Мастерская исследования ценностей ЛШ открывает набор на полевую исследовательскую школу для студентов «Что такое труд?». Она будет проходить с 19 июля по 3 августа, в лагере на берегу Волги, в Тверской области.

Сезон посвящен феномену работы, как и зачем ее изучают социальные науки. На первой части школы — учебной — вместе с ведущими исследователями, Ростиславом Капелюшниковым, Дмитрием Рогозиным, Ольгой Пинчук, Евгением Варшавером и другими поговорим о социологии и этнографии труда, трудовых ценностях, рынке труда, социологии организаций, критике работы, успехе и неравенстве. Какие смыслы мы вкладываем в работу? Почему мы все чаще говорим о кризисе работы? Возможна ли работа за пределами рынка и плановой экономики?

Вторая часть школы — практическая. Студенты придумывает и делают собственные полевые исследования, а команда школы помогает с их воплощением.

Участие — конкурсное. Приоритет отдается студентам из региональных университетов. Заявки можно подать до 18 мая включительно

Все подробности — здесь

На днях пришло в голову, что мы живем в эпоху этакого Необарокко. По всему миру разочарование в коллективных движениях и больших идеологиях. Зато восход абсолютистских государств и массовой культуры, построенной на всепроникающей иронии. Оказалось, что недавно Александр Бикбов ровно на такую же тему прочитал лекцию на встрече с Борисом Клюшниковым. Однако, у гениев бурдьевистов мысли сходятся!

Кстати, еще про Необарокко. Война между Индией и Пакистаном 1971 года – это одно из самых знаковых событий второй половины XX века, про которое почти никто не помнит. Религиозную диктатуру Яхья Хана поддержали одновременно США Никсона и Китай Мао. Одной из главных мотиваций обоих было насолить СССР. В принципе, эпоха холодных войн и деколонизаций и раньше рождала очень странные союзы. Но этот окончательно порвал с доминированием над умами коллективных трансцендентных идеологий и открыл двери в чистую геополитику.

Оказывается, одним из первых, кто начал писать об Арнольде Тойнби в СССР, был востоковед Евгений Рашковский. Изначально книга про Тойнби и Восток 1976 года прошла почти незамеченной, но после начала войны в Афганистане цивилизационные идеи стали заходить не только специалистам, но и высшим партийным кругам. Книга начала цитироваться. Рашковский, кстати, интересен не только своими научными работами, но и тем, что был последователем Александра Меня. Возможно, его православие и интерес к Тойнби были тесно связаны. (Вы, наверное, уже поняли, что после долгого перерыва востоковедение вновь выходит на первый план на нашем канале!)

НМДНИ

Человек, который научил меня любить историю – это Леонид Парфенов. Потягаться с ним может разве что Сид Мейер. Хотелось бы назвать кого-то более изысканного, но что есть, то есть. «Намедни. Наша эра» я пересмотрел в юношеском возрасте просто нереальное количество раз. Последний – лет десять назад. С тех пор за создателем следил мало. Вылезши из танка, обнаружил, что он доснял выпуски, посвященные СССР 1946–1960 гг. Как-то не решался их смотреть, опасаясь увидеть Парфенова совсем забронзовевшим, но под 9 мая решил дать ветерану телевидения шанс.

Оказалось, что зря боялся. Сильнейшая сторона Парфенова – это алхимическая комбинация иронии и ностальгии, которая до сих пор ему удается. Правда, в случае с позднесталинским временем материал уже сопротивляется такому творческому методу. Иронизировать по поводу Брежнева легко и весело, но по поводу Сталина – намного сложнее. Поэтому Парфенов часто срывается в очень простоватую антисоветчину в стиле агитации партии СПС, что его чуть более сложному раннему образу на пользу не идет.

Ностальгировать по тем повседневности и культуре легче, но только совсем старшим поколениям, которые вряд ли будут смотреть Парфенова. Тем более на YouTube. Такой миллениал, как я, еще может почувствовать какую-то связь с прошлым, когда ему рассказывают про происхождение песен, которые дед играл на баяне, или про игрушки, хранившиеся на чердаке дачи. Однако эта связь быстро ускользает. Но все равно спасибо, что и такая возможна. Особенно на чужбине.

