О желании как сверхспособности, или почему герои «Сталкера» Андрея Тарковского не вошли в Комнату?
По традиции Новый год полагается встречать с бокалом шампанского, в который обязательно нужно вмешать заветное желание. Технологию вы знаете: записываем желание на листке бумаги, сжигаем его под бой курантов и выпиваем игристое прямо с пеплом. Вуаля, теперь желание встроилось в тело, а значит, уже почти сбылось. Этот ритуал отсылает к фантазии об инкорпорации — всё, что я съедаю/выпиваю/иным образом помещаю внутрь становится частью меня. Такая логика знакома нам с младенчества, она активно используется и в религиозных обрядах, и в магических практиках, и даже в медицине (об эффекте плацебо вы наверняка слышали). Работает, как водится, с переменным успехом, но давайте пофантазируем и представим, что в этом году чудо действительно случится, что тогда?
Именно с этим вопросом сталкиваются герои фильма Андрея Тарковского «Сталкер», которые, рискуя жизнью, отправляются в Зону, чтобы найти Комнату, где сбываются желания. Когда же все испытания позади, и они оказываются на пороге Комнаты, никто из них так и не решается в неё войти. Почему? Дело в том, что Комната исполняет не любое желание, а только «самое искреннее, самое выстраданное», то есть то, о котором сознательно человек не имеет никакого понятия. Осуществление такого желания представляло бы смертельную опасность, сталкивая нас лицом к лицу с голой правдой о себе.
Путники слышат историю Дикобраза, бывшего сталкера, который однажды вернулся домой и страшно разбогател, а через неделю повесился. По дороге в Комнату он потерял брата, и, кажется, мог бы всей душой желать вернуть умершего, но жажда наживы оказалась сильнее. Под силу ли принять такое сокровенное желание, такого себя?
Не секрет, что самыми тяжёлыми цепями сдерживаются как раз наши деструктивные импульсы, а теперь представьте, что каждый получил бы возможность освободиться от этих оков. В последней главе «Толкования сновидений» Зигмунд Фрейд говорит об особых отношениях сновидца со своими желаниями, который «отвергает их, подвергает цензуре, словом, не терпит их», а потому часто бывает испуган их осуществлением в сновидении. То есть прежде всего исполнение заветного желания грозит нам мощнейшим всплеском деструктивности, и если словом разрушить любимые объекты всё-таки сложновато, то машина исполнения желания окажется, вероятно, безжалостной убийцей, истребительницей Эроса. Чувствует это и один из героев Сталкера, когда говорит, что «сознание моё хочет победы вегетарианства во всём мире, а подсознание изнывает по куску сочного мяса».
Но куда более серьёзная угроза, которую несёт в себе Комната, — это уничтожение самого желающего субъекта. Ведь по меткому выражению Славоя Жижека «на самом деле мы не особо-то хотим получить то, что определили для себя как желаемое». Вспомните, что приносит вам больше удовольствия — предвкушение или само событие? В большинстве случаев наши фантазии о воплощении мечты куда более красочные, чем реальность её осуществления. Вот почему выигранные в лотерею миллионы не способны превратить чью-либо жизнь в сказку. Другое дело фантазии о таком внезапном обогащении, которые и поддерживают желание.
Мы всегда хотим и будем хотеть только того, чего у нас нет. И эта неумолимая тяга к чему-то извне — фундаментальная для человеческой психики, настоящая сверхспособность, которую герои «Сталкера» оставляют за собой, отказываясь войти в Комнату. Там, где нет желаний, нет больше жизни. А бояться их уж точно не стоит, по крайней мере до тех пор, пока Зона не стала реальностью.
По традиции Новый год полагается встречать с бокалом шампанского, в который обязательно нужно вмешать заветное желание. Технологию вы знаете: записываем желание на листке бумаги, сжигаем его под бой курантов и выпиваем игристое прямо с пеплом. Вуаля, теперь желание встроилось в тело, а значит, уже почти сбылось. Этот ритуал отсылает к фантазии об инкорпорации — всё, что я съедаю/выпиваю/иным образом помещаю внутрь становится частью меня. Такая логика знакома нам с младенчества, она активно используется и в религиозных обрядах, и в магических практиках, и даже в медицине (об эффекте плацебо вы наверняка слышали). Работает, как водится, с переменным успехом, но давайте пофантазируем и представим, что в этом году чудо действительно случится, что тогда?
