В честь отмены русской культуры, сносов памятнику Алесандру Сергеевичу и сегодняшнего Дня рождения поэта, вот что хочется сказать.
Мы не знаем и не понимаем русскую культуру, как стоящие в упор к стволу огромного дерева: мы видим кору, видим вздыбленные отростки исполинских корней, белка вот мимо нас пробежала по своим делам, ветка свисает, а всего дерева не видим.
Абсолютному большинству населения России и русскоязычных стран кажется, что Пушкин – это почти детский поэт, часть школьного курса, на его произведениях учатся читать и писать, ну и всё, после школы он не нужен.
Но Пушкин, это та корневая система огромного дерева, от которой мы видим лишь верхушки колоссальных отростков, вырвавшихся из-под земли.
Что такое Пушкин на самом деле можно судить по комментариям к роману «Евгению Онегину», который принято считать легковесным сериальным романом в стихах, несложной массовой литературой начала XIX века. При этом комментарии к «несложной массовой литературе» у Лотмана это книга на 400 страниц, у Набокова на 1000. Лотман только названию, посвящению и эпиграфу посвящает 17 страниц, Набоков 32. Лотман первую строфу «Мой дядя самых честных правил…» разбирает 3 страницы, Набоков 7. Более того, ни один из них так и не доходит и не разбирает ключевой эвфемизм строфы «уважать себя заставил» в смысле «умер».
И Набоков, и Лотман пишут, что формат даже самых развернутых комментариев не позволяет описать полностью «Онегина», раскрыть все смыслы, для этого понадобилось бы многотомное издание.
А ведь это, повторяюсь, произведение легкого жанра, написанное на заре становления русской литературной традиции, а перед нами уже многослойный текст, к каждой строчке которого прикручена гиперссылка на несколько страниц, объясняющих все сложность, казалось бы, максимально простого текста.
На примере Пушкина и «Евгения Онегина» легче всего понять, что случилось с русской культурой и почему её отмена – это возможность для переосмысления. Дело в том, что Пушкин –элитарная литература, хоть зачастую шутки ради загнанная в легкий жанр, тогда это всем было понятно, и здесь, и за границей. И за Пушкиным, как настоящим родоначальником до сих пор существующей русской словесности, и вся остальная русская литература, да и культура в целом, приобрели элитарные свойства. Русская культура – культура не для всех, чтобы понимать ее нужен специальный декодер в голове, в виде качественных филологических знаний и нетривиальной эрудиции.
Но сейчас этот статус исчез, размылся. Советское школьное образование, механические подражая царскому, нашпиговало уроки литературы гигантскими объемами классики, а понятийного аппарата, которым владели дореволюционные гимназисты, не давала. Таким образом элитарная литература превратилась в массовую и плохую, поскольку этим массам в основном непонятную, точнее понятную лишь 10-20%.
Не уверен, что в России в ближайшее время возможно возвращение к дореволюционным стандартам преподавания литературы. Но запреты на западе могут вернуть интерес к российской культуре, не как к массовой части глобальной, а как к запретной, а поэтому уже элитарной. Пускай американские подростки создают фандомы по Евгению Онегину в даркнете и спорят о том, как трактовать ту или иную строчку – по Лотману или Набокову. Пускай японские устраивают закрытые косплей-фесты по «Войне и миру», пускай французские прячут от родителей «Преступление и наказание».
Рано или поздно, как и всякая молодежная, эта мода докатится до России.
В честь отмены русской культуры, сносов памятнику Алесандру Сергеевичу и сегодняшнего Дня рождения поэта, вот что хочется сказать.
Мы не знаем и не понимаем русскую культуру, как стоящие в упор к стволу огромного дерева: мы видим кору, видим вздыбленные отростки исполинских корней, белка вот мимо нас пробежала по своим делам, ветка свисает, а всего дерева не видим.
Абсолютному большинству населения России и русскоязычных стран кажется, что Пушкин – это почти детский поэт, часть школьного курса, на его произведениях учатся читать и писать, ну и всё, после школы он не нужен.
