Человек в грязных кедах и монашеской рясе стоял за деревянным прилавком, заваленным магнитиками и открытками. Было пасмурно, подступал безлюдный вечер, и продавец скучал. Он переминался с ноги на ногу, бездумно водил пальцем по экрану телефона. Спустя минуту монах отложил его в сторону, поднял глаза и увидел нас, молчаливых и уткнувшихся в сувенирные завалы. Тогда он прочистил горло и, как механическая канарейка, начал бубнить:
— Здравствуйте, добро пожаловать. Если вы ищите сувениры, то у нас есть не только магнитики, открытки и украшения, но и вкусное местное пиво, глинтвейн, фирменные крендели. Здесь только часть того, что мы продаём. Всё остальное — в здании за моей спиной. Если хотите, то можете спуститься туда, там у нас настоящий пивной погреб XIV века. Только берегите головы — потолок низкий.
Оттарабанив заученную фразу, парень поёжился и вновь уткнулся в телефон. Мы поблагодарили его за справку, обошли деревянный прилавок и, втянув головы в плечи, спустились в подвал из красного кирпича. Там нас встретил второй монах в рясе и кроссовках, который односложно поздоровался и сразу же потерял к нам интерес.
В погребе XIV века было темно и прохладно, пахло мокрыми булыжниками. Всё небольшое помещение от пола до потолка было заставлено полками с выборгским барахлом. В одном из подвальных углов я действительно нашёл местное пиво и принялся за его изучение. В том же закутке обнаружился пробитый в кирпиче проход в соседний подвал. Там, за низким столом, сидели три фигуры, которые изредка потягивали что-то из пластиковых стаканчиков и обсуждали Петра I. Чаще всего я слышал женский голос:
— …Пётр не обожал Европу, как это принято считать, а всего лишь хотел, чтобы Россия перестала считаться отстающей, варварской державой. Пётр любил нашу страну и ради неё решил провести реформы, начать войну…
Мужской голос пробасил:
— Война — это правильно.
Женский голос продолжил:
— А какую войну начал Пётр, Саша?
Подростковый голос неуверенно ответил:
— Эээ… Северную?
В полутьме было видно, как женская фигура довольно кивнула.
— Правильно, Северную. Эта война навсегда изменила положение России в Европе, превратила нашу страну в империю. Но началась она с ужасной катастрофы. С какого сражения, Саша?
— Эмм… Полтава?
— Ну какая Полтава, Саша?! Нарва! Нарвская конфузия. Это был позор для русской армии. В бою выяснилось, что ядра не подходят к пушкам, ружья клинят, а командиры не знают, как руководить войсками. Наших солдатиков утопили в крови…
Мужская фигура сжала кулаки, со злостью проговорила.
— История повторяется!
— Петру тогда пришлось применить в бою свои «потешные полки» — Семёновский и Преображенский, только на них он мог полностью положиться. А после Нарвы царь казнил тех, кто занимался снабжением русской армии.
Мужской голос перебил:
— Жаль, что сейчас так не делают!
В этот момент женская фигура заметила, как я смотрю на них из соседнего погреба. Тогда она повернулась лицом к мужчине и еле заметно погрозила ему пальцем. Поглядывая на меня, три человека мрачно начали хлебать напитки из своих пластиковых стаканчиков.
— Здравствуйте, добро пожаловать. Если вы ищите сувениры, то у нас есть не только магнитики, открытки и украшения, но и вкусное местное пиво, глинтвейн, фирменные крендели. Здесь только часть того, что мы продаём. Всё остальное — в здании за моей спиной. Если хотите, то можете спуститься туда, там у нас настоящий пивной погреб XIV века. Только берегите головы — потолок низкий.
Оттарабанив заученную фразу, парень поёжился и вновь уткнулся в телефон. Мы поблагодарили его за справку, обошли деревянный прилавок и, втянув головы в плечи, спустились в подвал из красного кирпича. Там нас встретил второй монах в рясе и кроссовках, который односложно поздоровался и сразу же потерял к нам интерес.