Именно с этим вопросом сталкиваются герои фильма Андрея Тарковского «Сталкер», которые, рискуя жизнью, отправляются в Зону, чтобы найти Комнату, где сбываются желания. Когда же все испытания позади, и они оказываются на пороге Комнаты, никто из них так и не решается в неё войти. Почему? Дело в том, что Комната исполняет не любое желание, а только «самое искреннее, самое выстраданное», то есть то, о котором сознательно человек не имеет никакого понятия. Осуществление такого желания представляло бы смертельную опасность, сталкивая нас лицом к лицу с голой правдой о себе.
Путники слышат историю Дикобраза, бывшего сталкера, который однажды вернулся домой и страшно разбогател, а через неделю повесился. По дороге в Комнату он потерял брата, и, кажется, мог бы всей душой желать вернуть умершего, но жажда наживы оказалась сильнее. Под силу ли принять такое сокровенное желание, такого себя?
Не секрет, что самыми тяжёлыми цепями сдерживаются как раз наши деструктивные импульсы, а теперь представьте, что каждый получил бы возможность освободиться от этих оков. В последней главе «Толкования сновидений» Зигмунд Фрейд говорит об особых отношениях сновидца со своими желаниями, который «отвергает их, подвергает цензуре, словом, не терпит их», а потому часто бывает испуган их осуществлением в сновидении. То есть прежде всего исполнение заветного желания грозит нам мощнейшим всплеском деструктивности, и если словом разрушить любимые объекты всё-таки сложновато, то машина исполнения желания окажется, вероятно, безжалостной убийцей, истребительницей Эроса. Чувствует это и один из героев Сталкера, когда говорит, что «сознание моё хочет победы вегетарианства во всём мире, а подсознание изнывает по куску сочного мяса».
Но куда более серьёзная угроза, которую несёт в себе Комната, — это уничтожение самого желающего субъекта. Ведь по меткому выражению Славоя Жижека «на самом деле мы не особо-то хотим получить то, что определили для себя как желаемое». Вспомните, что приносит вам больше удовольствия — предвкушение или само событие? В большинстве случаев наши фантазии о воплощении мечты куда более красочные, чем реальность её осуществления. Вот почему выигранные в лотерею миллионы не способны превратить чью-либо жизнь в сказку. Другое дело фантазии о таком внезапном обогащении, которые и поддерживают желание.
Мы всегда хотим и будем хотеть только того, чего у нас нет. И эта неумолимая тяга к чему-то извне — фундаментальная для человеческой психики, настоящая сверхспособность, которую герои «Сталкера» оставляют за собой, отказываясь войти в Комнату. Там, где нет желаний, нет больше жизни. А бояться их уж точно не стоит, по крайней мере до тех пор, пока Зона не стала реальностью.
Три «зимние» вещи, запавшие в душу: «Наследие» Владимира Сорокина, «Замок» Алексея Балабанова и сериал «Преступление и наказание» Владимира Мирзоева.
«Наследие» — заключительная часть трилогии о докторе Гарине, в которой поезда топят парной человечиной, на снежных просторах льётся кровь вперемешку со спермой, а из молока рождается новый тип литературы. Монструозные герои, унаследовавшие только половину человеческой ДНК, говорят на непонятном языке, но всё ещё откликаются на знакомые вибрации — теплоту, любовь, слово «мама». Спасти этот обезумевший мир, по версии Сорокина, может разве что чудо — белый ворон, прилетевший чтобы вывести заблудшие души из зимнего леса.
«Замок» — экранизация одноимённого романа Франца Кафки от Алексея Балабанова. Абсурд как он есть посреди заснеженных улиц и пивных трактиров со свиньями (в образах животных и человеческих). Явившийся по приглашению Замка Землемер обнаруживает, что в его услугах не очень-то заинтересованы, а среди местных жителей царят странные законы и нерушимые правила. И хотя у людей есть имена и должности, их идентичности стёрты, а значит можно в любой момент отказаться быть собой и занять то место, которое кажется более привлекательным.
О «Преступлении и наказании» после первых четырёх серий писала здесь. Финальные эпизоды — абсолютное попадание в нерв. Горячечное выступление «благородных детей» Мармеладовых, притаившийся за дверью Свидригайлов, кошмары-кошмары и Раскольников, чьё признание не трогает ни случайных прохожих, ни его самого.
На фото — фрагменты каникул: выставка Петрова-Водкина, Новая Голландия, Финский залив (до 8 января туда можно прокатиться на ретро-поезде по цене обычной поездки) и кладбище Александро-Невской лавры, где, кстати, снимался ещё один ранний фильм Балабанова «Счастливые дни».
