Я совершенно не ожидала, что эти "выборы" станут для меня каким-то сильным личным переживанием. Споры про лучшую стратегию меня ужасно раздражали: понятно, что выборы полностью нелегитимны, кандидаты — один страшнее другого, нет разницы, кого из альтернативных выбирать, главное — доползти, проголосовать за любого из 3 непутиных или испортить бюллетень и отметиться в полдень. Изучать и анализировать трех альтернативных смысла нет: они все конченые мрази, это специально так, важно преодолеть омерзение и просто выразиться против Путина как возможно.
Но в очереди меня внезапно захлестнула волна отвращения от мыслей о том, что я участвую в том же, к чему принуждают людей на оккупированных территориях. Параллельно шли бомбежки Одесы, я бесконечно скролила новости оттуда, и хотелось просто бросить чем-то в консульство и уйти. Но я задвинула эти мысли, потому что именно этого хочет власть от таких, как я: заставить нас чувствовать отвращение и не голосовать вовсе. Значит, надо взять себя в руки и делать обратное.
В Праге была огромная очередь, и в ней было столько замечательных людей, что я просто офигела. Обычно выборы (я 10 с лишним лет наблюдала или работала в комиссиях) были для меня головокружительным прыжком из пузыря единомышленников: только в дни голосования я смотрела в глаза сотням людей (самых разных, а не просто ментов), которые мыслят совсем не так, как я. Между выборами я уползала обратно в свой пузырь, где все против всего плохого, и из которого надо только выпрыгивать воевать с ментами и судьями. А в этот раз было ровно наоборот: тысячи людей, пришедших со мной на один участок, пришли сказать то же, что и я. Это было совершенно новое чувство. А комиссия наоборот стала для меня отрезвляющим приветом из прошлого, и общаясь с ней, я вдруг осознала, что я 2 года не была на расстоянии вытянутой руки с теми, кто ежедневно своим маленьким делом поддерживает режим. Такие люди не были кругом моего общения в России, но я постоянно с ними общалась: в судах, полиции и похожих местах.
Поэтому небольшая стычка на нашем участке — Давиду не дали проголосовать, потому что он отказался передать паспорт в руки члену комиссии — для меня внезапно оказалась сильнейшим вьетнамским флэшбеком:
Комиссия действовала незаконно, и, как и все комиссии в таких ситуациях, пыталась делать это с милым лицом и даже какими-то шуточками. Я с этими шуточками раньше легко могла справиться: все мое правозащитное прошлое состояло из этих полуироничных перепалок со злом, когда ты и мент/судья/член комиссии то орете друг на друга и угрожаете, то шутите. Конечно, меня стабильно накрывало ужасом и ненавистью от всего этого, но фоново мне всегда было в этом общении легко: легко, весело и страшно, — не потому, что мне принципов и ярости не хватает (хватало на всё), а просто потому, что я базово очень люблю людей. И для меня все менты, судьи и члены комиссий все равно в первую очередь всегда были людьми — с которыми я яростно воевала, но в которых я, как это ни странно, до последнего верила: верила, что они однажды поймут и изменятся.
Но 24 февраля действительно все изменилось. Если раньше можно было как-то представить, что люди реально не понимают последствий своих маленьких моральных уступок и подлости, то с 24 февраля результат каждой такой маленькой подлости стал доступен всем в прямом эфире кровавой мясорубкой 24/7.
Понятно, что и до 24 февраля все было однозначно, но моих запасов любви к людям хватало на то, чтобы, не переставая яростно воевать, все равно как-то пытаться чужую подлость осмыслить и надеяться, что люди могут в любой момент измениться и перейти на другую сторону истории. Но эти запасы кончились.
Поэтому увидеть сегодня, два года спустя, таких же людей, которые с вежливой улыбкой делают свое маленькое зло, стало для меня каким-то внезапным столкновением с реальностью. Не потому, что я не знаю, как это работает (или не знаю, что все стало на всех уровнях в миллион раз хуже). А просто потому, что я физически два года не была в одной комнате с такими людьми.
Я совершенно не ожидала, что эти "выборы" станут для меня каким-то сильным личным переживанием. Споры про лучшую стратегию меня ужасно раздражали: понятно, что выборы полностью нелегитимны, кандидаты — один страшнее другого, нет разницы, кого из альтернативных выбирать, главное — доползти, проголосовать за любого из 3 непутиных или испортить бюллетень и отметиться в полдень. Изучать и анализировать трех альтернативных смысла нет: они все конченые мрази, это специально так, важно преодолеть омерзение и просто выразиться против Путина как возможно.
