«Если не выложил — значит, не было»: как FOMO превращается в тревогу поколения
Идея успеть все: побывать, попробовать, показать – давно перестала быть просто личной амбицией. Сегодня это норма, которую диктует культура. Страх упустить возможности (FOMO) больше не звучит как ироничный мем: он становится причиной выгорания, тревожных расстройств, утраты аутентичности. Возможен ли общественный сценарий, в котором «быть» важнее, чем «казаться»? Об этом Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с клиническим психологом Галиной Романовой.
Термин FOMO (от англ. Fear of Missing Out — «страх упустить») впервые ввёл Патрик Дж. Макгиннис в мае 2004 года в статье для студенческой газеты Гарвардской школы бизнеса Harbus. С тех пор он закрепился в обиходе как отражение тревоги, порожденной постоянным потоком социальных медиа и ощущением «недожитой жизни». Так, мы видим: FOMO формируется не в индивидууме, а в структуре эпохи гиперсвязности. Мы постоянно «в потоке»: лента, сторис, новостной шум, push-уведомления. Алгоритмы стимулируют эффект «недожитой жизни»: пока ты просто пьешь чай, кто-то запускает стартап, получает грант или делает TED-выступление. Сам акт наблюдения за чужими жизнями приводит к идеализации внешнего опыта и обесцениванию собственного. Логика «не выложил – не было» превращает демонстрацию в главный маркер подлинности.
На уровне поведения FOMO проявляется в виде импульсивной проверки лент, подписок на десятки курсов, невозможности сказать «нет», когнитивной перегрузки и тревожной многозадачности. Это не продуктивность, а реактивность, не интерес, а страх упустить. В терапевтической практике часто встречаются пациенты, которые «живут в догоняющей позиции»: успешная маркетологиня, подписанная на десятки каналов, испытывает пустоту и вину даже в отпуске: «кто-то в это время развивается».
Особенно остро FOMO проявляется у студентов, предпринимателей, молодых ученых, работников креативных индустрий. У первых кризис идентичности, усиленный медийным сравнением: «Кто-то уже в ООН, а я на паре философии». У вторых постоянная угроза отставания от тренда. У третьих стремление быть «в теме» науки, читающейся через поток статей, конференций, грантов. У представителей креативных индустрий есть тревога исчезнуть из инфополя.
В маркетинге FOMO работает как триггер спроса: «осталось 5 мест», «все уже участвуют», «эксклюзив до полуночи». В HR как механизм вовлечения: не просто работа, а «неповторимый опыт» в «среде будущего», в образовании как давление на выбор: «следующий поток через полгода».
На телесном уровне FOMO приводит к повышенному уровню кортизола, паническим симптомам, расстройствам сна, зажимам, проблемам с ЖКТ. Но главное, он разрушает субъектность: человек теряет способность принимать решения без внешней верификации. Успех измеряется не проживанием, а реакцией. Возникает феномен «буриданова осла», невозможность выбрать при множественности равных вариантов. Только теперь этих вариантов не два, а сотни, и все кажутся значимыми.
FOMO вскрывает неравномерность доступа к возможностям. Не все могут участвовать, но все находятся под давлением «участия». Социальные сети маскируют эту структурную разницу: у всех «все есть», и если ты не в этом, ты в проигрыше. Именно поэтому FOMO особенно болезнен для тех, кто объективно ограничен в ресурсах: они чувствуют вину за невозможность быть «в потоке».
В терапии стоит применять экзистенциальный подход: не стремление «все предусмотреть», а принятие неопределенности, практика «экологичного выбора». Это навык останавливаться, слышать себя, признавать ограничения не как провал, а как рамку свободы. В креативных индустриях внедряются практики работы с границами, профилактики выгорания: от mindfulness до тайм-менеджмента. Но главное, изменение нарратива: успех – это не визуальный след, а внутренняя устойчивость.
FOMO – это про то, как трудно сегодня быть собой, не соответствуя ожиданиям. Противоположность FOMO не отрешенность, а согласие. Быть не везде, но быть по-настоящему.
Интервью целиком — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Идея успеть все: побывать, попробовать, показать – давно перестала быть просто личной амбицией. Сегодня это норма, которую диктует культура. Страх упустить возможности (FOMO) больше не звучит как ироничный мем: он становится причиной выгорания, тревожных расстройств, утраты аутентичности. Возможен ли общественный сценарий, в котором «быть» важнее, чем «казаться»? Об этом Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с клиническим психологом Галиной Романовой.
Термин FOMO (от англ. Fear of Missing Out — «страх упустить») впервые ввёл Патрик Дж. Макгиннис в мае 2004 года в статье для студенческой газеты Гарвардской школы бизнеса Harbus. С тех пор он закрепился в обиходе как отражение тревоги, порожденной постоянным потоком социальных медиа и ощущением «недожитой жизни». Так, мы видим: FOMO формируется не в индивидууме, а в структуре эпохи гиперсвязности. Мы постоянно «в потоке»: лента, сторис, новостной шум, push-уведомления. Алгоритмы стимулируют эффект «недожитой жизни»: пока ты просто пьешь чай, кто-то запускает стартап, получает грант или делает TED-выступление. Сам акт наблюдения за чужими жизнями приводит к идеализации внешнего опыта и обесцениванию собственного. Логика «не выложил – не было» превращает демонстрацию в главный маркер подлинности.