«Наследие» — заключительная часть трилогии о докторе Гарине, в которой поезда топят парной человечиной, на снежных просторах льётся кровь вперемешку со спермой, а из молока рождается новый тип литературы. Монструозные герои, унаследовавшие только половину человеческой ДНК, говорят на непонятном языке, но всё ещё откликаются на знакомые вибрации — теплоту, любовь, слово «мама». Спасти этот обезумевший мир, по версии Сорокина, может разве что чудо — белый ворон, прилетевший чтобы вывести заблудшие души из зимнего леса.
«Замок» — экранизация одноимённого романа Франца Кафки от Алексея Балабанова. Абсурд как он есть посреди заснеженных улиц и пивных трактиров со свиньями (в образах животных и человеческих). Явившийся по приглашению Замка Землемер обнаруживает, что в его услугах не очень-то заинтересованы, а среди местных жителей царят странные законы и нерушимые правила. И хотя у людей есть имена и должности, их идентичности стёрты, а значит можно в любой момент отказаться быть собой и занять то место, которое кажется более привлекательным.
О «Преступлении и наказании» после первых четырёх серий писала здесь. Финальные эпизоды — абсолютное попадание в нерв. Горячечное выступление «благородных детей» Мармеладовых, притаившийся за дверью Свидригайлов, кошмары-кошмары и Раскольников, чьё признание не трогает ни случайных прохожих, ни его самого.
На фото — фрагменты каникул: выставка Петрова-Водкина, Новая Голландия, Финский залив (до 8 января туда можно прокатиться на ретро-поезде по цене обычной поездки) и кладбище Александро-Невской лавры, где, кстати, снимался ещё один ранний фильм Балабанова «Счастливые дни».
Где Я?
Популярный сюжет литературы эпохи романтизма — потеря зеркального отражения. Злые силы обманом лишают человека возможности видеть себя в зеркале, а затем преследующий двойник, воплощающий, как правило, «тёмную сторону» личности, сводит героя с ума. В этом распаде обнажается сама суть устройства Я как психической инстанции, которая всегда опирается на Другого.
Всем известны искажающие свойства зеркал, но в большинстве случаев мы всё-таки узнаём в отражении себя, упуская из виду это несоответствие. Мы также видим себя на фото и видео и можем непосредственно наблюдать за движениями своего тела. Пребывая таким образом в иллюзии, что Я тождественно телу, глубинно мы всё же ощущаем существующий между ними зазор. На этом основаны многие баталии с внешностью, о них можно почитать тут. Но если Я не равняется телу, то где же оно, в конце концов?
Попытаемся отыскать исчезнувшее вместе с героиней фильма «Спасение» Тодда Хейнса. Джулианна Мур играет типичную домохозяйку Кэрол, чья жизнь до краёв заполнена важными делами: аэробика, встречи с подругами, выбор новых предметов интерьера. И вот однажды её настигает странная болезнь — женщина начинает задыхаться, покрывается сыпью и больше не может игнорировать собственное существование. Она буквально появляется в виде болезни.
Внутренняя катастрофа обретает статус физической проблемы, и Кэрол начинает бесконечные хожденияпо мукам по врачам, которые, конечно, ничего не обнаруживают. Или находят аллергию на молоко — то единственное, что приносит женщине удовольствие, — но не знают, как её вылечить. А вот люди, открывшие «аллергию на XX век», утверждают, что симптомы героини — это сверхчувствительность к выхлопным газам. Чтобы восстановиться, нужно отправиться на детокс в их «чистое пространство», где мудрый гуру предложит всепрощение как средство от всех болезней.
Такая терапия заранее обречена на провал, поскольку героиня пытается избавить себя от себя самой, вывести проблему как пятно от красного вина с белой скатерти. Её состояние неприемлемо для хорошо обставленных квартир, дежурных посиделок в ресторане и семейных праздников, потому и записывается в разряд патологий. Среди богатых и успешных нет места грусти, унынию, усталости, слово «суицид» держится под строгим запретом, а вместо «психиатр» говорят «специалист по стрессам». Лекарства призваны вернуть Кэрол к «нормальной жизни», отсечь те неудобства, что связаны с её особенностями. Все силы ближайшего окружения бросаются на то, чтобы устранить поломку, в то время как героиня бессознательно упорствует в своём праве не вписываться в общий ряд.
Кэрол отдаляется от старых знакомых, но не находит своих и среди таких же страдающих. Универсальные рецепты счастья не работают, как бы ни пытались другие убедить нас в том, что они прошли тот же путь и знают, где выход. Героиня Мур выполняет все предписания наставников, пытаясь действовать по шаблону, но ей становится только хуже. В конце концов, она запирает себя как в сейфе (ориг. название [safe]) или в гробу в фарфоровом домике. Глядя невидящим взором в зеркало, она обращается к отражению с заученной мантрой про любовь к себе, в которую не верит ни на грамм.