В погребе XIV века было темно и прохладно, пахло мокрыми булыжниками. Всё небольшое помещение от пола до потолка было заставлено полками с выборгским барахлом. В одном из подвальных углов я действительно нашёл местное пиво и принялся за его изучение. В том же закутке обнаружился пробитый в кирпиче проход в соседний подвал. Там, за низким столом, сидели три фигуры, которые изредка потягивали что-то из пластиковых стаканчиков и обсуждали Петра I. Чаще всего я слышал женский голос:
— …Пётр не обожал Европу, как это принято считать, а всего лишь хотел, чтобы Россия перестала считаться отстающей, варварской державой. Пётр любил нашу страну и ради неё решил провести реформы, начать войну…
Мужской голос пробасил:
— Война — это правильно.
Женский голос продолжил:
— А какую войну начал Пётр, Саша?
Подростковый голос неуверенно ответил:
— Эээ… Северную?
В полутьме было видно, как женская фигура довольно кивнула.
— Правильно, Северную. Эта война навсегда изменила положение России в Европе, превратила нашу страну в империю. Но началась она с ужасной катастрофы. С какого сражения, Саша?
— Эмм… Полтава?
— Ну какая Полтава, Саша?! Нарва! Нарвская конфузия. Это был позор для русской армии. В бою выяснилось, что ядра не подходят к пушкам, ружья клинят, а командиры не знают, как руководить войсками. Наших солдатиков утопили в крови…
Мужская фигура сжала кулаки, со злостью проговорила.
— История повторяется!
— Петру тогда пришлось применить в бою свои «потешные полки» — Семёновский и Преображенский, только на них он мог полностью положиться. А после Нарвы царь казнил тех, кто занимался снабжением русской армии.
Мужской голос перебил:
— Жаль, что сейчас так не делают!
В этот момент женская фигура заметила, как я смотрю на них из соседнего погреба. Тогда она повернулась лицом к мужчине и еле заметно погрозила ему пальцем. Поглядывая на меня, три человека мрачно начали хлебать напитки из своих пластиковых стаканчиков.
Я ехал в 191-м автобусе и читал блокадный дневник школьницы Софьи Гутшабаш. В декабре 1941 года она писала: "Однажды пришла к нам знакомая женщина. "Не отдадите ли вы мне вашу кошку?" — спросила она. "Давно сдохла", — отвечаем. "Жаль, я свою съела, ищу, где бы ещё взять". Я закрыл книгу, убрал её в сумку и вспомнил, как умирал Феликс. Девять лет назад у него отказали почки, он перестал есть и пить и за неделю из холёного чёрного кота превратился в скелет, обтянутый кожей и шерстью. Когда в последний раз держал его на руках, мне показалось, что я обнимаю воздух. Феликс стал невесомым, и если бы я вдруг выронил его, он бы не упал на пол, а медленно опустился на него, как пёрышко или осенний лист.
Автобус подъехал к остановке «Станция метро Площадь Александра Невского». Я наблюдал за пространством салона, которое быстро заполнилось людьми. Два сидения слева от меня заняли держащиеся за руки дед и бабка. На голову старика была насажена выцветшая синяя кепка с российским флагом; из-под неё топорщились два гигантских уха, из которых во все стороны торчали вперемешку седые и чёрные волосы. Старуха выглядела так, будто уже умерла: белёсо-мутный взгляд, впавшие щёки и пятнистая лысина черепа. Её голова лёгонько потряхивалась, рот ходил из стороны в сторону и не закрывался до конца. Усевшись, старуха уставилась в одну точку и замерла, её затянутые пеленой глаза совсем погасли. Теперь она выглядела как давно покинутый ветхий дом, в котором перегорела последняя лампочка. Мне снова вспомнился Феликс.
Дед и бабка ехали молча до остановки "Суворовский проспект". После неё старик внезапно оживился, отпустил руку старухи и, поправив кепку, очень громко сказал:
— а ГДЕ?
Внутри старухи включился свет, она повернула голову на соседа и спросила на удивление приятным голосом:
— Что?