На уровне поведения FOMO проявляется в виде импульсивной проверки лент, подписок на десятки курсов, невозможности сказать «нет», когнитивной перегрузки и тревожной многозадачности. Это не продуктивность, а реактивность, не интерес, а страх упустить. В терапевтической практике часто встречаются пациенты, которые «живут в догоняющей позиции»: успешная маркетологиня, подписанная на десятки каналов, испытывает пустоту и вину даже в отпуске: «кто-то в это время развивается».
Особенно остро FOMO проявляется у студентов, предпринимателей, молодых ученых, работников креативных индустрий. У первых кризис идентичности, усиленный медийным сравнением: «Кто-то уже в ООН, а я на паре философии». У вторых постоянная угроза отставания от тренда. У третьих стремление быть «в теме» науки, читающейся через поток статей, конференций, грантов. У представителей креативных индустрий есть тревога исчезнуть из инфополя.
В маркетинге FOMO работает как триггер спроса: «осталось 5 мест», «все уже участвуют», «эксклюзив до полуночи». В HR как механизм вовлечения: не просто работа, а «неповторимый опыт» в «среде будущего», в образовании как давление на выбор: «следующий поток через полгода».
На телесном уровне FOMO приводит к повышенному уровню кортизола, паническим симптомам, расстройствам сна, зажимам, проблемам с ЖКТ. Но главное, он разрушает субъектность: человек теряет способность принимать решения без внешней верификации. Успех измеряется не проживанием, а реакцией. Возникает феномен «буриданова осла», невозможность выбрать при множественности равных вариантов. Только теперь этих вариантов не два, а сотни, и все кажутся значимыми.
FOMO вскрывает неравномерность доступа к возможностям. Не все могут участвовать, но все находятся под давлением «участия». Социальные сети маскируют эту структурную разницу: у всех «все есть», и если ты не в этом, ты в проигрыше. Именно поэтому FOMO особенно болезнен для тех, кто объективно ограничен в ресурсах: они чувствуют вину за невозможность быть «в потоке».
В терапии стоит применять экзистенциальный подход: не стремление «все предусмотреть», а принятие неопределенности, практика «экологичного выбора». Это навык останавливаться, слышать себя, признавать ограничения не как провал, а как рамку свободы. В креативных индустриях внедряются практики работы с границами, профилактики выгорания: от mindfulness до тайм-менеджмента. Но главное, изменение нарратива: успех – это не визуальный след, а внутренняя устойчивость.
FOMO – это про то, как трудно сегодня быть собой, не соответствуя ожиданиям. Противоположность FOMO не отрешенность, а согласие. Быть не везде, но быть по-настоящему.
Интервью целиком — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
«Пришел. Увидел. Ушел»: зумеры в офисе, и что с этим делать
Компании инвестируют миллионы в молодых сотрудников, зная, что те могут уйти в любой момент. Зумеры приходят в офисы не за карьерой, а за опытом, деньгами и свободой и не считают нужным притворяться, что хотят чего-то другого. На этом фоне привычные HR-стратегии рушатся: испытательный срок больше не фильтр, офис — не центр притяжения, лояльность — не норма. О том, как бизнес учится адаптироваться к зумерам и выстраивать систему, в которой работа по правилам выгодна обеим сторонам, — в интервью Центра социального проектирования «Платформа» с Владиславом Быхановым, управляющим партнером рекрутинговой компании CORNERSTONE @vacancyfromcs.
Зумеры не ищут работу: ее ищут на них. Это не метафора, а новая корпоративная реальность. Молодых сотрудников буквально «затаскивают» в офисы: премии, welcome-боксы, стартовые зарплаты 80–120 тысяч, без портфолио, без опыта. Причина — кадровый голод. Вместо борьбы за опытных специалистов компании делают ставку на студентов, пока они «не такие дорогие». Но вместе с этим приходят завышенные ожидания, нежелание напрягаться и готовность уйти без объяснений.
Компании сами вырастили поколение «пришел — увидел — ушел». У зумеров нет страха увольнения: рынок труда — это их поле, предложения есть всегда. Испытательный срок перестал работать. В первый месяц — маска заинтересованности, на третий — увольнение вместо попытки «вжиться».
Модель оплаты за присутствие больше не работает. Молодежь не мотивирует офис с 9 до 6 и четыре «стула в день». Имитация занятости («бодрячок», «синхронизация», «вовлеченность» без KPI) — норма. Поэтому единственный выход — это переход на логику оплаты за результат. Сделал — получил. Не сделал — до свидания.
Но крупный бизнес не готов к такой системе. Там по-прежнему рассчитывают: «мы их вырастим под себя». Хотя итоговые затраты на десять стажёров, из которых останутся двое, — 2,4 миллиона рублей. И если уйдут все — это провал. За те же деньги можно было бы нанять одного сильного профессионал, но иллюзия «самостоятельного выращивания» все еще сильна.
Парадокс: компании боятся слишком большого числа зумеров. Один — источник энергии. Масса — угроза революции. Когда таких становится критическая масса, они начинают диктовать правила. Поэтому оптимальная пропорция: не более 20% в команде. Тогда культура сопротивляется, а не разрушается.
Лидер не значит коуч. Зумеров не надо вдохновлять, оберегать от стресса и «разговаривать по душам». Их уже вдохновляли родители, стремясь дать лучшее, чего сами были лишены. Поэтому на работе они ждут той же поддержки и комфорта. Но офис — это не продолжение родительского дома. Это обмен: ты даешь результат, компания платит, без инфантильности и эмоциональных контрактов.