С каждым днём Кэрол всё ближе к состоянию одного из товарищей по несчастью, который боится есть и дышать. На занятиях она отказывается держать речь, и за весь фильм мы так ничего и не узнаем о её прошлом. В этой пустоте и теряется Я героини, отсутствие личной истории не даёт возможности обрести идентичность. Режиссёр оставляет только один намёк — жёлтые цветы в саду Кэрол, похоже, напоминают ей о цвете стен в её детской комнате.
В подобных воспоминаниях, ассоциациях, фантазиях и рождается то, что ощущается нами как Я, постоянно пересобираемая с помощью слов, обращённых к Другому, конструкция. Мы рассказываем кому-то о событиях своей жизни, чтобы появиться не только для собеседника, но и для самого себя. Конечно, не в любом диалоге получится это сделать, ведь зачастую за место говорящего разворачивается настоящая битва. Как в «Бойцовском клубе»: люди больше всего «ждут своей очереди заговорить». Своей очереди появиться.
Популярный сюжет литературы эпохи романтизма — потеря зеркального отражения. Злые силы обманом лишают человека возможности видеть себя в зеркале, а затем преследующий двойник, воплощающий, как правило, «тёмную сторону» личности, сводит героя с ума. В этом распаде обнажается сама суть устройства Я как психической инстанции, которая всегда опирается на Другого.
Всем известны искажающие свойства зеркал, но в большинстве случаев мы всё-таки узнаём в отражении себя, упуская из виду это несоответствие. Мы также видим себя на фото и видео и можем непосредственно наблюдать за движениями своего тела. Пребывая таким образом в иллюзии, что Я тождественно телу, глубинно мы всё же ощущаем существующий между ними зазор. На этом основаны многие баталии с внешностью, о них можно почитать тут. Но если Я не равняется телу, то где же оно, в конце концов?
Попытаемся отыскать исчезнувшее вместе с героиней фильма «Спасение» Тодда Хейнса. Джулианна Мур играет типичную домохозяйку Кэрол, чья жизнь до краёв заполнена важными делами: аэробика, встречи с подругами, выбор новых предметов интерьера. И вот однажды её настигает странная болезнь — женщина начинает задыхаться, покрывается сыпью и больше не может игнорировать собственное существование. Она буквально появляется в виде болезни.
Внутренняя катастрофа обретает статус физической проблемы, и Кэрол начинает бесконечные хождения
Такая терапия заранее обречена на провал, поскольку героиня пытается избавить себя от себя самой, вывести проблему как пятно от красного вина с белой скатерти. Её состояние неприемлемо для хорошо обставленных квартир, дежурных посиделок в ресторане и семейных праздников, потому и записывается в разряд патологий. Среди богатых и успешных нет места грусти, унынию, усталости, слово «суицид» держится под строгим запретом, а вместо «психиатр» говорят «специалист по стрессам». Лекарства призваны вернуть Кэрол к «нормальной жизни», отсечь те неудобства, что связаны с её особенностями. Все силы ближайшего окружения бросаются на то, чтобы устранить поломку, в то время как героиня бессознательно упорствует в своём праве не вписываться в общий ряд.
Кэрол отдаляется от старых знакомых, но не находит своих и среди таких же страдающих. Универсальные рецепты счастья не работают, как бы ни пытались другие убедить нас в том, что они прошли тот же путь и знают, где выход. Героиня Мур выполняет все предписания наставников, пытаясь действовать по шаблону, но ей становится только хуже. В конце концов, она запирает себя как в сейфе (ориг. название [safe]) или в гробу в фарфоровом домике. Глядя невидящим взором в зеркало, она обращается к отражению с заученной мантрой про любовь к себе, в которую не верит ни на грамм.
С каждым днём Кэрол всё ближе к состоянию одного из товарищей по несчастью, который боится есть и дышать. На занятиях она отказывается держать речь, и за весь фильм мы так ничего и не узнаем о её прошлом. В этой пустоте и теряется Я героини, отсутствие личной истории не даёт возможности обрести идентичность. Режиссёр оставляет только один намёк — жёлтые цветы в саду Кэрол, похоже, напоминают ей о цвете стен в её детской комнате.
В подобных воспоминаниях, ассоциациях, фантазиях и рождается то, что ощущается нами как Я, постоянно пересобираемая с помощью слов, обращённых к Другому, конструкция. Мы рассказываем кому-то о событиях своей жизни, чтобы появиться не только для собеседника, но и для самого себя. Конечно, не в любом диалоге получится это сделать, ведь зачастую за место говорящего разворачивается настоящая битва. Как в «Бойцовском клубе»: люди больше всего «ждут своей очереди заговорить». Своей очереди появиться.
