В одном из стихотворений Евгений Всеволодович Головин писал: «Я знаю, спасенье от холода надо искать во льдах». Следуя этой максиме и не страшась грядущих морозов, в поддержку издания книги Армина Молера «Против либералов» мы подготовили тираж футболок с оригинальным названием этой работы Gegen die Liberalen и нашей издательской маркой.
Вы можете выбрать вариант в чёрном и белом исполнении. Размеры от S до XL. Хлопок, высококачественная и износостойкая печать. Самовывоз или доставка почтой. Стоимость футболки: 2300 р. Для оформления заказа нужно написать в телеграм-бот @Silene_noctiflora_apparel_bot или на e-mail издательства [email protected].
Вы можете выбрать вариант в чёрном и белом исполнении. Размеры от S до XL. Хлопок, высококачественная и износостойкая печать. Самовывоз или доставка почтой. Стоимость футболки: 2300 р. Для оформления заказа нужно написать в телеграм-бот @Silene_noctiflora_apparel_bot или на e-mail издательства [email protected].
«Мы представляем традицию важной школы мысли, которая существовала и продолжает существовать в Германии. И я считаю, что правое мышление не нуждается в дополнительной легитимации, потому что оно близко к реальности, близко к сущностной природе человека — оно опирается на антиутопическое, реалистичное представление о человеке и обществе. Это левое мышление должно оправдывать или легитимировать себя, потому что в нем всегда содержится утопия, потому что оно всегда хочет сделать с людьми то, чем они не являются или не должны быть. Это очень важный, фундаментальный аспект правого мышления по сей день. <…> Во многих областях нам, правым, не нужно ничего объяснять, потому что мы не мыслим утопиями и искусственными конструкциями. Поэтому же, например, у правых есть склонность к отходу от теории в сторону романа — хороший роман отражает жизнь гораздо точнее любой теории».
Большое интервью нашего научного редактора Филиппа Фомичёва с главой немецкого издательства Antaios Гётцем Кубичеком, одним из продолжателей и хранителей правоконсервативной интеллектуальной традиции в Германии.
О политическом реализме, «консервативном минимуме», фигурах Армина Молера и Герда-Клауса Кальтенбруннера и том, что значит быть правым сегодня.
Совсем недавно расшифровка этого разговора на немецком языке была опубликована в карманной серии Kaplaken издательства Antaios.
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Большое интервью нашего научного редактора Филиппа Фомичёва с главой немецкого издательства Antaios Гётцем Кубичеком, одним из продолжателей и хранителей правоконсервативной интеллектуальной традиции в Германии.
О политическом реализме, «консервативном минимуме», фигурах Армина Молера и Герда-Клауса Кальтенбруннера и том, что значит быть правым сегодня.
Совсем недавно расшифровка этого разговора на немецком языке была опубликована в карманной серии Kaplaken издательства Antaios.
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Вы заметили, репродукция какой картины висит в кабинете у герра Кубичека на снимке выше? Это Schwertwache немецкого живописца, иллюстратора, звезды Югендстиля Хьюго Хёппнера, больше известного под именем Фидус. На нём изображены молодые воины, держащие мечи и слушающие то ли своего предводителя, то ли совершающие некий ритуал. Их взгляды сосредоточены, но при этом открыты. Над ними взошла луна, заполняя всё серо-голубым светом. Работа датируется 1895 годом. В следующем году она украсила обложку книги Hohe Lieder поэта Франца Эверса, которого Валерий Брюсов почитал за главного немецкого символиста и называл гением своей эпохи.
Forwarded from ДАЛЬ. Философский книжный
18 января в субботу в 19:00 лекция-презентация книги Армина Молера «Против либералов» издательства Silene Noctiflora
О книге от издателя
Армин Молер известен в первую очередь как секретарь Эрнста Юнгера и автор фундаментального исследования о феномене «консервативной революции». Но он был не только историком и публицистом, но и значительным политическим актором в послевоенной Германии. Первый лауреат премии Аденауэра и директор Фонда Сименса, через одно-два рукопожатия он имел доступ буквально ко всем сколь-нибудь значимым интеллектуалам в ФРГ. Талантливый коммуникатор и строитель эффективных сетей влияния, блестящий эрудит и талантливый журналист — таким знали Молера его современники.