Удаленка не есть привилегия, это договор. Где сделана работа — не важно. Важно, чтобы она была сделана. А ставка — пережиток. Наступает эпоха гонораров: оплата за вклад, а не за «отсидку».
Компаниям все равно придется с ними работать. Даже те, кто зарекается, в итоге идут в вузы, запускают стажировки. Потому что другого резерва просто нет. А крупные игроки, от PwC до нефтегазовых гигантов, сохраняют строгие карьерные траектории: иерархия, командировки, выживание в системе. Там выживают не потому, что зумеры «особенные», а потому, что прошли отбор.
Вывод? Не надо переделывать систему под зумеров. Надо встраивать их в уже работающую конструкцию. Без культа молодости, без скидок за дату рождения, без паники, и с пониманием: работать они умеют. Просто по-своему.
Полный текст колонки — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Компании инвестируют миллионы в молодых сотрудников, зная, что те могут уйти в любой момент. Зумеры приходят в офисы не за карьерой, а за опытом, деньгами и свободой и не считают нужным притворяться, что хотят чего-то другого. На этом фоне привычные HR-стратегии рушатся: испытательный срок больше не фильтр, офис — не центр притяжения, лояльность — не норма. О том, как бизнес учится адаптироваться к зумерам и выстраивать систему, в которой работа по правилам выгодна обеим сторонам, — в интервью Центра социального проектирования «Платформа» с Владиславом Быхановым, управляющим партнером рекрутинговой компании CORNERSTONE @vacancyfromcs.
Зумеры не ищут работу: ее ищут на них. Это не метафора, а новая корпоративная реальность. Молодых сотрудников буквально «затаскивают» в офисы: премии, welcome-боксы, стартовые зарплаты 80–120 тысяч, без портфолио, без опыта. Причина — кадровый голод. Вместо борьбы за опытных специалистов компании делают ставку на студентов, пока они «не такие дорогие». Но вместе с этим приходят завышенные ожидания, нежелание напрягаться и готовность уйти без объяснений.
Компании сами вырастили поколение «пришел — увидел — ушел». У зумеров нет страха увольнения: рынок труда — это их поле, предложения есть всегда. Испытательный срок перестал работать. В первый месяц — маска заинтересованности, на третий — увольнение вместо попытки «вжиться».
Модель оплаты за присутствие больше не работает. Молодежь не мотивирует офис с 9 до 6 и четыре «стула в день». Имитация занятости («бодрячок», «синхронизация», «вовлеченность» без KPI) — норма. Поэтому единственный выход — это переход на логику оплаты за результат. Сделал — получил. Не сделал — до свидания.
Но крупный бизнес не готов к такой системе. Там по-прежнему рассчитывают: «мы их вырастим под себя». Хотя итоговые затраты на десять стажёров, из которых останутся двое, — 2,4 миллиона рублей. И если уйдут все — это провал. За те же деньги можно было бы нанять одного сильного профессионал, но иллюзия «самостоятельного выращивания» все еще сильна.
Парадокс: компании боятся слишком большого числа зумеров. Один — источник энергии. Масса — угроза революции. Когда таких становится критическая масса, они начинают диктовать правила. Поэтому оптимальная пропорция: не более 20% в команде. Тогда культура сопротивляется, а не разрушается.
Лидер не значит коуч. Зумеров не надо вдохновлять, оберегать от стресса и «разговаривать по душам». Их уже вдохновляли родители, стремясь дать лучшее, чего сами были лишены. Поэтому на работе они ждут той же поддержки и комфорта. Но офис — это не продолжение родительского дома. Это обмен: ты даешь результат, компания платит, без инфантильности и эмоциональных контрактов.
Удаленка не есть привилегия, это договор. Где сделана работа — не важно. Важно, чтобы она была сделана. А ставка — пережиток. Наступает эпоха гонораров: оплата за вклад, а не за «отсидку».
Компаниям все равно придется с ними работать. Даже те, кто зарекается, в итоге идут в вузы, запускают стажировки. Потому что другого резерва просто нет. А крупные игроки, от PwC до нефтегазовых гигантов, сохраняют строгие карьерные траектории: иерархия, командировки, выживание в системе. Там выживают не потому, что зумеры «особенные», а потому, что прошли отбор.
Вывод? Не надо переделывать систему под зумеров. Надо встраивать их в уже работающую конструкцию. Без культа молодости, без скидок за дату рождения, без паники, и с пониманием: работать они умеют. Просто по-своему.
Полный текст колонки — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Как полимеры, роботы и культурные кластеры меняют урбанистику
Будущее города не в небоскребах и не в IT-долинах. Оно в возвращении к античному полису, где главное — свободное взаимодействие, творчество и коллективная сцена. Только теперь рабов заменяют роботы, колоннады — полимерные фасады, а агора — это каворкинг, кофейня, парк и мастерская в одном квартале. Об этом рассуждает один из ведущих российских архитекторов, сооснователь бюро Wowhaus @wowhausarchitecture и автор мастер-планов целого ряда городов Олег Шапиро в колонке для совместного проекта «Платформы» и РАСО «Диалоги на Платформе».
Несмотря на цифровизацию, удаленку и VR, урбанизация не снижается. Город остается местом плотного контакта, кооперации и обмена идеями. Именно это делает его незаменимым в эпоху, где ценится не труд, а креатив, не место, а момент. Время, мобильность, самоопределение — главные параметры нового урбанизма. Люди живут дольше, активнее, свободнее в выборе локаций. Они переезжают ради школ, культурной среды, ритма жизни. Уход от «пожизненного адреса» — новая норма.