То, насколько сильно современный человек привязан к своему смартфону, можно по-настоящему ощутить, если оставить гаджет дома и, например, отправиться на прогулку. Разъединение с тем, что стало буквально продолжением тела способно породить мощный всплеск тревоги или паники как её крайнего проявления. Но даже если вам удастся совладать с этим чувством, выйдя на улицу, вы вскоре обнаружите, что не можете узнать точное время, купить бутылку воды или запечатлеть на фотографии какой-то фрагмент реальности. Не то, чтобы это становится абсолютно невозможным, но придётся приложить какое-то количество усилий и/или воспользоваться устройствами предыдущих поколений, такими как наручные часы или фотокамера.
Смартфон сегодня создаёт иллюзию пребывания в постоянном жизненном потоке, где мелькают чьи-то лица, звучат голоса, доносятся обрывки историй. Открывая «дверь» в Интернет, мы словно попадаем в огромную комнату, наполненную людьми, каждый из которых декламирует свой монолог, силясь заявить: «Я есть!» Можно присоединиться к ним, следуя модному нынче призыву проявляться, а можно тихонько бродить, прислушиваясь к тем, чьи перфомансы кажутся наиболее увлекательными. Так или иначе, это воображаемое пространство схлопывается, стоит только отложить смартфон в сторону, и на его месте начинает зиять угрожающая пустота. Выключение из виртуального пространства подобно маленькой смерти, а потому его отчаянно хочется избежать, продолжая бесцельно перемещаться среди «чтецов».
Общение в месенджерах или социальных сетях зачастую становится предпочтительнее живого, поскольку не требует физического присутствия и может заполнять образовавшиеся в будничной суете паузы. Однако его в любой момент можно прервать или приостановить, поменять формулировку, если адресат ещё не успел прочесть «неудачный» вариант (хотя следы такого вмешательства всё ещё можно обнаружить), ограничить формат взаимодействия (например, запретить голосовые сообщения). Зачастую люди, которые прекрасно проводят время, переписываясь сутки напролёт, остаются дальше друг от друга «чем земля от птиц». Перспектива их реальной встречи будет неизбежно отмечена тревогой. Телесность, которая остаётся в виртуальном общении за скобками, заявляет о себе с такой силой, что вынести её натиск порой кажется невозможным. А с невозможными переживаниями, как известно, помогут Эксперты, вооружённые Знаниями. Не стоит грустить, тревожиться, терзаться сомнениями, искать себя и выход из виртуального лабиринта. Вместо идентичности – диагноз, вместо чувств – таблетка, а вместо жизни – ещё один день в соцсетях.
Смартфон сегодня создаёт иллюзию пребывания в постоянном жизненном потоке, где мелькают чьи-то лица, звучат голоса, доносятся обрывки историй. Открывая «дверь» в Интернет, мы словно попадаем в огромную комнату, наполненную людьми, каждый из которых декламирует свой монолог, силясь заявить: «Я есть!» Можно присоединиться к ним, следуя модному нынче призыву проявляться, а можно тихонько бродить, прислушиваясь к тем, чьи перфомансы кажутся наиболее увлекательными. Так или иначе, это воображаемое пространство схлопывается, стоит только отложить смартфон в сторону, и на его месте начинает зиять угрожающая пустота. Выключение из виртуального пространства подобно маленькой смерти, а потому его отчаянно хочется избежать, продолжая бесцельно перемещаться среди «чтецов».
Общение в месенджерах или социальных сетях зачастую становится предпочтительнее живого, поскольку не требует физического присутствия и может заполнять образовавшиеся в будничной суете паузы. Однако его в любой момент можно прервать или приостановить, поменять формулировку, если адресат ещё не успел прочесть «неудачный» вариант (хотя следы такого вмешательства всё ещё можно обнаружить), ограничить формат взаимодействия (например, запретить голосовые сообщения). Зачастую люди, которые прекрасно проводят время, переписываясь сутки напролёт, остаются дальше друг от друга «чем земля от птиц». Перспектива их реальной встречи будет неизбежно отмечена тревогой. Телесность, которая остаётся в виртуальном общении за скобками, заявляет о себе с такой силой, что вынести её натиск порой кажется невозможным. А с невозможными переживаниями, как известно, помогут Эксперты, вооружённые Знаниями. Не стоит грустить, тревожиться, терзаться сомнениями, искать себя и выход из виртуального лабиринта. Вместо идентичности – диагноз, вместо чувств – таблетка, а вместо жизни – ещё один день в соцсетях.