Но Пушкин, это та корневая система огромного дерева, от которой мы видим лишь верхушки колоссальных отростков, вырвавшихся из-под земли.
Что такое Пушкин на самом деле можно судить по комментариям к роману «Евгению Онегину», который принято считать легковесным сериальным романом в стихах, несложной массовой литературой начала XIX века. При этом комментарии к «несложной массовой литературе» у Лотмана это книга на 400 страниц, у Набокова на 1000. Лотман только названию, посвящению и эпиграфу посвящает 17 страниц, Набоков 32. Лотман первую строфу «Мой дядя самых честных правил…» разбирает 3 страницы, Набоков 7. Более того, ни один из них так и не доходит и не разбирает ключевой эвфемизм строфы «уважать себя заставил» в смысле «умер».
И Набоков, и Лотман пишут, что формат даже самых развернутых комментариев не позволяет описать полностью «Онегина», раскрыть все смыслы, для этого понадобилось бы многотомное издание.
А ведь это, повторяюсь, произведение легкого жанра, написанное на заре становления русской литературной традиции, а перед нами уже многослойный текст, к каждой строчке которого прикручена гиперссылка на несколько страниц, объясняющих все сложность, казалось бы, максимально простого текста.
На примере Пушкина и «Евгения Онегина» легче всего понять, что случилось с русской культурой и почему её отмена – это возможность для переосмысления. Дело в том, что Пушкин –элитарная литература, хоть зачастую шутки ради загнанная в легкий жанр, тогда это всем было понятно, и здесь, и за границей. И за Пушкиным, как настоящим родоначальником до сих пор существующей русской словесности, и вся остальная русская литература, да и культура в целом, приобрели элитарные свойства. Русская культура – культура не для всех, чтобы понимать ее нужен специальный декодер в голове, в виде качественных филологических знаний и нетривиальной эрудиции.
Но сейчас этот статус исчез, размылся. Советское школьное образование, механические подражая царскому, нашпиговало уроки литературы гигантскими объемами классики, а понятийного аппарата, которым владели дореволюционные гимназисты, не давала. Таким образом элитарная литература превратилась в массовую и плохую, поскольку этим массам в основном непонятную, точнее понятную лишь 10-20%.
Не уверен, что в России в ближайшее время возможно возвращение к дореволюционным стандартам преподавания литературы. Но запреты на западе могут вернуть интерес к российской культуре, не как к массовой части глобальной, а как к запретной, а поэтому уже элитарной. Пускай американские подростки создают фандомы по Евгению Онегину в даркнете и спорят о том, как трактовать ту или иную строчку – по Лотману или Набокову. Пускай японские устраивают закрытые косплей-фесты по «Войне и миру», пускай французские прячут от родителей «Преступление и наказание».
Рано или поздно, как и всякая молодежная, эта мода докатится до России.
BY историк-алкоголик
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The Dow Jones Industrial Average fell 230 points, or 0.7%. Meanwhile, the S&P 500 and the Nasdaq Composite dropped 1.3% and 2.2%, respectively. All three indexes began the day with gains before selling off. Multiple pro-Kremlin media figures circulated the post's false claims, including prominent Russian journalist Vladimir Soloviev and the state-controlled Russian outlet RT, according to the DFR Lab's report. Friday’s performance was part of a larger shift. For the week, the Dow, S&P 500 and Nasdaq fell 2%, 2.9%, and 3.5%, respectively. And indeed, volatility has been a hallmark of the market environment so far in 2022, with the S&P 500 still down more than 10% for the year-to-date after first sliding into a correction last month. The CBOE Volatility Index, or VIX, has held at a lofty level of more than 30. That hurt tech stocks. For the past few weeks, the 10-year yield has traded between 1.72% and 2%, as traders moved into the bond for safety when Russia headlines were ugly—and out of it when headlines improved. Now, the yield is touching its pandemic-era high. If the yield breaks above that level, that could signal that it’s on a sustainable path higher. Higher long-dated bond yields make future profits less valuable—and many tech companies are valued on the basis of profits forecast for many years in the future.
from sg