— Ну памятник, ЭТОМУ… Как его…. АЛЕКСАНДРУ! ВТОРОМУ или ТРЕТЬЕМУ! Он же ТУТ стоял!
Несмотря на большие уши, дед оказался глуховат. Из-за этого некоторые слова он не говорил, а выкрикивал.
— Его перенесли давно, Сёмочка!
— а КУДА?
— К Мраморному дворцу.
— А?
— К МРАМОРНОМУ ДВОРЦУ!
— Аааа…
Замолчали. Старуха схватила себя за запястье, а дед, задумавшись, начал пальцем запихивать в правое ухо торчащие из него волосы. Утрамбовав выпирающее, старик продолжил
— Ну точно, ВСПОМНИЛ, он до 1930-го тут был!
— Какого 1930-го, Сёмочка? До 1937-го он на Знаменской-то стоял. Я хорошо помню, потому что с тобой в коляске тут часто гуляла. Здесь ещё скверик такой хороший был рядом, зелёный, с лавочками….
Мне показалось, что глаза старухи стали ещё более ясными. Автобус к этому моменту вырулил на площадь Восстания. Дед указал пальцем на обелиск «Городу-Герою Ленинграду» и спросил:
— А это когда поставили?
Старуха сморщилась.
— Эту дуру-то? Не знаю и знать не хочу ничего про это уродство!
— Она сюда НЕ ВПИСЫВАЕТСЯ
— Абсолютно, Сёмочка!
— Мама, а поставили-то её лет 40 НАЗАД, в 1985-м. Тогда юбилей ПОБЕДЫ был, вот и ПОСТАВИЛИ!
— А мне кажется, что в 1982-м
— ЧТО?
Старуха махнула рукой. Дед вырвал волос из уха, посмотрел на него и спросил:
— А чего Александра ТАК ДОЛГО не убирали?
— Не поняла, Сёмочка
— Ну большевики-то… РЕВОЛЮЦИЮ устроили, а ЦАРЯ не смогли убрать. ПОЧЕМУ? Могли памятник снести или ВЗОРВАТЬ!
Старуха вздрогнула
— Взорвать? В центре города? Как можно, Сёмочка!
— Ну храм-то рядом ВЗОРВАЛИ!
— Его разобрали!
— Какая РАЗНИЦА! На БОГА позарились, а на ЦАРЯ не смогли?
Я поднялся со своего места и вышел на остановке "Станция метро Площадь Восстания". Прошёл метров пятьдесят в сторону вестибюля метро и увидел уличного музыканта. Он стоял на месте некогда разобранной Знаменской церкви и, ошибаясь, играл на саксофоне «Как упоительны в России вечера».
Автобус подъехал к остановке «Станция метро Площадь Александра Невского». Я наблюдал за пространством салона, которое быстро заполнилось людьми. Два сидения слева от меня заняли держащиеся за руки дед и бабка. На голову старика была насажена выцветшая синяя кепка с российским флагом; из-под неё топорщились два гигантских уха, из которых во все стороны торчали вперемешку седые и чёрные волосы. Старуха выглядела так, будто уже умерла: белёсо-мутный взгляд, впавшие щёки и пятнистая лысина черепа. Её голова лёгонько потряхивалась, рот ходил из стороны в сторону и не закрывался до конца. Усевшись, старуха уставилась в одну точку и замерла, её затянутые пеленой глаза совсем погасли. Теперь она выглядела как давно покинутый ветхий дом, в котором перегорела последняя лампочка. Мне снова вспомнился Феликс.
Дед и бабка ехали молча до остановки "Суворовский проспект". После неё старик внезапно оживился, отпустил руку старухи и, поправив кепку, очень громко сказал:
— а ГДЕ?
Внутри старухи включился свет, она повернула голову на соседа и спросила на удивление приятным голосом:
— Что?
— Ну памятник, ЭТОМУ… Как его…. АЛЕКСАНДРУ! ВТОРОМУ или ТРЕТЬЕМУ! Он же ТУТ стоял!
Несмотря на большие уши, дед оказался глуховат. Из-за этого некоторые слова он не говорил, а выкрикивал.