Что будет на лекции-презентации
Основатели нового издательства Silene Noctiflora Даниил Житенёв и Алиса Цыганкова расскажут о первой опубликованной книге, а научный редактор издания Филипп Фомичёв выступит в трансляции из Берлина с лекцией и расскажет об анализе многовекторной политической деятельности Молера и его вкладе в развитие немецкого консерватизма второй половины XX века.
О книге от издателя
Армин Молер известен в первую очередь как секретарь Эрнста Юнгера и автор фундаментального исследования о феномене «консервативной революции». Но он был не только историком и публицистом, но и значительным политическим актором в послевоенной Германии. Первый лауреат премии Аденауэра и директор Фонда Сименса, через одно-два рукопожатия он имел доступ буквально ко всем сколь-нибудь значимым интеллектуалам в ФРГ. Талантливый коммуникатор и строитель эффективных сетей влияния, блестящий эрудит и талантливый журналист — таким знали Молера его современники.
Что будет на лекции-презентации
Основатели нового издательства Silene Noctiflora Даниил Житенёв и Алиса Цыганкова расскажут о первой опубликованной книге, а научный редактор издания Филипп Фомичёв выступит в трансляции из Берлина с лекцией и расскажет об анализе многовекторной политической деятельности Молера и его вкладе в развитие немецкого консерватизма второй половины XX века.
В самом значительном, пожалуй, фрагменте книги «Против либералов» под названием «О смертности человека» Молер описывает особый тип личности, которому нет названия, но чья порода является наиболее естественной для нашего мира, исполненного трагедией. Такие люди не склонны к упрощающим обобщениям, не прячутся за умозрительными конструкциями, но воспринимают действительность во всей её полноте, гордо и деятельно следуют собственным путём, не отводя взор ни от прекрасного, ни от ужасного. Этого человека Молер противопоставляет и простодушным либералам, и циничным дельцам, которых волнует лишь собственное благополучие. Интересно, что люди данного типа, по мнению автора книги, не склонны к праздным умствованиям, «не черпают свою мудрость из книг», но «в лучшем случае находят себя в шансоне Брассенса».
И здесь повествование Молера получает блестящий аккомпанемент! Швейцарский публицист прожил во Франции несколько лет и наверняка был прекрасно знаком с творчеством этого легендарного барда, закадычного друга Пьера Мак Орлана, продолжателя славных традиций французских песенников, завсегдатаев кабаре и искателей приключений. Ну и, конечно, стоит ли говорить, что Брассенс, как и Молер, был большим любителем трубки? Составили для вас подборку наших любимых песен Жоржа Брассенса.
И здесь повествование Молера получает блестящий аккомпанемент! Швейцарский публицист прожил во Франции несколько лет и наверняка был прекрасно знаком с творчеством этого легендарного барда, закадычного друга Пьера Мак Орлана, продолжателя славных традиций французских песенников, завсегдатаев кабаре и искателей приключений. Ну и, конечно, стоит ли говорить, что Брассенс, как и Молер, был большим любителем трубки? Составили для вас подборку наших любимых песен Жоржа Брассенса.
Forwarded from Zentropa Orient Express
Армин Молер вспоминает свой визит к Луи-Фердинанду Селину. Он побывал в гостях у писателя в Мёдоне во второй половине 1950-х, незадолго до его смерти.
Эти заметки были опубликованы в книге Молера «Взгляд справа» (1974). Увы, фотографий, запечатлевших встречу этих двух скандалистов, нет, так как Селин сразу предупредил, что ненавидит съемки. Визитёры не посмели возражать великому и ужасному.