Полимеры становятся новым бетоном. Гибкие, легкие, умные материалы формируют «текучую архитектуру»: фасады, реагирующие на свет, мобильные павильоны, конструкции, которые не сносят, а трансформируют. Это делает город не статичным, а адаптивным.
Город перестает быть механикой квадратных метров. Жизнь уходит из частных квартир и переселяется в публичные пространства. Жить — это не спать и есть. Это учиться, общаться, заниматься спортом, работать и отдыхать в смешанных зонах, где нет четкого деления на «центр» и «спальник».
Природа возвращается в город. Автоматизация освобождает территории. Заводы уезжают, зеленые парки приходят. Вертикальные сады, живые фасады, кровли с растениями — это уже не фантазия, а новый стандарт городской среды.
Социальное неравенство не исчезает, и будет расти. Чем выше стоимость жизни в насыщенных районах, тем острее разрыв между теми, кто может себе их позволить, и теми, кто вытесняется на периферию. Если архитектура и экономика не предложат новых форм доступной среды, мегаполис рискует закрепить территориальное расслоение: «город для своих» против города с замкнутыми анклавами. Это вопрос не только жилья, но и доступа к культуре, транспорту, образованию.
Люди в «новых» городах хотят не просто жить, а быть частью общего: дискуссий, культурных событий, уличных активностей. Это возвращает нас к логике полиса, но без рабства и с Wi-Fi.
Будущее за многофункциональными кварталами. Коворкинги, жилье, мастерские, кафе и спорт — не рядом, а в одном пространстве. А значит, и архитектура должна быть иной: легкой, мобильной, включенной в окружающую природу, а не противопоставленной ей.
Что делать со старыми районами? Нас ждет волновая замена: не разрушаем, а трансформируем. Устаревшие здания переосмысляются: получают новые функции, дополняются подземными уровнями, новыми оболочками. Материалы меняются, а культурный код сохраняется.
Город — это не IT-инфраструктура. Это поле свободы. В нем возможно все: сменить профессию, начать бизнес, философствовать на площади, пройти курс в городской мастерской. Каждый может прожить несколько «жизней» за одну, но для этого урбанистика должна сменить фокус: не отстраивать, а встраивать, не диктовать, а приглашать.
Читать колонку целиком — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Будущее города не в небоскребах и не в IT-долинах. Оно в возвращении к античному полису, где главное — свободное взаимодействие, творчество и коллективная сцена. Только теперь рабов заменяют роботы, колоннады — полимерные фасады, а агора — это каворкинг, кофейня, парк и мастерская в одном квартале. Об этом рассуждает один из ведущих российских архитекторов, сооснователь бюро Wowhaus @wowhausarchitecture и автор мастер-планов целого ряда городов Олег Шапиро в колонке для совместного проекта «Платформы» и РАСО «Диалоги на Платформе».
Несмотря на цифровизацию, удаленку и VR, урбанизация не снижается. Город остается местом плотного контакта, кооперации и обмена идеями. Именно это делает его незаменимым в эпоху, где ценится не труд, а креатив, не место, а момент. Время, мобильность, самоопределение — главные параметры нового урбанизма. Люди живут дольше, активнее, свободнее в выборе локаций. Они переезжают ради школ, культурной среды, ритма жизни. Уход от «пожизненного адреса» — новая норма.
Полимеры становятся новым бетоном. Гибкие, легкие, умные материалы формируют «текучую архитектуру»: фасады, реагирующие на свет, мобильные павильоны, конструкции, которые не сносят, а трансформируют. Это делает город не статичным, а адаптивным.
Город перестает быть механикой квадратных метров. Жизнь уходит из частных квартир и переселяется в публичные пространства. Жить — это не спать и есть. Это учиться, общаться, заниматься спортом, работать и отдыхать в смешанных зонах, где нет четкого деления на «центр» и «спальник».
Природа возвращается в город. Автоматизация освобождает территории. Заводы уезжают, зеленые парки приходят. Вертикальные сады, живые фасады, кровли с растениями — это уже не фантазия, а новый стандарт городской среды.
Социальное неравенство не исчезает, и будет расти. Чем выше стоимость жизни в насыщенных районах, тем острее разрыв между теми, кто может себе их позволить, и теми, кто вытесняется на периферию. Если архитектура и экономика не предложат новых форм доступной среды, мегаполис рискует закрепить территориальное расслоение: «город для своих» против города с замкнутыми анклавами. Это вопрос не только жилья, но и доступа к культуре, транспорту, образованию.
Люди в «новых» городах хотят не просто жить, а быть частью общего: дискуссий, культурных событий, уличных активностей. Это возвращает нас к логике полиса, но без рабства и с Wi-Fi.
Будущее за многофункциональными кварталами. Коворкинги, жилье, мастерские, кафе и спорт — не рядом, а в одном пространстве. А значит, и архитектура должна быть иной: легкой, мобильной, включенной в окружающую природу, а не противопоставленной ей.
Что делать со старыми районами? Нас ждет волновая замена: не разрушаем, а трансформируем. Устаревшие здания переосмысляются: получают новые функции, дополняются подземными уровнями, новыми оболочками. Материалы меняются, а культурный код сохраняется.
Город — это не IT-инфраструктура. Это поле свободы. В нем возможно все: сменить профессию, начать бизнес, философствовать на площади, пройти курс в городской мастерской. Каждый может прожить несколько «жизней» за одну, но для этого урбанистика должна сменить фокус: не отстраивать, а встраивать, не диктовать, а приглашать.
