Для меня НРЗБ Шавловского — как бы выдох в пространство настолько, действительно, плотное, что плотность сообщается и речи, и речь звучит не от говорящего, а от столкновения с разобранным (но неразборчивым) пейзажем. «Гостеприимство воздуха безгранично» - и потому воздух занят следами насилия. Речь, как синяк, проявляется постепенно и на условной бумаге остается, как рана на мертвом теле. Речи дано превратиться из живой природы дыхания в неживую — смысла, стать рукотворной. Желание производить кислород похоже на желание речи стать частью природы. Но природа не требует говорения: указание в лучшем случае тавтологично увиденному. Метафора, остановленная на полпути от возвращения к обозначаемому, позволяет мысли прочертить границу отказа от участия в жизни и как будто таким образом выйти из отбираемых землей прав, обрести пустотную суверенность воздуха, вмещающего в речь ценой возможности оставить на насильственной земле еще один след.
Когда-нибудь гостеприимный воздух примет всех без разбора.
#Комментарий_Кирилла_Азерного

Тогда мы жили три дня на финском заливе.
Ночью в комнату заходил маяк,
а днём воды топорщились,
как складки на языке.
Нас пили снежным глотком.

И на льдах, и у меня в груди
горела экзема. Когда мы пробирались
к часовне, она трепетала.
Я вся засыпала в опавших перьях.

Мы бесконечно читали Beruf und Berufung
Вебера, уявляя себе весь ужас
нашего положения — эти сосны, 
мир, до которого надо идти
через залив (он оплыл, как свеча),
мягкие лбы господинов, проступавшие под ногами.

Неизвестно, чем занимались пролетарии
до Сервия Туллия. Они попали в его внимание,
как домашние киты ленинградской области.
Мы находили их потомство под лапниками,
собирали в центурии и отправляли на пирс.

Это Вебер подумал, будто политика грязная,
до того мы с ней якшались, как с семечком ели,
катали по нёбу, искали китам хозяев. Экзема
мешала дышать, но я выходила к зубам залива,
и Лена Платонос говорила, что это надо делать
κάθε πρωί, каждое утро, до рвоты светлеющим снегом:

выходить сдающимися
или сдавшимися.
Морозный штиль.
История, выполненная профессионалом.
Белый уголь этих и многих
побережий, напротив которых
морские ежи оплетают военные судна. 

Невероятный голос Лизы Хереш, за который можно — буквально — держаться

Инга Шепелева

Нет никаких чудовищ, всё напрасно. Потом ты будешь говорить – я родилась, чтобы искать чудовищ, но никаких чудовищ нет и всё напрасно. Как будто ты, блядь, Дон-Кихот какой-то. Шагаешь по опушке, всё ищешь, ищешь. Ах, кричишь, давайте, ну, слетайтесь, демоны небесные, давайте, твари ледяные, я вам покажу.
А никаких чудовищ нет. Есть стул, кровать. Есть первый и второй. Есть дно, любовь и суп. Замена, оторопь, трансгрессия, случайность.
Чудовищ нет. Запомни это – нет нигде. Есть воздух, тварность есть, деление субстанций. Чудовищ нет. И даже грустно стало. Пусто как-то, что ли.
За кем пойду я в призрачный поход?
Кому отдамся ночью голубой?
Кто женскую мою тоску возьмет и заберет с собой?
Короче, всё.
Есть люди — мужчины, женщины и дети. Все счастливы, все смертны, все несчастны.
Есть стол и стул и зеркало и кружка.
Есть летний день и всё.
Чудовищ нет.
Хранителей не существует.
Посланников никто не посылает.
Не может чувствовать метель. И камни не стекают вниз, не плачут.
Не восстанут птицы.
Животные не запоют.
Деревья не зовут в свой город из ветвей.
Береза мёртвая стоит, она не говорит.
И милый соловей не подпевает ей.
И рта не раскрывает беспечный змей.
И золота не мечет медведица в короне из цепей.
Нет духов, нет весны, нет сожалений.
Чудовищ нет.
Не бойся, не мечтай.

