эрегированного фаллоса. С. Ф. Платонов, который первым опубликовал и проанализировал устав «Великобританского монастыря», трактовал «неприличный рисунок», который он обнаружил на последней странице обложки церемониальной брошюры, как символ того, насколько неприличными были развлечения британской общины в Петербурге в начале XVIII века. Они являлись недостойными таких уважаемых персон, как барон Генрих фон Хюйссен и будущий академик Иоганн Вернер Паус (в чьём персональном архивном фонде и был найден дискредитирующий документ)(6).
Не отрицая того факта, что рисунок непристоен, я в то же время не думаю, что это была «непристойность ради непристойности», сделанная из хулиганских или циничных побуждений. Чтобы избежать таких анахронических суждений о безнравственности деятелей Петровской эпохи, следует установить, как современники отличали дозволенную правилами словесного и изобразительного искусства эротику от запрещённой законами государства и церкви порнографии. В действительности, как увидим, в рамках петровского придворного общества фаллическое изображение «Моего Гаврилушки» могло быть истолковано как остроумное использование политической эмблематики культуры барокко не только наёмными иностранцами, но и самим царём.

Как пример picta poesis которая стала популярной при московском государевом дворе не ранее середины XVII века, эта фаллическая эмблема может быть истолкована как композиция, объединяющая три элемента: собственно рисунок (pictura, imago) обязательную латинскую надпись-посвящение (motto, lemma) и подпись под иллюстрацией (subscriptio, explacato) (7). При сравнении латинской надписи («Finis coronat opus» «Конец венчает начало») и русской подписи («Не покручинися что учинено не против прелорций за умалением бумаги») правильное прочтение композиции обнажает скрытый смысл всей эмблемы. В соответствии с имманентными особенностями эмблем эпохи барокко — а именно их остроумием (acumen) — этот скрытый смысл должен быть одновременно поучительным и забавным, особенно для посвящённых.
При дворе Петра Великого эти посвящённые включали всех, кто принимал непосредственное участие в вакхических таинствах Преображённого царства. Эти особы не могли не быть осведомлены о затруднениях царя, последовавших после загадочной смерти (от пыток) царевича Алексея и непредсказуемой кончины в апреле 1719 года бесспорного наследника престола царевича Петра Петровича. К весне 1720-го, когда составлялся пародийный устав «Великобританского монастыря», перед царём встала трудноразрешимая проблема, одновременно биологическая и политическая: отсутствие наследника мужского пола(8), А поскольку Пётр должен был произвести его.вскорости, он вынужденно попал в незавидное положение — трон было возможно передать или сыну погубленного царевича Алексея Петровича, или кому-то из дочерей.
Ни первый, ни второй вариант не мог вызвать у царя положительных эмоций. Его отношение к потомству крамольного царевича Алексея понятно. Вариант с дочерьми тоже не проходил. Для Петра, который на собственной судьбе познал, что такое «женское правление» в годы своей юности и регентства Софьи, и тяжело добивался утверждения «мужского» облика своего правления этот путь был неприемлем. В этом контексте угасания династии фаллическая символика «Моего Гаврилушки» имела гораздо более серьёзное значения чем принято считать.

(часть 4)

www.group-telegram.com/sg/greyshemes.com/3776

978 viewsedited  Jun 29, 2023 at 08:48

(Часть 2)

Если взглянуть на «монастырь» как сквозь призму его устава, так и через псевдонимы некоторых его членов, последние делили с их русскими двойниками то, что Энтони Кросс, английский историк «бенго-коллегии», осторожно определил как «озабоченность срамными органами». Красноречивым символом этой озабоченности и был вышеупомянутый рисунок «Моего Гаврилушки», гигантского эрегированного фаллоса. С. Ф. Платонов, который первым опубликовал и проанализировал устав «Великобританского монастыря», трактовал «неприличный рисунок», который он обнаружил на последней странице обложки церемониальной брошюры, как символ того, насколько неприличными были развлечения британской общины в Петербурге в начале XVIII века. Они являлись недостойными таких уважаемых персон, как барон Генрих фон Хюйссен и будущий академик Иоганн Вернер Паус (в чьём персональном архивном фонде и был найден дискредитирующий документ)(6).
Не отрицая того факта, что рисунок непристоен, я в то же время не думаю, что это была «непристойность ради непристойности», сделанная из хулиганских или циничных побуждений. Чтобы избежать таких анахронических суждений о безнравственности деятелей Петровской эпохи, следует установить, как современники отличали дозволенную правилами словесного и изобразительного искусства эротику от запрещённой законами государства и церкви порнографии. В действительности, как увидим, в рамках петровского придворного общества фаллическое изображение «Моего Гаврилушки» могло быть истолковано как остроумное использование политической эмблематики культуры барокко не только наёмными иностранцами, но и самим царём.

Как пример picta poesis которая стала популярной при московском государевом дворе не ранее середины XVII века, эта фаллическая эмблема может быть истолкована как композиция, объединяющая три элемента: собственно рисунок (pictura, imago) обязательную латинскую надпись-посвящение (motto, lemma) и подпись под иллюстрацией (subscriptio, explacato) (7). При сравнении латинской надписи («Finis coronat opus» «Конец венчает начало») и русской подписи («Не покручинися что учинено не против прелорций за умалением бумаги») правильное прочтение композиции обнажает скрытый смысл всей эмблемы. В соответствии с имманентными особенностями эмблем эпохи барокко — а именно их остроумием (acumen) — этот скрытый смысл должен быть одновременно поучительным и забавным, особенно для посвящённых.
При дворе Петра Великого эти посвящённые включали всех, кто принимал непосредственное участие в вакхических таинствах Преображённого царства. Эти особы не могли не быть осведомлены о затруднениях царя, последовавших после загадочной смерти (от пыток) царевича Алексея и непредсказуемой кончины в апреле 1719 года бесспорного наследника престола царевича Петра Петровича. К весне 1720-го, когда составлялся пародийный устав «Великобританского монастыря», перед царём встала трудноразрешимая проблема, одновременно биологическая и политическая: отсутствие наследника мужского пола(8), А поскольку Пётр должен был произвести его.вскорости, он вынужденно попал в незавидное положение — трон было возможно передать или сыну погубленного царевича Алексея Петровича, или кому-то из дочерей.
Ни первый, ни второй вариант не мог вызвать у царя положительных эмоций. Его отношение к потомству крамольного царевича Алексея понятно. Вариант с дочерьми тоже не проходил. Для Петра, который на собственной судьбе познал, что такое «женское правление» в годы своей юности и регентства Софьи, и тяжело добивался утверждения «мужского» облика своего правления этот путь был неприемлем. В этом контексте угасания династии фаллическая символика «Моего Гаврилушки» имела гораздо более серьёзное значения чем принято считать.

(часть 4)

BY Наивная политология