Читать колонку целиком — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
«Уродливо мило»: как Labubu и его зубастые друзья стали языком эмоций нового времени
Пушистые монстрики с клыкастыми улыбками, странными глазами и непропорциональными ушами неожиданно покорили социальные сети, подиумы и сердца покупателей. Эстетика ugly-cute — уродливо-милое — стала не просто модой, а маркером культурного сдвига: от глянца к иронии, от идеала к индивидуальности. Этот тренд вызывает полярные мнения: одни считают его признаком «дебилизации» культуры, другие видят в нем дальнейшую дифференциацию, сентиментальность и инклюзию. Почему странное стало желанным и как на этом строится новая логика потребления, мы обсудили в интервью с Романом Полосьмаком — предпринимателем, бизнес-тренером по продажам и переговорам, федеральным спикером образовательной программы Сбера «Деловая среда».
Эстетика ugly-cute утверждает, что симпатия не обязана быть классической. Labubu, герой гонконгского художника Касинга Лунга, появился ещё в 2015 году, но стал культовым спустя годы благодаря китайской компании Pop Mart, выпускающей фигурки в формате blind box. Эта механика, похожая на «киндер-сюрприз» для взрослых, оказалась идеальным инструментом: в каждой коробке — азарт, интрига, моментальный дофаминовый всплеск. Покупатели открывают фигурки на камеру, делятся эмоциями и тем самым включаются в новую культуру участия. TikTok превратил это в ритуал: ролики с распаковками Labubu набирают миллионы просмотров, вызывая эффект «я тоже так хочу».
Но дело не только в игрушке. Labubu — это образ нового времени. Внешне он выглядит как маленький пушистый монстр с заостренными ушами и хищной ухмылкой. Это вызывает шок, смех и... нежность. Именно эта амбивалентность, одновременное чувство милого и пугающего, формирует сильный эмоциональный отклик. Такой эффект давно известен маркетологам: еще телепузики и UglyDolls доказывали, что симпатия — это не обязательно про красоту. Напротив, странное, «кривое» вызывает отклик именно потому, что кажется живым, настоящим.
В 2024–2025 годах Labubu стал больше, чем игрушкой: его прикрепляют к сумкам Birkin и Prada, вписывают в уличную моду, делают частью глянца вопреки его антиглянцевой натуре. Это манифест новой модной нормы, где ценится не совершенство, а смелость быть собой. Поколение TikTok обожает смешение жанров: кроссовки с плюшевыми «уродцами», дизайнерский лук с иронией, глянец с самоиронией. Даже крупные бренды реагируют: вводят мультяшных персонажей в кампании, делают упаковки более «игривыми», «очеловечивают» образы.
Помимо эффекта неожиданности, Pop Mart грамотно выстраивает комьюнити: редкие выпуски, лимитированные серии, фан-чаты, обмен фигурками. Покупка превращается в социальное действие: ты становишься частью сообщества. Это уже не игрушка, а язык принадлежности. Такой подход работает лучше любой рекламы: как и в случае спиннеров, сквиши, Huggy Waggi — эмоциональная привязка важнее логики потребителя.
«Уродливо милое» — это зеркало культурных изменений. Мы живем в мире, уставшем от идеала. Герои новых мультфильмов, комиксов, трендов больше не классически прекрасны. Они кривые, угловатые, с особенностями, и именно это вызывает симпатию. Люди тянутся к образам, в которых есть жизненная правда. К тому, что не вылизано, а искренне.
Кроме того, меняются возрастные нормы. Если раньше игрушки были для детей, то сегодня Labubu спокойно покупают взрослые. И это не про инфантильность. Это способ самоухода, маленькая радость, признание права быть в игре. Особенно в культуре, где забота о себе — новый лайфстайл. Эстетика ugly-cute даёт разрешение на слабость, на несовершенство, на мягкость — даже если это мягкость с зубами.
За Labubu идут «брейнротные» зверушки, крипи-куклы, абсурдные персонажи, придут и новые. Но суть останется: тренд на эмоционально заряженное, визуально странное и социально объединяющее. В мире, где все слишком рационально и однотипно, мы жаждем вещей, которые чувствуются, а не только выглядят. И в этом смысле маленький монстр с клыками оказался очень человечным.
Полный текст — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Пушистые монстрики с клыкастыми улыбками, странными глазами и непропорциональными ушами неожиданно покорили социальные сети, подиумы и сердца покупателей. Эстетика ugly-cute — уродливо-милое — стала не просто модой, а маркером культурного сдвига: от глянца к иронии, от идеала к индивидуальности. Этот тренд вызывает полярные мнения: одни считают его признаком «дебилизации» культуры, другие видят в нем дальнейшую дифференциацию, сентиментальность и инклюзию. Почему странное стало желанным и как на этом строится новая логика потребления, мы обсудили в интервью с Романом Полосьмаком — предпринимателем, бизнес-тренером по продажам и переговорам, федеральным спикером образовательной программы Сбера «Деловая среда».
