Сегодня будет мой самый личный пост, которым мне важно поделиться.
7 октября навсегда останется в памяти израильтян как самый ужасный день в истории их страны. Каждый житель Израиля навсегда запомнит, где он был в то утро и как узнал о происходящем. Но чем больше проходит времени, тем реже вспоминают о том, что за самым чёрным днём в истории еврейского государства наступили несколько самых светлых и чистых, которые важно помнить не меньше, а может быть, и больше, чем события той роковой субботы.
Я помню, как 8 октября приехал на базу. После совещания у командира части я собрал своё подразделение, чтобы попытаться произнести перед ними хоть сколько-нибудь духоподъёмную речь. Они смотрели на меня и ловили каждое моё слово, будто я был тем единственным в мире человеком, способным объяснить, что произошло и что будет дальше. В комнате был лишь один человек, который упорно избегал моего взгляда — мой друг Михаэль, выходец из элитных боевых частей, работавший в армии как гражданский. Всё время, пока я говорил, он смотрел в окно, а когда повернулся, по его взгляду я понял, что он был там вчера. Он, живущий около Кейсарии, как только понял, что происходит, как всегда в своих уродливых, затрепанных до дыр шортах, сел в машину и на скорости 200 км/ч (он и без войны так ездит) поехал по четвёртому шоссе на юг… Рядом с его столом лежал старый армейский рюкзак, он знал, что его вот-вот позовут…
Я помню, как он вернулся и рассказывал о том, как их колонна шла к границе. Сколько бы они ни ехали, по обе стороны дороги толпились люди, закидывавшие их всем, чем только было возможно. Им кидали бутылки воды, только что приготовленные на обочине бутерброды, упаковки с трусами и носками, термобельё, консервы, чипсы и израильские флаги. Много израильских флагов.
Я помню, как в одной из наших систем нашли серьёзную проблему. Никто не знал эту систему лучше, чем наша Рони, но она три месяца назад демобилизовалась и улетела в путешествие в Южную Америку. В тот момент, когда мы начали думать о том, кто бы мог решить возникшую проблему вместо нее, ее бывший командир сказал: "Она сама это сделает. Ее самолет уже подлетает к Израилю и через пару часов она будет здесь." Ей не хватило места в самолёте, но она и ещё несколько милуимников убедили всё равно пустить их на борт. Миниатюрная девочка, мечтавшая об этом путешествии несколько лет и ещё два дня назад наслаждавшаяся серфингом и обществом испаноязычных ухажёров, 12 часов просидела на полу самолёта, чтобы как можно быстрее вернуться домой.
Я помню, как вернулся в часть мой командир. Он с семьей были заперты в своём доме у самой границы Египта и Газы и только через двое суток им разрешили эвакуироваться. Он рассказал, как его соседи, выходцы из боевых частей, посреди молитвы сорвались защищать соседний кибуц. В тот день не пострадал ни один житель При Гана. За них погибли 4 жителя соседнего кибуца Шломит: Рувен, Авиад, Уриэль и Бехор.
Я помню, как на четвёртый день войны в сети разошёлся призыв в 6 часов вечера выйти на балкон и спеть гимн Израиля. Я вышел и слушал, как со всех сторон звучали голоса, но сам не мог произнести ни слова. Рядом со мной стояли молодые ребята, которых по нелепой иронии судьбы вверили в моё подчинение, и только глупая гордость не позволяла мне расплакаться на их глазах. Но отсутствие моего голоса было не особо заметно. Мужские, женские и детские голоса в унисон пели гимн своей страны.
Я помню всё. И это будет моим вечным объяснением, почему я здесь и почему я не хочу быть где-нибудь ещё.
Сегодня будет мой самый личный пост, которым мне важно поделиться.
7 октября навсегда останется в памяти израильтян как самый ужасный день в истории их страны. Каждый житель Израиля навсегда запомнит, где он был в то утро и как узнал о происходящем. Но чем больше проходит времени, тем реже вспоминают о том, что за самым чёрным днём в истории еврейского государства наступили несколько самых светлых и чистых, которые важно помнить не меньше, а может быть, и больше, чем события той роковой субботы.