Но в очереди меня внезапно захлестнула волна отвращения от мыслей о том, что я участвую в том же, к чему принуждают людей на оккупированных территориях. Параллельно шли бомбежки Одесы, я бесконечно скролила новости оттуда, и хотелось просто бросить чем-то в консульство и уйти. Но я задвинула эти мысли, потому что именно этого хочет власть от таких, как я: заставить нас чувствовать отвращение и не голосовать вовсе. Значит, надо взять себя в руки и делать обратное.
В Праге была огромная очередь, и в ней было столько замечательных людей, что я просто офигела. Обычно выборы (я 10 с лишним лет наблюдала или работала в комиссиях) были для меня головокружительным прыжком из пузыря единомышленников: только в дни голосования я смотрела в глаза сотням людей (самых разных, а не просто ментов), которые мыслят совсем не так, как я. Между выборами я уползала обратно в свой пузырь, где все против всего плохого, и из которого надо только выпрыгивать воевать с ментами и судьями. А в этот раз было ровно наоборот: тысячи людей, пришедших со мной на один участок, пришли сказать то же, что и я. Это было совершенно новое чувство. А комиссия наоборот стала для меня отрезвляющим приветом из прошлого, и общаясь с ней, я вдруг осознала, что я 2 года не была на расстоянии вытянутой руки с теми, кто ежедневно своим маленьким делом поддерживает режим. Такие люди не были кругом моего общения в России, но я постоянно с ними общалась: в судах, полиции и похожих местах.
Поэтому небольшая стычка на нашем участке — Давиду не дали проголосовать, потому что он отказался передать паспорт в руки члену комиссии — для меня внезапно оказалась сильнейшим вьетнамским флэшбеком:
Комиссия действовала незаконно, и, как и все комиссии в таких ситуациях, пыталась делать это с милым лицом и даже какими-то шуточками. Я с этими шуточками раньше легко могла справиться: все мое правозащитное прошлое состояло из этих полуироничных перепалок со злом, когда ты и мент/судья/член комиссии то орете друг на друга и угрожаете, то шутите. Конечно, меня стабильно накрывало ужасом и ненавистью от всего этого, но фоново мне всегда было в этом общении легко: легко, весело и страшно, — не потому, что мне принципов и ярости не хватает (хватало на всё), а просто потому, что я базово очень люблю людей. И для меня все менты, судьи и члены комиссий все равно в первую очередь всегда были людьми — с которыми я яростно воевала, но в которых я, как это ни странно, до последнего верила: верила, что они однажды поймут и изменятся.
Но 24 февраля действительно все изменилось. Если раньше можно было как-то представить, что люди реально не понимают последствий своих маленьких моральных уступок и подлости, то с 24 февраля результат каждой такой маленькой подлости стал доступен всем в прямом эфире кровавой мясорубкой 24/7.
Понятно, что и до 24 февраля все было однозначно, но моих запасов любви к людям хватало на то, чтобы, не переставая яростно воевать, все равно как-то пытаться чужую подлость осмыслить и надеяться, что люди могут в любой момент измениться и перейти на другую сторону истории. Но эти запасы кончились.
Поэтому увидеть сегодня, два года спустя, таких же людей, которые с вежливой улыбкой делают свое маленькое зло, стало для меня каким-то внезапным столкновением с реальностью. Не потому, что я не знаю, как это работает (или не знаю, что все стало на всех уровнях в миллион раз хуже). А просто потому, что я физически два года не была в одной комнате с такими людьми.
BY злая защитница
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
In 2014, Pavel Durov fled the country after allies of the Kremlin took control of the social networking site most know just as VK. Russia's intelligence agency had asked Durov to turn over the data of anti-Kremlin protesters. Durov refused to do so. Channels are not fully encrypted, end-to-end. All communications on a Telegram channel can be seen by anyone on the channel and are also visible to Telegram. Telegram may be asked by a government to hand over the communications from a channel. Telegram has a history of standing up to Russian government requests for data, but how comfortable you are relying on that history to predict future behavior is up to you. Because Telegram has this data, it may also be stolen by hackers or leaked by an internal employee. Official government accounts have also spread fake fact checks. An official Twitter account for the Russia diplomatic mission in Geneva shared a fake debunking video claiming without evidence that "Western and Ukrainian media are creating thousands of fake news on Russia every day." The video, which has amassed almost 30,000 views, offered a "how-to" spot misinformation. On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. These entities are reportedly operating nine Telegram channels with more than five million subscribers to whom they were making recommendations on selected listed scrips. Such recommendations induced the investors to deal in the said scrips, thereby creating artificial volume and price rise.
from sg