Если резюмировать, то в качестве популярного введения в позднесоветскую историю приквел работает не хуже оригинала и его дополняет. Но советую все-таки на этом не останавливаться и изучать профессионально написанные монографии. С Парфеновым я пока не прощаюсь. На следующей неделе запланировал просмотр его самого первого документального фильма – «Дети XX съезда», снятого еще в Перестройку. Доложу, как только осилю.

Георгий Дерлугьян считает, что мы, возможно, находимся на пороге цивилизационного коллапса, подобного одновременному разрушению Египетской, Хеттской и Критской держав XII в. до н. э. Это более интересное соображение, чем приевшиеся сравнения всех и вся со Сталиным и Гитлером, однако все равно есть с чем поспорить. Если хотите более оптимистичную всемирно-историческую аналитику, то присоединяйтесь ко второму выпуску наших бесед с легендарным Сюткиным в 21 МСК.

https://www.youtube.com/watch?v=Is0RJLG1M3k

Чей универсализм? Какая истина?

В чем я согласился с легендарным Сюткиным во время нашего стрима и важной дискуссии с его подписчиками? Для Антона в коротком XX веке существовало два универсализма со своими политиками истины: условно большой – коммунизм и условно малый – христианство. Первый раскололся на бернштейнианцев, ленинистов, маоистов и тысячи других цветов. Второй и вовсе представляет собой дисфункциональную и токсичную семью конфессий, враждующих с незапамятных времен. Оба постепенно рутинизировались и к 1989 году пришли в упадок. Однако в обоих есть важные зерна истины, которые необходимо усвоить, чтобы выйти за рамки консервативного гоббсианско-лейбницианского консенсуса и продолжить демократическую политику в XXI веке. So far, so good.

В чем я по-дружески хотел бы указать на ограничения такой картины? Сама постановка вопроса о диалектике двух универсализмов кажется мне спорной экстраполяцией проблем французских и итальянских левых интеллектуалов 1950–1970-х на всю мир-систему. С одной стороны, они ориентировались на социалистический лагерь. С другой – не могли не признавать заслуг христианских демократов в создании ООН и ЕС – еще живых интернациональных институтов, пришедших на смену уже мертвому к тому моменту Коминтерну. Думаю, именно из этой патовой ситуации современная континентальная философия уделяет столько внимания диалогу между последователями «Коммунистического манифеста» и Rerum novarum.

Кроме того, Антон, вслед за европейскими интеллектуалами, недооценивает еще два универсализма XX века, кажется, не признавая за ними даже претензий на политику истины. Во-первых, другой большой универсализм – вильсоновский либерализм – с его амбициями глобализации идей «Декларации независимости». Во-вторых, еще один малый – платформу африкано-азиатской солидарности, нашедшей наиболее завершенную форму в Движении неприсоединения. У последней нет единого катехизиса, но для риторического удобства можно считать таковым Hind Swaraj Махатмы Ганди.

Клеймить США как империю зла стало модно давно. Теперь это делают не только в Париже, Риме или Санкт-Петербурге, но и в самом Вашингтоне! Однако американский либерализм далеко не сразу стал узколобой идеологией материалистического индивидуализма. В его традиции легитимизируется революция, особое значение придается коллективным правам этнических и религиозных меньшинств. Без него не было бы победы над немецким нацизмом и, тем более, японским империализмом. Еще проще в европейских столицах отмахнуться от интернационализма Третьего мира, назвав его предвозвестником зашедшей в тупик политики идентичностей. Еще бы, ведь без него эти столицы не лишились бы своих империй!

Как и для Антона, для меня короткий XX век – это эпоха не только грандиозных трагедий, но и свершений. Я не считаю возможным сводить все его конфликты к жупелам тоталитаризма и империализма. Вместе с тем, главная проблема, на мой взгляд, несколько сложнее, чем недостроенные когда-то мосты между последними коммунистами и христианами. Увы, еще нужно копать туннели под Атлантикой и под Гималаями.

Вышел из дома в полдень в поисках парикмахерской. Все варианты поблизости оказались закрыты. В итоге добрел аж до Чайна-тауна. В одном, все-таки работающем заведении, пожилой джентльмен, увидев меня, с радостью оторвался от просмотра ММА. Как только я показал ему свою фотографию со свадьбы, он сразу принялся за работу. Когда почти все было готово, он без предупреждения достал откуда-то мощнейший пылесос и стал чистить им мне нос, глаза, лоб, затем остальную голову и всю одежду. Потом на пальцах показал, сколько я ему должен. Справедливости ради, подстриг он меня хорошо! Жене понравилось!