Тг-канал Инги Шепелевой

#выбор_константина_шавловского

Этот нигилистский, ниспровергающий поэтическое текст поднят авторкой буквально со дна — поскольку написан методом автоматического письма (о чем Шепелева сама рассказывает в комментариях). Я читаю его как “стихи о поэзии” — жанр мной совсем не любимый, но вот здесь, благодаря несколько лубочному метафорическому ряду, он неожиданно как-то прямо здорово работает.

Шепелева создает поэтическую антиматерию, или антипоэзию — причем форма идеально гармонирует с содержанием. Автоматическое письмо отсылает к практике упражнения — то есть как будто бы к чему-то заведомо несерьезному, не вполне поэтическому. А в самом тексте речь идет о разрушении поэтического мифа и мира — прежде всего в образе сказочных чудовищ, которых не существует. Этот образ разрастается и тянет за собой вообще всю поэтическую картину мира с поющими животными, чувствительной метелью и плачущими камнями. То есть что происходит: в бессознательном, к которому Шепелева обращается с помощью метода автоматического письма, магическое мышление вытесняется рациональным — и этот процесс вытеснения оказывается запечатлен (и запечатан, заточен в тексте, как сказочное чудовище). Но вот что интересно: с бессознательным работает, главным образом, психоанализ, в котором, как известно, не существует отрицания. Для аналитика нет слова “не” — и Шепелева, конечно же, прекрасно знает об этом. Отрицая чудовищ, она на самом деле поднимает их со дна вместе с хранителями и посланниками, вместе с медведицей и метелью. И, заканчивая текст двойным отрицанием, она на самом деле утверждает и страх, и мечту, которые, как молодость со смертью, всегда ходят в обнимку.

Завтра, 19 июня, у Инги Шепелевой в российский прокат, между прочим, выходит дебютный полнометражный фильм “Белый пароход” (сценарий которого в виде книжечки издал ни много ни мало журнал “Сеанс”). И он — о том же. Это тоже история про столкновение магического сознания с рациональным. Где, как и в стихотворении выше, магическое, делая вид что поддается, одерживает над рациональным сокрушительную победу.

#комментарий_константина_шавловского

У нас сегодня вышел фундаментальный Weekly про "новую норму", в котором это понятие разбирается с очень разных сторон — там и "новая нормальность" Москвы (Зина Пронченко поговорила с главредкой "Москвички" Дариной Алексеевой), и "нормализация войны" в антивоенной эмигрантской среде — точнейшая примета времени (Дима Герчиков написал о скандале связанном с премией "Дар"; жаль ,что коллеги упорно продолжают видеть призрак белого в этой истории, она, с моей точки зрения, вообще про другое), и выдающийся текст Анны Алтуховой о том, как "норму" представляют те, для кого она навсегда недостижима — выпускники ПНИ (да, это удивительный текст о воображении).

Но гвоздь этого номера лично для меня — разговор с антропологом Алексеем Юрчаком, чья книга "Это было навсегда, пока не кончилось" в свое время совершенно перевернула мои представления о советском и постсоветском мире. Здесь он подробно разбирает свой термин "гипернормализация", который у всех на слуху после фильма Адама Кертиса (о котором у нас, конечно, тоже есть статья) и рассказывает о том, что сегодня гипернормализация стала политтехнологией (на примере политики Трампа и Путина).

И это я только половину материалов перечислил.

В общем, это я все к чему. Сейчас, конечно, есть масса способов потратить деньги на хорошее дело. По моему скромному мнению подписка на Republic* — не самый бесполезный из них. Я уверен, что то, что делаем в медиа мы сейчас — не делает больше никто. И очень не хотелось бы думать, что никто этого не делает, потому что это никому и не нужно.

Да вроде бы я в своем пузыре вижу, что нужно — каждую пятницу, когда мы выходим, мне в личку прилетает пару десятков сообщений с просьбой прислать тот или иной материал. Я безропотно посылаю, а сам в этот момент думаю о том, что если бы в книжном мы дарили всем друзьям книги, то конечно бы разорились. В отличие от большинства сми у Republic подписка — не бонус к основному финансированию, а единственный источник дохода. Подписка — это как билет в кино, покупка книги или оплата лекции (я сам был подписчиком Republic много лет, несмотря на то, что его делали в том числе мои друзья). Взамен ваших не очень больших денег вы сможете прочесть очень хорошие тексты — ну, скажем, того же Юрчака. По-моему, оно того стоит.

*Минюст считает "иноагентом"