Эстетика ugly-cute утверждает, что симпатия не обязана быть классической. Labubu, герой гонконгского художника Касинга Лунга, появился ещё в 2015 году, но стал культовым спустя годы благодаря китайской компании Pop Mart, выпускающей фигурки в формате blind box. Эта механика, похожая на «киндер-сюрприз» для взрослых, оказалась идеальным инструментом: в каждой коробке — азарт, интрига, моментальный дофаминовый всплеск. Покупатели открывают фигурки на камеру, делятся эмоциями и тем самым включаются в новую культуру участия. TikTok превратил это в ритуал: ролики с распаковками Labubu набирают миллионы просмотров, вызывая эффект «я тоже так хочу».
Но дело не только в игрушке. Labubu — это образ нового времени. Внешне он выглядит как маленький пушистый монстр с заостренными ушами и хищной ухмылкой. Это вызывает шок, смех и... нежность. Именно эта амбивалентность, одновременное чувство милого и пугающего, формирует сильный эмоциональный отклик. Такой эффект давно известен маркетологам: еще телепузики и UglyDolls доказывали, что симпатия — это не обязательно про красоту. Напротив, странное, «кривое» вызывает отклик именно потому, что кажется живым, настоящим.
В 2024–2025 годах Labubu стал больше, чем игрушкой: его прикрепляют к сумкам Birkin и Prada, вписывают в уличную моду, делают частью глянца вопреки его антиглянцевой натуре. Это манифест новой модной нормы, где ценится не совершенство, а смелость быть собой. Поколение TikTok обожает смешение жанров: кроссовки с плюшевыми «уродцами», дизайнерский лук с иронией, глянец с самоиронией. Даже крупные бренды реагируют: вводят мультяшных персонажей в кампании, делают упаковки более «игривыми», «очеловечивают» образы.
Помимо эффекта неожиданности, Pop Mart грамотно выстраивает комьюнити: редкие выпуски, лимитированные серии, фан-чаты, обмен фигурками. Покупка превращается в социальное действие: ты становишься частью сообщества. Это уже не игрушка, а язык принадлежности. Такой подход работает лучше любой рекламы: как и в случае спиннеров, сквиши, Huggy Waggi — эмоциональная привязка важнее логики потребителя.
«Уродливо милое» — это зеркало культурных изменений. Мы живем в мире, уставшем от идеала. Герои новых мультфильмов, комиксов, трендов больше не классически прекрасны. Они кривые, угловатые, с особенностями, и именно это вызывает симпатию. Люди тянутся к образам, в которых есть жизненная правда. К тому, что не вылизано, а искренне.
Кроме того, меняются возрастные нормы. Если раньше игрушки были для детей, то сегодня Labubu спокойно покупают взрослые. И это не про инфантильность. Это способ самоухода, маленькая радость, признание права быть в игре. Особенно в культуре, где забота о себе — новый лайфстайл. Эстетика ugly-cute даёт разрешение на слабость, на несовершенство, на мягкость — даже если это мягкость с зубами.
За Labubu идут «брейнротные» зверушки, крипи-куклы, абсурдные персонажи, придут и новые. Но суть останется: тренд на эмоционально заряженное, визуально странное и социально объединяющее. В мире, где все слишком рационально и однотипно, мы жаждем вещей, которые чувствуются, а не только выглядят. И в этом смысле маленький монстр с клыками оказался очень человечным.
Полный текст — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
«Это не я — это алгоритм»: как ИИ стирает управленческую ответственность
ИИ больше не помощник. Это новый начальник. Он не просто автоматизирует рутину — он принимает решения, увольняет, нанимает, выдает «оптимальные сценарии» и перестраивает структуру труда в компаниях. Мы поговорили с Алексеем Евдокимовым — CEO AI-консалтинга и автором Telegram-канала @ltunevibe — о том, как искусственный интеллект не только вытесняет профессии, но и меняет саму культуру лидерства, создавая новую цифровую иерархию.
Главный перелом произошел не тогда, когда ИИ стал умным, а когда он стал выгодным. «СИБУР» сэкономил 15 млрд рублей, X5 Group — 5 млрд. «Северсталь» использует нейросети для визуальной диагностики металла, «Газпром» — для оценки благонадежности по голосу. Это уже не инновации, а новая операционная реальность.
Но вместе с ней приходит «тихая» революция. Людей увольняют под видом оптимизации. Начальные позиции занимают алгоритмы. Klarna заменила 700 операторов ИИ-агентами на базе OpenAI. И даже если часть вакансий вернули — сигнал ясен: исчезают не только должности, но и возможность войти в профессию. Карьерные лестницы теряют первые ступени.
Возникает новая иерархия: наверху — владельцы и архитекторы ИИ. Ниже — обслуживающий технологии класс. А большая часть сотрудников — в подвешенном состоянии. Стажеры больше не нужны. А без них не будет и руководителей.
На этом фоне в управлении происходит еще более тревожный сдвиг — диффузия ответственности.
ИИ рекомендует, человек исполняет.
Система увольняет, но никто не подписывается под решением.
«Это не я — это алгоритм» — новая норма управленческого поведения.
Это не просто технологизация — это эрозия лидерства. Люди, от которых раньше зависели судьбы команд, теперь прячутся за «оптимизационные решения». И чем шире распространение ИИ, тем меньше в организациях настоящей субъектности.
Почему общество пока молчит?
🔹 Потому что статистика создает иллюзию стабильности: безработица — 3%, вакансий полно.
🔹 Потому что тема массовой цифровой безработицы не вписывается в повестку.
🔹 Потому что автоматизация идет быстрее, чем мы успеваем ее осознать.