Осенняя конференция о стратегическом планировании. Не обращайте внимания на казенное описание. В оргкомитете заседает замечательный коллега Фокин, а значит будет много максимально содержательных секций по политической истории СССР и политической социологии современной России.

Научно исследовательского центра прикладной истории Института общественных наук РАНХИГС

Международная научная конференция
“State Craft: история государственных стратегий”

конференция проводится в рамках государственного задания РАНХиГС "Влияние стратегических документов Советского Союза и Российской Федерации на общественно-политический строй"

Москва, 7-8 ноября 2025

Современный мир переживает эпоху ускоряющихся перемен, требующих от государств продуманных и гибких стратегических решений. Научное сообщество, отвечая на этот вызов, объединяет усилия для комплексного изучения исторического опыта формирования государственных стратегий и осмысления его ценности в условиях глобальной турбулентности. Конференция «State Craft: история государственных стратегий» призвана стать площадкой, где исследователи и практики различных направлений (историки, социологи, политологи, экономисты, антропологи и специалисты в области стратегического планирования) смогут обсудить различные аспекты создания, реализации и влияния стратегических документов на развитие государств в прошлом и настоящем.

Исторический опыт стратегического планирования чрезвычайно разнообразен и включает в себя широкий спектр документов, созданных в различные эпохи и в разных странах. В качестве примера можно назвать Третью Программу КПСС, Первую Комплексную программу научно-технического прогресса СССР, а также более современные «Стратегию-2010» и «Стратегию-2020» в постсоветской России. Однако, чтобы глубже понять логику и механизмы, лежащие в основе подобных программных текстов, важно выйти за пределы конкретного государства или периода и рассматривать их в более широком международном и междисциплинарном контексте. Такой подход даёт возможность выявить универсальные закономерности, сопоставить различные модели стратегического планирования и проанализировать их влияние на политические, экономические и социальные системы. В результате могут возникать новые методологические решения и управленческие концепции, способные повысить эффективность будущих государственных стратегий, ориентированных на долгосрочное устойчивое развитие.

Примерная тематика конференции:
- Исторические основы формирования стратегических документов.
- Роль различных акторов (государственных органов, экспертных сообществ, гражданского общества) в процессе планирования.
- Механизмы принятия решений и институциональное обеспечение государственных стратегий.
- Сравнительный анализ отечественного и зарубежного опыта стратегического планирования.
- Роль стратегических документов в формировании и трансформации общественно-политического строя
- Методологические подходы и инструментарий исследования программных текстов.
- Прогнозирование и перспективы развития стратегических концепций в условиях глобальных вызовов.

Вопросы для обсуждения
- Как соотносятся исторические предпосылки и современная повестка стратегического планирования?
- Какие методологические инструменты наиболее эффективны для анализа государственных документов и оценивания их влияния на развитие общества?
- Каковы преимущества и риски междисциплинарного подхода к изучению стратегических документов?
- Насколько стратегии, созданные в разные эпохи (от позднесоветского периода до настоящего времени), показали свою адаптивность к внутренним и внешним вызовам?
- Какой вклад вносят общественные группы, бизнес и экспертные сообщества в формирование «образа будущего» и реализацию государственных стратегических инициатив?

Для участия в конференции необходимо до 1 октября 2025 прислать заявку (300-500 слов) и CV (2-3 страницы, необходимо указать ФИО, электронный адрес, телефон, должность и место работы) на адрес [email protected], [email protected] с темой письма State Craft

Рабочие языки конференции: русский и английский.

Мною обнаружен шикарный специальный выпуск Diplomatic History, где ведущие историки Холодной войны – Зубок, Уэстад, Сури и многие другие – пишут краткие характеристики отношений лидеров СССР и США, начиная с Ленина и Уилсона. Формат очень сжатый: короткие эссе на пару-тройку страниц. Помогает понять не только сами отношения глав государств, но и то, как их видят историки из разных стран и субдисциплин. Советую, если ищете, что бы почитать экспертного, но не очень напряжного про Холодную войну.

«Разногласия товарища Тольятти с нами»

Так назвала свое обращение к читателям редакция рупора Коммунистической партии Китая «Жэньминь жибао» в 1962 году. В этом тексте итальянские коммунисты критиковались за недостаточно воинственную позицию по отношению к капиталистической демократии. Отдельную существенную часть заметки составило обвинение в сотрудничестве итальянцев с югославами, которые, по мнению китайцев, вообще никакими левыми не являются.