«Он не поднимает глаз, когда протягивает нам руку, отворачивается. Он не поднимает глаз и тогда, когда мы занимаем свои места в комнате для консультаций на первом этаже. <…> "Что вам от меня нужно?" — вырывается у Селина. "Мне больше нечего сказать". Вот и он. Мы рады, что в конце войны он нашел убежище в Дании, чтобы французы не смогли обойтись с ним так, как норвежцы обошлись со своим великим поэтом Гамсуном или американцы — с Эзрой Паундом. Беседу нельзя назвать дружелюбной. Мы принесли бутылку драгоценного старого Pommard, которую хотим подарить Селину. Он без интереса отмахивается от нее: "Выпейте это за мое здоровье — я живу только на воде и лапше". Конечно, мы забыли о многочисленных отрывках из его книг, в которых он ругает французов как народ, одурманенный алкоголем. <…> Но разговор снова зашёл в тупик, Селин по-прежнему не поднимал глаз. Смирившись, я начинаю прощаться и говорю себе: "Ты должен был понимать, что не стоило приближаться к великому человеку". Но тут мне в голову приходит дьявольская идея. Я хочу пробудить этого отстранённого человека, которого я, конечно, больше никогда не увижу, хочу, чтобы он показал мне свое лицо, которое так часто представало передо мной в моих мыслях. И я инстинктивно и мгновенно почувствовал, как я могу сорвать с него маску. Селин вернулся из изгнания в 1951 году. В 1951 году в Париже был опубликован французский перевод дневников Эрнста Юнгера "Strahlungen", которые он вел во время Второй мировой войны. В этих дневниках содержится откровенный разговор Юнгера с одним французом во время немецкой оккупации Франции. Француз фигурирует под псевдонимом, но французский переводчик без ведома Юнгера вместо псевдонима просто написал: Селин. Эта неосторожность породила целый крысиный хвост неприятных для обеих сторон событий, они даже обратились в суд. Самым неприятным для Селина было то, что дискуссия о его предполагаемом "сотрудничестве" с немцами, затихшая после его возвращения во Францию, вдруг разгорелась с новой силой. Все это промелькнуло у меня в голове, и я сказал Селину, что, поскольку он принял нас любезно, я не хочу скрывать от него, что был секретарем Юнгера. Эффект был потрясающим. Впервые Селин поднимает голову, впервые его глаза смотрят на меня. И из его уст вырывается длинная череда холодных проклятий, тех самых, которые так часто встречаются в его книгах. Два выражения повторяются снова и снова: "... этот маленький бош... этот флик...". И что самое удивительное? Селин нисколько не возмущается, не повышает голос. У него нет истерики, или это ледяная истерика. Упоминание этого имени пробудило его. Он сопровождает нас по коридору до входной двери и почти весело болтает с нами. <…> Селин сопровождает нас в сад. Разговор становится все более оживленным. В доме он длился минут десять, здесь же он будет продолжаться добрых три четверти часа, пока слюнявые собаки будут реветь в своих вольерах. Нас встретил развалившийся старик. Теперь перед нами стоит поразительно моложавый Селин. (Позже один знакомый говорил мне: "Так было всегда, даже во времена „Путешествия на край ночи“. Когда вы проводили вечер с Селином, в одним момент возникало ощущение, что он умер. Однако в другой момент он воскресал…"). <…> Постепенно огонь снова начал угасать, Селин погружался в себя, и мы прощаемся. Писатель, спотыкаясь, возвращается в дом, в свою комнату, где его больше никто не навещает <…>. Покидая запущенный сад под бульканье собачьего лая, мы думаем о том, что сказал Селин, когда я однажды употребил слово "французы". "Французы?" —хрипло рассмеялся он, — "их больше не существует! Я последний француз..."»
Эти заметки были опубликованы в книге Молера «Взгляд справа» (1974). Увы, фотографий, запечатлевших встречу этих двух скандалистов, нет, так как Селин сразу предупредил, что ненавидит съемки. Визитёры не посмели возражать великому и ужасному.