— Его перенесли давно, Сёмочка!
— а КУДА?
— К Мраморному дворцу.
— А?
— К МРАМОРНОМУ ДВОРЦУ!
— Аааа…
Замолчали. Старуха схватила себя за запястье, а дед, задумавшись, начал пальцем запихивать в правое ухо торчащие из него волосы. Утрамбовав выпирающее, старик продолжил
— Ну точно, ВСПОМНИЛ, он до 1930-го тут был!
— Какого 1930-го, Сёмочка? До 1937-го он на Знаменской-то стоял. Я хорошо помню, потому что с тобой в коляске тут часто гуляла. Здесь ещё скверик такой хороший был рядом, зелёный, с лавочками….
Мне показалось, что глаза старухи стали ещё более ясными. Автобус к этому моменту вырулил на площадь Восстания. Дед указал пальцем на обелиск «Городу-Герою Ленинграду» и спросил:
— А это когда поставили?
Старуха сморщилась.
— Эту дуру-то? Не знаю и знать не хочу ничего про это уродство!
— Она сюда НЕ ВПИСЫВАЕТСЯ
— Абсолютно, Сёмочка!
— Мама, а поставили-то её лет 40 НАЗАД, в 1985-м. Тогда юбилей ПОБЕДЫ был, вот и ПОСТАВИЛИ!
— А мне кажется, что в 1982-м
— ЧТО?
Старуха махнула рукой. Дед вырвал волос из уха, посмотрел на него и спросил:
— А чего Александра ТАК ДОЛГО не убирали?
— Не поняла, Сёмочка
— Ну большевики-то… РЕВОЛЮЦИЮ устроили, а ЦАРЯ не смогли убрать. ПОЧЕМУ? Могли памятник снести или ВЗОРВАТЬ!
Старуха вздрогнула
— Взорвать? В центре города? Как можно, Сёмочка!
— Ну храм-то рядом ВЗОРВАЛИ!
— Его разобрали!
— Какая РАЗНИЦА! На БОГА позарились, а на ЦАРЯ не смогли?
Я поднялся со своего места и вышел на остановке "Станция метро Площадь Восстания". Прошёл метров пятьдесят в сторону вестибюля метро и увидел уличного музыканта. Он стоял на месте некогда разобранной Знаменской церкви и, ошибаясь, играл на саксофоне «Как упоительны в России вечера».
Где бы я ни был, часть меня всегда находится в Липецке.
Вон, нынче даже заметили на матче местной хоккейной команды.
Вон, нынче даже заметили на матче местной хоккейной команды.
I.
Я крепко спал,
когда бомбили Липецк,
когда тряслись дома, взрывались самолёты,
а во дворе упали
груши с веток.
Но это я узнаю лишь с утра.
Когда бомбили — спал.
Во сне я видел мопса,
ну или таксу
на худой конец,
и я ворочался, и улыбался точно,
а звук сирен и дальние разрывы,
как ни старились, но не разбудили
храпящего меня на животе.
II.
На тех местах,
где десять лет назад
я ел сухарики,
играл в футбол и в прятки,
где в «казаках-разбойниках»
«случайно»
всегда
хватал за руки Настю Копчик,
на тех местах
теперь автостоянка.
Лежит асфальт, на нём стоят машины,
и пряткам здесь ни втиснуться,
ни влезть.
У Насти Копчик вроде есть ребёнок,
а может два — я не считал, не знаю,
но иногда на той автостоянке
я вижу двух детей, они смеются
и бегают вокруг машин, стреляют
из выдуманных ружей друг по дружке,
они кричат про Белгород, про Ба́хмут,
про русских, украинцев, про войну...
Мне кажется, что это дети Насти
и что теперь она всегда случайно
хватается за ру́ки, за меня.
III.
В годовщину войны я узнал,
что Владик погиб.
Мама написала,
что его разорвало бомбой,
что ему был 21 год,
что он сбежал на фронт из дома.
А я читал её сообщения и не понимал,
как на части могло
разорвать человека,
с которым я катался на велосипеде,
купался в Воронеже,
собирал Лего.