Я помню, как 8 октября приехал на базу. После совещания у командира части я собрал своё подразделение, чтобы попытаться произнести перед ними хоть сколько-нибудь духоподъёмную речь. Они смотрели на меня и ловили каждое моё слово, будто я был тем единственным в мире человеком, способным объяснить, что произошло и что будет дальше. В комнате был лишь один человек, который упорно избегал моего взгляда — мой друг Михаэль, выходец из элитных боевых частей, работавший в армии как гражданский. Всё время, пока я говорил, он смотрел в окно, а когда повернулся, по его взгляду я понял, что он был там вчера. Он, живущий около Кейсарии, как только понял, что происходит, как всегда в своих уродливых, затрепанных до дыр шортах, сел в машину и на скорости 200 км/ч (он и без войны так ездит) поехал по четвёртому шоссе на юг… Рядом с его столом лежал старый армейский рюкзак, он знал, что его вот-вот позовут…
Я помню, как он вернулся и рассказывал о том, как их колонна шла к границе. Сколько бы они ни ехали, по обе стороны дороги толпились люди, закидывавшие их всем, чем только было возможно. Им кидали бутылки воды, только что приготовленные на обочине бутерброды, упаковки с трусами и носками, термобельё, консервы, чипсы и израильские флаги. Много израильских флагов.
Я помню, как в одной из наших систем нашли серьёзную проблему. Никто не знал эту систему лучше, чем наша Рони, но она три месяца назад демобилизовалась и улетела в путешествие в Южную Америку. В тот момент, когда мы начали думать о том, кто бы мог решить возникшую проблему вместо нее, ее бывший командир сказал: "Она сама это сделает. Ее самолет уже подлетает к Израилю и через пару часов она будет здесь." Ей не хватило места в самолёте, но она и ещё несколько милуимников убедили всё равно пустить их на борт. Миниатюрная девочка, мечтавшая об этом путешествии несколько лет и ещё два дня назад наслаждавшаяся серфингом и обществом испаноязычных ухажёров, 12 часов просидела на полу самолёта, чтобы как можно быстрее вернуться домой.
Я помню, как вернулся в часть мой командир. Он с семьей были заперты в своём доме у самой границы Египта и Газы и только через двое суток им разрешили эвакуироваться. Он рассказал, как его соседи, выходцы из боевых частей, посреди молитвы сорвались защищать соседний кибуц. В тот день не пострадал ни один житель При Гана. За них погибли 4 жителя соседнего кибуца Шломит: Рувен, Авиад, Уриэль и Бехор.
Я помню, как на четвёртый день войны в сети разошёлся призыв в 6 часов вечера выйти на балкон и спеть гимн Израиля. Я вышел и слушал, как со всех сторон звучали голоса, но сам не мог произнести ни слова. Рядом со мной стояли молодые ребята, которых по нелепой иронии судьбы вверили в моё подчинение, и только глупая гордость не позволяла мне расплакаться на их глазах. Но отсутствие моего голоса было не особо заметно. Мужские, женские и детские голоса в унисон пели гимн своей страны.
Я помню всё. И это будет моим вечным объяснением, почему я здесь и почему я не хочу быть где-нибудь ещё.
Telegram users are able to send files of any type up to 2GB each and access them from any device, with no limit on cloud storage, which has made downloading files more popular on the platform. The last couple days have exemplified that uncertainty. On Thursday, news emerged that talks in Turkey between the Russia and Ukraine yielded no positive result. But on Friday, Reuters reported that Russian President Vladimir Putin said there had been some “positive shifts” in talks between the two sides. Again, in contrast to Facebook, Google and Twitter, Telegram's founder Pavel Durov runs his company in relative secrecy from Dubai. It is unclear who runs the account, although Russia's official Ministry of Foreign Affairs Twitter account promoted the Telegram channel on Saturday and claimed it was operated by "a group of experts & journalists." Multiple pro-Kremlin media figures circulated the post's false claims, including prominent Russian journalist Vladimir Soloviev and the state-controlled Russian outlet RT, according to the DFR Lab's report.
from sg