«Он не поднимает глаз, когда протягивает нам руку, отворачивается. Он не поднимает глаз и тогда, когда мы занимаем свои места в комнате для консультаций на первом этаже. <…> "Что вам от меня нужно?" — вырывается у Селина. "Мне больше нечего сказать". Вот и он. Мы рады, что в конце войны он нашел убежище в Дании, чтобы французы не смогли обойтись с ним так, как норвежцы обошлись со своим великим поэтом Гамсуном или американцы — с Эзрой Паундом. Беседу нельзя назвать дружелюбной. Мы принесли бутылку драгоценного старого Pommard, которую хотим подарить Селину. Он без интереса отмахивается от нее: "Выпейте это за мое здоровье — я живу только на воде и лапше". Конечно, мы забыли о многочисленных отрывках из его книг, в которых он ругает французов как народ, одурманенный алкоголем. <…> Но разговор снова зашёл в тупик, Селин по-прежнему не поднимал глаз. Смирившись, я начинаю прощаться и говорю себе: "Ты должен был понимать, что не стоило приближаться к великому человеку". Но тут мне в голову приходит дьявольская идея. Я хочу пробудить этого отстранённого человека, которого я, конечно, больше никогда не увижу, хочу, чтобы он показал мне свое лицо, которое так часто представало передо мной в моих мыслях. И я инстинктивно и мгновенно почувствовал, как я могу сорвать с него маску. Селин вернулся из изгнания в 1951 году. В 1951 году в Париже был опубликован французский перевод дневников Эрнста Юнгера "Strahlungen", которые он вел во время Второй мировой войны. В этих дневниках содержится откровенный разговор Юнгера с одним французом во время немецкой оккупации Франции. Француз фигурирует под псевдонимом, но французский переводчик без ведома Юнгера вместо псевдонима просто написал: Селин. Эта неосторожность породила целый крысиный хвост неприятных для обеих сторон событий, они даже обратились в суд. Самым неприятным для Селина было то, что дискуссия о его предполагаемом "сотрудничестве" с немцами, затихшая после его возвращения во Францию, вдруг разгорелась с новой силой. Все это промелькнуло у меня в голове, и я сказал Селину, что, поскольку он принял нас любезно, я не хочу скрывать от него, что был секретарем Юнгера. Эффект был потрясающим. Впервые Селин поднимает голову, впервые его глаза смотрят на меня. И из его уст вырывается длинная череда холодных проклятий, тех самых, которые так часто встречаются в его книгах. Два выражения повторяются снова и снова: "... этот маленький бош... этот флик...". И что самое удивительное? Селин нисколько не возмущается, не повышает голос. У него нет истерики, или это ледяная истерика. Упоминание этого имени пробудило его. Он сопровождает нас по коридору до входной двери и почти весело болтает с нами. <…> Селин сопровождает нас в сад. Разговор становится все более оживленным. В доме он длился минут десять, здесь же он будет продолжаться добрых три четверти часа, пока слюнявые собаки будут реветь в своих вольерах. Нас встретил развалившийся старик. Теперь перед нами стоит поразительно моложавый Селин. (Позже один знакомый говорил мне: "Так было всегда, даже во времена „Путешествия на край ночи“. Когда вы проводили вечер с Селином, в одним момент возникало ощущение, что он умер. Однако в другой момент он воскресал…"). <…> Постепенно огонь снова начал угасать, Селин погружался в себя, и мы прощаемся. Писатель, спотыкаясь, возвращается в дом, в свою комнату, где его больше никто не навещает <…>. Покидая запущенный сад под бульканье собачьего лая, мы думаем о том, что сказал Селин, когда я однажды употребил слово "французы". "Французы?" —хрипло рассмеялся он, — "их больше не существует! Я последний француз..."»
Уважаемый Вячеслав Кондуров взялся собрать коллекцию нечастых фотографий Карла Шмитта. Внесём в это дело свой вклад и мы.
Бородатый Армин Молер, Карл Шмитт и цельнометаллический «Мерседес» (полноценный герой композиции, считаем). Здесь, кстати, можно увидеть, что Шмитт был совсем небольшого роста.
Из биографии Молера, написанной Карлхайнцем Вайссманом.