IV.
Иногда я просыпался ночью
и проходился языком по дёснам,
цепляясь за осколки букв.
Какие потупее — вдавливал в себя.
Какие поострее — доставал наружу,
ссыпал на стол и складывал в слова.
Так я учился говорить о смерти.
Я крепко спал,
когда бомбили Липецк,
когда тряслись дома, взрывались самолёты,
а во дворе упали
груши с веток.
Но это я узнаю лишь с утра.
Когда бомбили — спал.
Во сне я видел мопса,
ну или таксу
на худой конец,
и я ворочался, и улыбался точно,
а звук сирен и дальние разрывы,
как ни старились, но не разбудили
храпящего меня на животе.
II.
На тех местах,
где десять лет назад
я ел сухарики,
играл в футбол и в прятки,
где в «казаках-разбойниках»
«случайно»
всегда
хватал за руки Настю Копчик,
на тех местах
теперь автостоянка.
Лежит асфальт, на нём стоят машины,
и пряткам здесь ни втиснуться,
ни влезть.
У Насти Копчик вроде есть ребёнок,
а может два — я не считал, не знаю,
но иногда на той автостоянке
я вижу двух детей, они смеются
и бегают вокруг машин, стреляют
из выдуманных ружей друг по дружке,
они кричат про Белгород, про Ба́хмут,
про русских, украинцев, про войну...
Мне кажется, что это дети Насти
и что теперь она всегда случайно
хватается за ру́ки, за меня.
III.
В годовщину войны я узнал,
что Владик погиб.
Мама написала,
что его разорвало бомбой,
что ему был 21 год,
что он сбежал на фронт из дома.
А я читал её сообщения и не понимал,
как на части могло
разорвать человека,
с которым я катался на велосипеде,
купался в Воронеже,
собирал Лего.
IV.
Иногда я просыпался ночью
и проходился языком по дёснам,
цепляясь за осколки букв.
Какие потупее — вдавливал в себя.
Какие поострее — доставал наружу,
ссыпал на стол и складывал в слова.
Так я учился говорить о смерти.
Спешите видеть, человек из деревни с большим мешком бухтит на перспективную писательницу!
Telegraph
Духота языка, и ничего кроме неё. "Лёгкий способ завязать с сатанизмом" Анны Чухлебовой
Недавно обсуждал со своим другом Женей современную поэзию и в ходе разговора вспомнил цитату неизвестного мне публициста о том, что современные "хорошие" стихи — обласканные литературными критиками, везде публикующиеся и утопающие во славе и регалиях разнообразных…
Первая серия «Преступления и наказания» пока очень так себе. Из плюсов: сценаристы заставили Раскольникова переснять «Репортаж из квартиры на пейсах» Игоря Гофмана.
Куда: г. Ленинград
рок Клуб
група Кино
ул. Рубенштеена
Кому: дяде Вите Цою
Здравствуйте, дядя Витя.
Меня завут Вера. В этом году я иду в 1 клас. Я живу в Феодосии а сичас я живу у бабушки в Ленинграде. Ещё у меня есть систра она любит рок и слушает Олису Бригаду эс Битлс и Длт. Я люблю слушать Кино. Систра мне сказала што там поёт дядя Витя Цой. Я видела вас по телевизору и я вас полюбила. Давайте кагда я вырасту мы свами поженимся. Дасвиданья. Цилую. Вера. Жду атвета.
рок Клуб
група Кино
ул. Рубенштеена
Кому: дяде Вите Цою
Здравствуйте, дядя Витя.
Меня завут Вера. В этом году я иду в 1 клас. Я живу в Феодосии а сичас я живу у бабушки в Ленинграде. Ещё у меня есть систра она любит рок и слушает Олису Бригаду эс Битлс и Длт. Я люблю слушать Кино. Систра мне сказала што там поёт дядя Витя Цой. Я видела вас по телевизору и я вас полюбила. Давайте кагда я вырасту мы свами поженимся. Дасвиданья. Цилую. Вера. Жду атвета.