Пётр Щедровицкий | SMD

Опять-таки, если только допустимо вообще с точки зрения позитивной, отвергающей телеологию и оценку, вводить в научный обиход понятие прогресса, то это понятие обозначает некоторый факт, закон должен выражать отношение, и притом в форме суждения. Можно сказать, что это название закона, но как же его можно не только формулировать, но установить, раз понятие прогресса с его элементами целесообразности и роста противоречит не только необходимому для закона логически общему в постоянстве отношений между объектами, но и понятию механической причинности вообще, которая единственно и допускается ведь материализмом? Вообще, какие же могут быть законы истории? — Все законы должны быть законами механизма. Бурдо сопоставляет закон прогресса с законом притяжения!.. Тогда закон прогресса должен иметь место и в области механических явлений. Это абсурд, но к этому абсурду необходимо прийти, необходимо и в мире физическом, и во всей природе. Бурдо перед этим не останавливается... <…>
Вопрос об объяснении есть центральный вопрос методологии. Однако это не есть общая задача всякой научной работы, — не только нормативные науки не преследуют этой цели, но и науки о предметах существующих не всегда видят конечную цель в объяснении, мы имеем в виду науки описательные, главной и конечной задачей которых является установление классификаций. Этим точно так же обобщается телеологическая работа познания, имеющая в виду, однако, не отношения абстрактных предметов, а конкретных. Не преследует ли и история, как наука о конкретном, исключительно целей описания и классификации? Такой взгляд высказывался. Но если мы опять-таки хотим исходить из факта существования науки, мы должны признать, что история ни в коем случае от объяснений не отказывается. Поэтому можно задаться другим вопросом: не есть ли исторический метод вообще метод объяснения конкретных предметов, но во всяком случае нельзя отрицать факта наличности в истории объяснения, и следовательно прежде всего выяснить, какой характер носят эти объяснения и чем они отличаются от объяснений других наук. <…>
В какой мере можно считать объясненным исторический факт или историческое событие, если мы скажем, что он был вызван причинами аффективными, или эстетическими, или индустриальными? И чем принципиально отличается это от объяснения истории катаральным состоянием кишечного канала, или человеческой жадностью, или жаждой славы и т. п.? Если бы такие факторы и играли роль в каком-нибудь отдельном случае, то материалистическое объяснение вернулось бы к объяснению старых наивных историков и ничего «научного» в себе явно не заключало бы. А как общее объяснение оно пусто и вот самый подходящий термин: такое объяснение неисторично. И действительно, это не есть анализ исторических причин, как они фигурируют у историков, а это психологические или для материализма, точнее, психо-логически-органические категории. Это, следовательно, просто аналогии с психологическим анализом, и притом с анализом общей абстрактной психологии, с одной стороны, и с анализом жизненных биологических явлений — с другой, и только «социальные функции» неожиданно приставляются к этому списку, но, как оказывается, под ними Бурдо разумеет главным образом юридические установления, хотя в то же время делит их по числу индивидов, входящих в ту или иную социальную группу: семья, община, государство, человечество, природа(!), l’universalité meme des choses (!!). Но по какому же логическому праву проводится им аналогия между душевно-органической жизнью и исторической? Другого права нет, как только все тот же circulus vitiosus, по которому, задавшись целью доказать, что история есть естественная наука, начинает с предпосылки, что история есть естественная наука, и в таком случае это есть только апагогическое доказательство, неуклонно приводящее нас к заключению, что история не есть естествознание».

Спутниковый снимок Каспийского моря, упомянутого Шпетом в качестве элемента логического примера.

www.group-telegram.com/us/shchedrovitskiy.com/4435

340 viewsNov 9 at 11:51

Опять-таки, если только допустимо вообще с точки зрения позитивной, отвергающей телеологию и оценку, вводить в научный обиход понятие прогресса, то это понятие обозначает некоторый факт, закон должен выражать отношение, и притом в форме суждения. Можно сказать, что это название закона, но как же его можно не только формулировать, но установить, раз понятие прогресса с его элементами целесообразности и роста противоречит не только необходимому для закона логически общему в постоянстве отношений между объектами, но и понятию механической причинности вообще, которая единственно и допускается ведь материализмом? Вообще, какие же могут быть законы истории? — Все законы должны быть законами механизма. Бурдо сопоставляет закон прогресса с законом притяжения!.. Тогда закон прогресса должен иметь место и в области механических явлений. Это абсурд, но к этому абсурду необходимо прийти, необходимо и в мире физическом, и во всей природе. Бурдо перед этим не останавливается... <…>
Вопрос об объяснении есть центральный вопрос методологии. Однако это не есть общая задача всякой научной работы, — не только нормативные науки не преследуют этой цели, но и науки о предметах существующих не всегда видят конечную цель в объяснении, мы имеем в виду науки описательные, главной и конечной задачей которых является установление классификаций. Этим точно так же обобщается телеологическая работа познания, имеющая в виду, однако, не отношения абстрактных предметов, а конкретных. Не преследует ли и история, как наука о конкретном, исключительно целей описания и классификации? Такой взгляд высказывался. Но если мы опять-таки хотим исходить из факта существования науки, мы должны признать, что история ни в коем случае от объяснений не отказывается. Поэтому можно задаться другим вопросом: не есть ли исторический метод вообще метод объяснения конкретных предметов, но во всяком случае нельзя отрицать факта наличности в истории объяснения, и следовательно прежде всего выяснить, какой характер носят эти объяснения и чем они отличаются от объяснений других наук. <…>
В какой мере можно считать объясненным исторический факт или историческое событие, если мы скажем, что он был вызван причинами аффективными, или эстетическими, или индустриальными? И чем принципиально отличается это от объяснения истории катаральным состоянием кишечного канала, или человеческой жадностью, или жаждой славы и т. п.? Если бы такие факторы и играли роль в каком-нибудь отдельном случае, то материалистическое объяснение вернулось бы к объяснению старых наивных историков и ничего «научного» в себе явно не заключало бы. А как общее объяснение оно пусто и вот самый подходящий термин: такое объяснение неисторично. И действительно, это не есть анализ исторических причин, как они фигурируют у историков, а это психологические или для материализма, точнее, психо-логически-органические категории. Это, следовательно, просто аналогии с психологическим анализом, и притом с анализом общей абстрактной психологии, с одной стороны, и с анализом жизненных биологических явлений — с другой, и только «социальные функции» неожиданно приставляются к этому списку, но, как оказывается, под ними Бурдо разумеет главным образом юридические установления, хотя в то же время делит их по числу индивидов, входящих в ту или иную социальную группу: семья, община, государство, человечество, природа(!), l’universalité meme des choses (!!). Но по какому же логическому праву проводится им аналогия между душевно-органической жизнью и исторической? Другого права нет, как только все тот же circulus vitiosus, по которому, задавшись целью доказать, что история есть естественная наука, начинает с предпосылки, что история есть естественная наука, и в таком случае это есть только апагогическое доказательство, неуклонно приводящее нас к заключению, что история не есть естествознание».

Спутниковый снимок Каспийского моря, упомянутого Шпетом в качестве элемента логического примера.

BY Пётр Щедровицкий | SMD