Я, как увидел эту формулировку в воспоминаниях Карена Брутенца, сразу подумал, насколько это отличное название для музыкальной группы! Например, для постхардкорной! Оказалось, что меня отчасти опередили итальянские панки CCCP Fedeli alla linea («СССР верны линии»). В 1986 году они выпустили альбом «Согласия и разногласия между товарищем Тольятти и нами (как следствие разницы в возрасте)». С этим альбомом они даже приезжали на гастроли в СССР, в котором как раз тогда началась Перестройка. Ответили китайцам, получается!

Альбом я послушал, и он мне даже понравился! Почему-то сразу напомнили первопроходцев эмокора Rites of Spring своим смешением энергичных агрессивных куплетов и более лиричных частей. Правда, у итальянцев вместо живых ударных – драм-машина. Вот такое искажение панковских принципов наша партия теплых ламповых пуристов категорически не одобряет!

Называйте это квантовой запутанностью или пратитьей-самутпадой, но мы с легендарным Сюткиным практически одновременно заболели. Как только поправимся, анонсируем новое время стрима, который наконец-то будет посвящен футболу! Следите за обновлениями! Однако ваши вопросы – будь-то о наших впечатлениях от уходящего сезона или что-то концептуальное о самой популярной командной игре в мир-системе – можно задавать уже сейчас в комментариях.

Рациональность солидарности

Если вы уже перешли в отпускной режим, но при этом не хотите летом расставаться с социологической теорией, я рекомендую одну из моих любимых книг, про которую пока не писал на канале: Principles of Group Solidarity Майкла Хектера. Она довольно коротка, написана в ясном аналитико-дедуктивном стиле и изобилует яркими примерами из истории современных политических машин, средневековых монашеских орденов, древних родоплеменных обществ и т.д.

Хектер начинает с общего места теории игр: ситуации, когда индивиды ведут себя вроде бы рационально, но все равно приходят к плачевным коллективным результатам. Рассуждая от противного, Хектер показывает, что для рационального поведения индивидам нужны различные институциональные механизмы, которые бы обеспечивали мониторинг действий индивидов друг другом и эффективное применение позитивных и негативных санкций.

Пафос книги Хектера (кстати, некогда студента Валлерстайна) – это перечитывание Дюркгейма через призму институциональной экономики. Хотя он критикует структуралистские теории, я бы сказал, что ход его размышлений напоминает «Как мыслят институты» Мэри Дуглас. Хектер, конечно, не настолько глубок, но зато более доступен.

Если вам нужно какое-то подготовительное чтение, чтобы потом нырнуть к глубинам структуралистского айсберга, – это самое то. Если вам хочется понять на пальцах, что вообще такое социологическая теория и как ей заниматься, – тоже отличный вариант. Если вы не интересуетесь теорией как таковой, но вам нужна какая-нибудь meat & potatoes концепция социального взаимодействия, чтобы при случае на нее сослаться, – снова бинго!

С удовлетворением обнаружил, что академические вселенные – та, к которой я давно испытываю любовь (историческая социология), и та, которую я только начинаю осваивать (глобальная история Холодной войны), – не существуют обособленно. Между ними есть вполне осмысленные кроссоверы. Например, Джованни Арриги написал целую главу о мировой экономике в «Кембриджской истории Холодной войны», а Одд Арне Уэстад – критический разбор применения IEMP-модели Майкла Манна к истории империализмов второй половины XX века. Одним словом, члены обеих дисциплин осведомлены о работах друг друга и проявляют взаимное уважение! Приятно!

Чего ждать от ИИ

Вот и меня наконец-то догнала мода на общение с чат-ботами. За последний семестр я очень плотно работал с тремя из них: ChatGPT, DeepSeek и моим фаворитом – Gemini. Тестировал их сам, беседовал с коллегами из Беркли и других университетов об их опыте, а также зависал на форумах. Теперь ИИ стал важной частью моей академической повседневности. Хочу поделиться тем, к чему пришел. Сразу оговорюсь, что мои выводы – это взгляд с точки зрения пользователя. Про этику использования ИИ в университете надо писать отдельно. Про мой взгляд на социальные последствия широкого вхождения в обиход я напишу в конце. Спойлер: не ждите ничего оригинального.