Показательно, что буквально в день релиза новой модели OpenAI (o3-pro) Сэм Альтман опубликовал визионерский манифест «Мягкая сингулярность»: не с предупреждением, а с надеждой. Он не спорит с тем, что рабочие места исчезнут, но видит в этом не крах, а переход к миру, где смена профессий — не сбой, а норма.
В 2025 — ИИ-агенты уже выполняют когнитивную работу. В 2026 — ищут новые научные прозрения. В 2027 — выходят в физический мир. К 2030-м, по его прогнозу, интеллект и энергия станут изобильными, и один человек сможет делать в десятки раз больше, чем десятью годами ранее.
Это взгляд с другого угла: не о вымывании субъектности, а о раскрытии новых возможностей. Но даже Альтман подчеркивает: все это возможно лишь при хорошем управлении. Без него ускорение прогресса не станет благом.
Что с этим делать?
🔸 Государству — признать реальность и проектировать механизмы адаптации.
🔸 Бизнесу — не прятаться за алгоритмы, а вырабатывать новую этику ответственности.
🔸 Образованию — обучать гибкости, мышлению, освоению нестандартных ниш.
ИИ уже рядом. Он работает в соседнем отделе.
И если мы не научимся отвечать, он будет отвечать за нас.
Полный текст интервью — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
ИИ больше не помощник. Это новый начальник. Он не просто автоматизирует рутину — он принимает решения, увольняет, нанимает, выдает «оптимальные сценарии» и перестраивает структуру труда в компаниях. Мы поговорили с Алексеем Евдокимовым — CEO AI-консалтинга и автором Telegram-канала @ltunevibe — о том, как искусственный интеллект не только вытесняет профессии, но и меняет саму культуру лидерства, создавая новую цифровую иерархию.
Главный перелом произошел не тогда, когда ИИ стал умным, а когда он стал выгодным. «СИБУР» сэкономил 15 млрд рублей, X5 Group — 5 млрд. «Северсталь» использует нейросети для визуальной диагностики металла, «Газпром» — для оценки благонадежности по голосу. Это уже не инновации, а новая операционная реальность.
Но вместе с ней приходит «тихая» революция. Людей увольняют под видом оптимизации. Начальные позиции занимают алгоритмы. Klarna заменила 700 операторов ИИ-агентами на базе OpenAI. И даже если часть вакансий вернули — сигнал ясен: исчезают не только должности, но и возможность войти в профессию. Карьерные лестницы теряют первые ступени.
Возникает новая иерархия: наверху — владельцы и архитекторы ИИ. Ниже — обслуживающий технологии класс. А большая часть сотрудников — в подвешенном состоянии. Стажеры больше не нужны. А без них не будет и руководителей.
На этом фоне в управлении происходит еще более тревожный сдвиг — диффузия ответственности.
ИИ рекомендует, человек исполняет.
Система увольняет, но никто не подписывается под решением.
«Это не я — это алгоритм» — новая норма управленческого поведения.
Это не просто технологизация — это эрозия лидерства. Люди, от которых раньше зависели судьбы команд, теперь прячутся за «оптимизационные решения». И чем шире распространение ИИ, тем меньше в организациях настоящей субъектности.
Почему общество пока молчит?
🔹 Потому что статистика создает иллюзию стабильности: безработица — 3%, вакансий полно.
🔹 Потому что тема массовой цифровой безработицы не вписывается в повестку.
🔹 Потому что автоматизация идет быстрее, чем мы успеваем ее осознать.
Показательно, что буквально в день релиза новой модели OpenAI (o3-pro) Сэм Альтман опубликовал визионерский манифест «Мягкая сингулярность»: не с предупреждением, а с надеждой. Он не спорит с тем, что рабочие места исчезнут, но видит в этом не крах, а переход к миру, где смена профессий — не сбой, а норма.
В 2025 — ИИ-агенты уже выполняют когнитивную работу. В 2026 — ищут новые научные прозрения. В 2027 — выходят в физический мир. К 2030-м, по его прогнозу, интеллект и энергия станут изобильными, и один человек сможет делать в десятки раз больше, чем десятью годами ранее.
Это взгляд с другого угла: не о вымывании субъектности, а о раскрытии новых возможностей. Но даже Альтман подчеркивает: все это возможно лишь при хорошем управлении. Без него ускорение прогресса не станет благом.
Что с этим делать?
🔸 Государству — признать реальность и проектировать механизмы адаптации.
🔸 Бизнесу — не прятаться за алгоритмы, а вырабатывать новую этику ответственности.
🔸 Образованию — обучать гибкости, мышлению, освоению нестандартных ниш.
ИИ уже рядом. Он работает в соседнем отделе.
И если мы не научимся отвечать, он будет отвечать за нас.
Полный текст интервью — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
ЗОЖ как новая мораль: почему забота о себе стала обязанностью
Для одних ЗОЖ — это путь к укреплению здоровья, для других — система дисциплины, способ самоидентификации и источник социальной тревоги. То, что начиналось как осознанный выбор, стало новым форматом нормативного давления. Вместо тела — картинка. Вместо заботы — самоограничение. Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с Анной Гришиной — нутрициологом и психологом, специализирующейся на расстройствах пищевого поведения, — чтобы разобраться, как ЗОЖ превратился в ловушку и почему за ним стоят не столько физиологические, сколько социокультурные механизмы контроля.
ЗОЖ сегодня — это инструмент маркировки идентичности, система нормативного давления и символ нового социального порядка. Визуальные стандарты, транслируемые через социальные сети и маркетинг, сформировали жесткую культурную рамку, где забота о себе перестала быть ресурсом и превратилась в новый источник тревоги и социальной дисциплины.
