Мой вчерашний доклад на «Пустых зеркалах» назывался «Революция в советском востоковедении, 1950–1960-е годы», и я действительно думаю, что это была революция: научная, политическая и – в первую очередь – организационная. Если во времена позднего сталинизма востоковеды представляли собой немногочисленное сообщество, ориентированное на древние и средневековые языки и историю, то после они трансформировались в огромную сеть актуальной экспертизы по всему социально-географическому пространству от Мали до Въетнама.
Я предлагаю называть построенную в эти годы инфраструктуру знания не «оттепельной», а «бандунгской» – в честь конференции новых государств Азии и Африки, прошедшей в апреле 1955 года в Бандунге, Индонезия. Именно это событие и его контекст, по моему мнению, повлияли на востоковедческую революцию больше, чем смерть Сталина или XX съезд КПСС. Советские функционеры явно проспали момент начавшейся глобальной деколонизации и спешно попытались наверстать упущенное, поощряя создание новых НИИ, факультетов и отделов аппарата партии, которые бы не только производили академические исследования, но и снабжали прикладным знанием о постколониальных обществах дипломатию, торговлю, армию, «общественность».
В рамках бандунгской инфраструктуры произошла даже попытка отказаться от стереотипного экзотизирующего термина «Восток», доставшегося от досоветских времен. В 1961 году главный востоковедческий журнал переименовывают в «Народы Азии и Африки», а флагманское учреждение – в Институт народов Азии. Через девять лет старую табличку «Институт Востоковедения» на НИИ снова повесят обратно, но зато уже ключевой для дисциплины факультет МГУ назовут Институтом стран Азии и Африки. Это постоянное перетягивание каната между конкурирующими версиями ментальной географии продолжается до сих пор.
После 1955 года для КПСС стало очевидно, что лидеры азиатских и африканских режимов, собравшиеся в Бандунге, уже не имеют никакого прямого отношения к мировому пролетариату, поэтому ведущим интеллектуалам разрешают растягивать язык официального исторического материализма ну очень широко. Обо всех неортодоксальных теоретических предложениях востоковедов ярко высказался специалист по Ирану Эдвин Грантовский: «Да что такое «марксизм» и «немарксизм»? По-моему, то, что правильно, то и марксизм!» Так, индолог Василий Солодовников в это время пишет, что из феодального общества можно сразу попасть в социалистическое, а арабист Георгий Мирский предлагает называть «военную интеллигенцию» (sic!) новым революционным классом. Федор Бурлацкий вообще заявляет, что ориентация на диктатуру одного класса деформирует молодые социалистические государства! Вроде, имеет в виду Китай, но только ли Китай?
Куда вся эта постколониальная теория à la soviétique испарилась потом? С одной стороны, на протяжении 1970-х гг., как и другие фракции советской интеллигенции, востоковеды теряют исторический оптимизм и даже полуподпольно начинают флиртовать с цивилизационной теорией, что подготовит доминирование консерваторов в их среде после распада СССР. С другой стороны, многие из них потом стали прорабами Перестройки не потому, что разуверились в советском проекте, а, напротив, потому что хотели вновь вдохнуть в него жизнь, используя свои знания об Азии и Африке. Впрочем, чтобы уверенно рассуждать о дальнейшей идейной эволюции востоковедов, нужно куда больше сведений, чем у меня пока есть.
Мой вчерашний доклад на «Пустых зеркалах» назывался «Революция в советском востоковедении, 1950–1960-е годы», и я действительно думаю, что это была революция: научная, политическая и – в первую очередь – организационная. Если во времена позднего сталинизма востоковеды представляли собой немногочисленное сообщество, ориентированное на древние и средневековые языки и историю, то после они трансформировались в огромную сеть актуальной экспертизы по всему социально-географическому пространству от Мали до Въетнама.
Я предлагаю называть построенную в эти годы инфраструктуру знания не «оттепельной», а «бандунгской» – в честь конференции новых государств Азии и Африки, прошедшей в апреле 1955 года в Бандунге, Индонезия. Именно это событие и его контекст, по моему мнению, повлияли на востоковедческую революцию больше, чем смерть Сталина или XX съезд КПСС. Советские функционеры явно проспали момент начавшейся глобальной деколонизации и спешно попытались наверстать упущенное, поощряя создание новых НИИ, факультетов и отделов аппарата партии, которые бы не только производили академические исследования, но и снабжали прикладным знанием о постколониальных обществах дипломатию, торговлю, армию, «общественность».
В рамках бандунгской инфраструктуры произошла даже попытка отказаться от стереотипного экзотизирующего термина «Восток», доставшегося от досоветских времен. В 1961 году главный востоковедческий журнал переименовывают в «Народы Азии и Африки», а флагманское учреждение – в Институт народов Азии. Через девять лет старую табличку «Институт Востоковедения» на НИИ снова повесят обратно, но зато уже ключевой для дисциплины факультет МГУ назовут Институтом стран Азии и Африки. Это постоянное перетягивание каната между конкурирующими версиями ментальной географии продолжается до сих пор.
После 1955 года для КПСС стало очевидно, что лидеры азиатских и африканских режимов, собравшиеся в Бандунге, уже не имеют никакого прямого отношения к мировому пролетариату, поэтому ведущим интеллектуалам разрешают растягивать язык официального исторического материализма ну очень широко. Обо всех неортодоксальных теоретических предложениях востоковедов ярко высказался специалист по Ирану Эдвин Грантовский: «Да что такое «марксизм» и «немарксизм»? По-моему, то, что правильно, то и марксизм!» Так, индолог Василий Солодовников в это время пишет, что из феодального общества можно сразу попасть в социалистическое, а арабист Георгий Мирский предлагает называть «военную интеллигенцию» (sic!) новым революционным классом. Федор Бурлацкий вообще заявляет, что ориентация на диктатуру одного класса деформирует молодые социалистические государства! Вроде, имеет в виду Китай, но только ли Китай?
Куда вся эта постколониальная теория à la soviétique испарилась потом? С одной стороны, на протяжении 1970-х гг., как и другие фракции советской интеллигенции, востоковеды теряют исторический оптимизм и даже полуподпольно начинают флиртовать с цивилизационной теорией, что подготовит доминирование консерваторов в их среде после распада СССР. С другой стороны, многие из них потом стали прорабами Перестройки не потому, что разуверились в советском проекте, а, напротив, потому что хотели вновь вдохнуть в него жизнь, используя свои знания об Азии и Африке. Впрочем, чтобы уверенно рассуждать о дальнейшей идейной эволюции востоковедов, нужно куда больше сведений, чем у меня пока есть.
BY Структура наносит ответный удар
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The SC urges the public to refer to the SC’s I nvestor Alert List before investing. The list contains details of unauthorised websites, investment products, companies and individuals. Members of the public who suspect that they have been approached by unauthorised firms or individuals offering schemes that promise unrealistic returns In a message on his Telegram channel recently recounting the episode, Durov wrote: "I lost my company and my home, but would do it again – without hesitation." He floated the idea of restricting the use of Telegram in Ukraine and Russia, a suggestion that was met with fierce opposition from users. Shortly after, Durov backed off the idea. On December 23rd, 2020, Pavel Durov posted to his channel that the company would need to start generating revenue. In early 2021, he added that any advertising on the platform would not use user data for targeting, and that it would be focused on “large one-to-many channels.” He pledged that ads would be “non-intrusive” and that most users would simply not notice any change. Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov.
from sg