Итак, задачи базового уровня машина решает просто прекрасно. Я имею в виду нахождение фактических справок, исправление орфографических и пунктуационных ошибок, оформление библиографии. Очень многие элементы рутины можно делегировать генеративным моделям – и это здорово! Если вы еще не пользуетесь такого рода помощью, то всячески рекомендую попробовать. Также советую заняться с ИИ академическим фаном. Например, задавать вопросы вроде: в каком стиле работал бы Пьер Бурдье, если бы стал архитектором. Серьезно относиться к подобным диалогам не стоит, но иногда они наводили меня на идеи при подготовке лекций.

Теперь – задачи среднего уровня сложности: поиск и классификация литературы; пересказ и перевод; стилевое редактирование; расшифровка аудио, рисование таблиц и схем. Результаты меня тоже впечатляют, но с двумя важными оговорками. Во-первых, каждый промт должен быть написан очень подробно и ясно. Во-вторых, результат необходимо критически проверять на предмет глюков и байесов. И то, и другое невозможно сделать, если у вас нет достаточно продвинутой экспертизы в теме. Скажем, если вы слабо представляете себе формат заявки на грант или конференцию и просто просите машину написать за вас на основании вводной задумки – это прямо очень плохая идея.

Задачи еще более сложного уровня: критическое рецензирование текстов; обобщение и классификация аргументов в целом корпусе литературы (в моем случае – в интеллектуальной и политической историографии Холодной войны) и тому подобная, по сути, концептуальная и аналитическая работа. Результаты при хорошо продуманных промтах могут быть полезными, но гораздо чаще машина путается в именах и терминах, начинает пуляться общими местами или наивными американоцентричными байесами. В этих вопросах я был бы еще осторожнее и предостерег бы от чрезмерного доверия к генаративным моделям. Если только совсем аккуратно.

В сухом остатке я вижу ИИ как полезный инструмент для академической работы с текстами. Не меньше, но и не больше. Восторги техно-братанов по поводу наступления новой эры в истории человечества кажутся мне невероятно наивными и вредными. Может, я что-то упускаю, но пока не могу всерьез представить, как нейросети смогут заменить не только ученых, но писателей или журналистов. Предсказывать такое могут лишь люди, для которых верх культуры – это образовательный видос на YouTube. Впрочем, я предсказываю, что этот энтузиазм постепенно испарится, когда отрасль перестанет быть настолько перегретой инвестициями.

Луддистский катастрофизм мне тоже не близок, хотя в нем, на мой взгляд, чуть больше от истины. Негативные последствия ИИ – вроде технологического замещения некоторых рабочих мест или еще большей примитивизации массового образования – я, увы, считаю вполне реальными. Однако все это – очередное продолжение неолиберальных трендов последних десятилетий. Что здесь принципиально нового? Бороться нужно не с технологиями как таковыми, а с возрастающей властью корпораций. А технологии – осваивать.

Сижу на скамейке возле офисного небоскреба. Из него выходят два латиноамериканца в рабочей одежде. Один пожилой и потертый, в очках. Второй помоложе, пошустрее. Такой вайб, как будто уложили лаги и сейчас будут класть паркет. Уверенно направляются ко мне. Учтиво здороваются. Я уже готов к тому, что будут спрашивать сигаретку. А старший возьми да и скажи: «Приходите на мероприятие к нам в церковь!» Сует мне аккуратный католический буклет. Я сначала опешил, потом пытаюсь выкрутиться: «Я не отсюда. Я скоро уезжаю». А второй парирует: «У нас есть онлайн!» Убедились, что взял буклет. Улыбнулись. Попрощались. Пошли к следующей скамейке.

Моя гипотеза состоит в том, что способность распознавать ИИ будет зависеть не от ритма микроситуации, а от позиции агента в социальном пространстве. Наиболее развитыми навыками отличать сгенерированный текст будут обладать школьные учителя и репетиторы, поскольку они рутинно сталкиваются с наибольшим количеством самых сырых и примитивных, а значит – наиболее человечных текстов. Посоперничать с тружениками среднего образования могут, возможно, лишь редакторы газет и журналов.

Хочется этнометодологически изучить вот это тонкий и ускользающий момент: как мы (пока еще) понимаем, что текст написан чатжопой.

Основные интуиции лежат в области синтаксиса и ритмики — слишком ровно, регулярно, слишком однородно, нет человеческих скачков и микроподрагиваний, укоренных в самой ритмике сердечных сокращений и дыхания, т.е. телесности.