Подпись: Карл Шмитт читает Молеру «приватную лекцию» в палисаднике дома др. Шранца. Зидлингхаузен (Siedlinghausen), 1951 год.
Бородатый Армин Молер, Карл Шмитт и цельнометаллический «Мерседес» (полноценный герой композиции, считаем). Здесь, кстати, можно увидеть, что Шмитт был совсем небольшого роста.
Из биографии Молера, написанной Карлхайнцем Вайссманом.
Подпись: Карл Шмитт читает Молеру «приватную лекцию» в палисаднике дома др. Шранца. Зидлингхаузен (Siedlinghausen), 1951 год.
Мы запустили магазин на Ozon. Теперь на этой платформе также можно приобрести нашу книгу напрямую, без посредников.
https://www.ozon.ru/seller/silene-noctiflora-2520770/knigi-16500/?miniapp=seller_2520770
https://www.ozon.ru/seller/silene-noctiflora-2520770/knigi-16500/?miniapp=seller_2520770
Армин Молер и Фёдор Достоевский: примечательное сближение
На страницах позднего полемического эссе «Против либералов» Армин Молер обозначает несколько, на его взгляд, слабых мест либерального мировоззрения: приверженность этике убеждения, а не этике ответственности (по Веберу); ограниченность применения либеральных идей на практике, их «тепличность» и утопичность; наконец, вера либералов в некоего абстрактного автономного индивида, которая закономерно приводит и к упрощению взгляда на человека, в отрыве от его актуальных связей, взаимодействий (эта критика восходит к немецкому социологу и философу Арнольду Гелену, высоко оценивавшему роль институтов в человеческом сообществе).
На последнем пункте следует остановиться подробнее и предоставить слово самому Молеру:
«Разве для либерала индивид не является высшей ценностью, вокруг которой и строится всё его мышление? Разве есть что-то более конкретное, чем индивид? Что ж, критик либерализма, который не просто констатирует симптомы болезни, а зрит в её корень, заявляет: индивида не существует. Это изобретение, выдумка. Представление об автономном "индивиде", столь дорогое сердцу либерала, — худшая из всех абстракций. Осознать это очень просто: каждый человек является частью жизненного контекста, через который он мыслит себя и на который реагирует. Он укоренён в своей семье или в своих связях с другими людьми и имеет связь с окружающим ландшафтом (даже если это ландшафт мегаполиса). Он ведёт себя в соответствии с исторической ситуацией, в которой оказался, и той задачей, которую он перед собой поставил».
И здесь, поразительным образом, мысль швейцарско-немецкого публициста второй половины XX века перекликается с рассуждениями Фёдора Михайловича Достоевского 1860-х годов, его критикой «общечеловека», т. е. «безличности» как абстракции, отвлечённой схемы, как человека, «необыкновенно похожего на стертый пятиалтынный»:
«Видно, что серебро, а ни клейма, ни года, ни какой нации, французская ли, голландская ли, русская ли монета — неизвестно. Иной из таких станет вдруг фертом середи дороги, и ну искоренять предрассудки. Все эти господа чрезвычайно и как-то особенно любят искоренять предрассудки, например суесвятство, дурное обращение с женщинами, поклонение идолам и проч., и проч. Многие из них уже написали об этом целые трактаты, другие изучали эти вопросы в университетах, иногда заграничных, у учёных профессоров, по прекрасным книжкам. И вдруг этот "деятель" сталкивается наконец с действительностью, замечает какой-нибудь предрассудок. Он до того воспламеняется, что тотчас же обрушивается на него всем своим хохотом и свистом, преследует его насмешками и, в благородном негодовании своём, харкает и плюет на этот предрассудок, тут же при всём честном народе, забывая и даже не думая о том, что ведь этот предрассудок покамест всё-таки дорог для народа. <…> Ведь этот господин не только неспособен смотреть на предмет исторически, в связи с почвой и с жизнью, но и человеколюбиво-то смотреть неспособен, потому что и человеколюбив-то он теоретически, по-книжному. А уж о том, чтоб быть почтительнее к народу, с ним и говорить нечего. Ему дела нет, что этот предмет только для него одного ничего не значит, а для других он свидетель и знамение прошлой жизни, что он и теперь, может быть, вся жизнь и знамя этой жизни».
«Книжность и грамотность. Статья вторая», 1861 год
«Любить общечеловека — значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека».
Дневник писателя, 1873 год
Не без пророка в своём отечестве.
На страницах позднего полемического эссе «Против либералов» Армин Молер обозначает несколько, на его взгляд, слабых мест либерального мировоззрения: приверженность этике убеждения, а не этике ответственности (по Веберу); ограниченность применения либеральных идей на практике, их «тепличность» и утопичность; наконец, вера либералов в некоего абстрактного автономного индивида, которая закономерно приводит и к упрощению взгляда на человека, в отрыве от его актуальных связей, взаимодействий (эта критика восходит к немецкому социологу и философу Арнольду Гелену, высоко оценивавшему роль институтов в человеческом сообществе).
На последнем пункте следует остановиться подробнее и предоставить слово самому Молеру:
«Разве для либерала индивид не является высшей ценностью, вокруг которой и строится всё его мышление? Разве есть что-то более конкретное, чем индивид? Что ж, критик либерализма, который не просто констатирует симптомы болезни, а зрит в её корень, заявляет: индивида не существует. Это изобретение, выдумка. Представление об автономном "индивиде", столь дорогое сердцу либерала, — худшая из всех абстракций. Осознать это очень просто: каждый человек является частью жизненного контекста, через который он мыслит себя и на который реагирует. Он укоренён в своей семье или в своих связях с другими людьми и имеет связь с окружающим ландшафтом (даже если это ландшафт мегаполиса). Он ведёт себя в соответствии с исторической ситуацией, в которой оказался, и той задачей, которую он перед собой поставил».
И здесь, поразительным образом, мысль швейцарско-немецкого публициста второй половины XX века перекликается с рассуждениями Фёдора Михайловича Достоевского 1860-х годов, его критикой «общечеловека», т. е. «безличности» как абстракции, отвлечённой схемы, как человека, «необыкновенно похожего на стертый пятиалтынный»:
«Видно, что серебро, а ни клейма, ни года, ни какой нации, французская ли, голландская ли, русская ли монета — неизвестно. Иной из таких станет вдруг фертом середи дороги, и ну искоренять предрассудки. Все эти господа чрезвычайно и как-то особенно любят искоренять предрассудки, например суесвятство, дурное обращение с женщинами, поклонение идолам и проч., и проч. Многие из них уже написали об этом целые трактаты, другие изучали эти вопросы в университетах, иногда заграничных, у учёных профессоров, по прекрасным книжкам. И вдруг этот "деятель" сталкивается наконец с действительностью, замечает какой-нибудь предрассудок. Он до того воспламеняется, что тотчас же обрушивается на него всем своим хохотом и свистом, преследует его насмешками и, в благородном негодовании своём, харкает и плюет на этот предрассудок, тут же при всём честном народе, забывая и даже не думая о том, что ведь этот предрассудок покамест всё-таки дорог для народа. <…> Ведь этот господин не только неспособен смотреть на предмет исторически, в связи с почвой и с жизнью, но и человеколюбиво-то смотреть неспособен, потому что и человеколюбив-то он теоретически, по-книжному. А уж о том, чтоб быть почтительнее к народу, с ним и говорить нечего. Ему дела нет, что этот предмет только для него одного ничего не значит, а для других он свидетель и знамение прошлой жизни, что он и теперь, может быть, вся жизнь и знамя этой жизни».
«Книжность и грамотность. Статья вторая», 1861 год
«Любить общечеловека — значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека».
Дневник писателя, 1873 год
Не без пророка в своём отечестве.
В мартовском номере итальянского журнала Il Borghese вышла заметка о нашем издательском начинании. Спасибо Саше Чеппаруло за беседу и подготовку материала.