Система «жить правильно» работает не на телесное здоровье, а на визуальное соответствие. Продукты без сахара, модные «функциональные» батончики, чек-листы правильного питания — это не физиологический выбор, а способ вписаться в картину «успешной жизни». Калорийность тех же самых «ЗОЖ»-продуктов ничем не отличается от обычных, но символический вес у них другой. Они про контроль, про подчинение идеалу, про демонстрацию того, что человек в порядке.
Современный ЗОЖ — в каком-то смысле религиозный феномен. Его нормы часто выбираются не из понимания природы тела, а из доверия к авторитетам, тренерам, инфлюенсерам. В этом смысле он ближе к вере, чем к научной медицине. Если в традиционной системе здравоохранения есть протоколы, исследования, регламенты, то в ЗОЖ — скорее наитие, личный путь, культ.
В публичной сфере ЗОЖ построен на бинарной логике: либо дисциплина, либо срыв. Тело здесь воспринимается как проект — материал, который нужно улучшить, перестроить, довести до идеала. Человек оказывается не единым субъектом, а объектом для постоянной коррекции. Это результат дихотомичного мышления, вшитого в массовую культуру. Все или ничего. Белое или черное. Такое мышление кажется «естественным», но оно усилено визуальными форматами соцсетей и коммерческими стратегиями. Срединные, гибкие, реалистичные подходы не получают внимания. Они некликабельны, неинстаграмны.
Массовое распространение строгих установок на поведение формирует устойчивые паттерны нарушений пищевого поведения. Практика работы с пациентами с ожирением показывает: почти все они когда-то сидели на жестких диетах, даже при изначально нормальном весе. Чем выше был перфекционизм, тем строже ограничения. В 95% случаев именно с этих ограничений и начинается путь к ожирению. Это не медицинская, а структурная проблема: система норм и требований разрушает устойчивость, формируя «карусель стыда».
Социальные сети функционируют как главные ретрансляторы новых норм тела. Культура «до и после», визуальный шантаж идеалом, превознесение «сильных», «спортивных», «правильных» — все это исключает тех, кто не укладывается в заданные рамки. Девушки с ИМТ 20 чувствуют себя «слишком толстыми». Подростки боятся показаться «слабыми». А любой откат от режима вызывает не просто раздражение, а ощущение морального поражения.
Изменить это можно только при переосмыслении институциональной логики. Индивидуальная работа важна, но бессильна в одиночку. Пока реклама, медицина, образование и инфлюенсеры транслируют одно и то же тело как единственный возможный эталон, культура не перестроится. Противодействие возможно только на уровне символических изменений — в языке, в образах, в нормативной системе. Пока вес остается мерой достоинства, забота о себе не может быть свободной.
Полный текст интервью — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Для одних ЗОЖ — это путь к укреплению здоровья, для других — система дисциплины, способ самоидентификации и источник социальной тревоги. То, что начиналось как осознанный выбор, стало новым форматом нормативного давления. Вместо тела — картинка. Вместо заботы — самоограничение. Центр социального проектирования «Платформа» поговорил с Анной Гришиной — нутрициологом и психологом, специализирующейся на расстройствах пищевого поведения, — чтобы разобраться, как ЗОЖ превратился в ловушку и почему за ним стоят не столько физиологические, сколько социокультурные механизмы контроля.
ЗОЖ сегодня — это инструмент маркировки идентичности, система нормативного давления и символ нового социального порядка. Визуальные стандарты, транслируемые через социальные сети и маркетинг, сформировали жесткую культурную рамку, где забота о себе перестала быть ресурсом и превратилась в новый источник тревоги и социальной дисциплины.
Система «жить правильно» работает не на телесное здоровье, а на визуальное соответствие. Продукты без сахара, модные «функциональные» батончики, чек-листы правильного питания — это не физиологический выбор, а способ вписаться в картину «успешной жизни». Калорийность тех же самых «ЗОЖ»-продуктов ничем не отличается от обычных, но символический вес у них другой. Они про контроль, про подчинение идеалу, про демонстрацию того, что человек в порядке.
Современный ЗОЖ — в каком-то смысле религиозный феномен. Его нормы часто выбираются не из понимания природы тела, а из доверия к авторитетам, тренерам, инфлюенсерам. В этом смысле он ближе к вере, чем к научной медицине. Если в традиционной системе здравоохранения есть протоколы, исследования, регламенты, то в ЗОЖ — скорее наитие, личный путь, культ.
В публичной сфере ЗОЖ построен на бинарной логике: либо дисциплина, либо срыв. Тело здесь воспринимается как проект — материал, который нужно улучшить, перестроить, довести до идеала. Человек оказывается не единым субъектом, а объектом для постоянной коррекции. Это результат дихотомичного мышления, вшитого в массовую культуру. Все или ничего. Белое или черное. Такое мышление кажется «естественным», но оно усилено визуальными форматами соцсетей и коммерческими стратегиями. Срединные, гибкие, реалистичные подходы не получают внимания. Они некликабельны, неинстаграмны.
Массовое распространение строгих установок на поведение формирует устойчивые паттерны нарушений пищевого поведения. Практика работы с пациентами с ожирением показывает: почти все они когда-то сидели на жестких диетах, даже при изначально нормальном весе. Чем выше был перфекционизм, тем строже ограничения. В 95% случаев именно с этих ограничений и начинается путь к ожирению. Это не медицинская, а структурная проблема: система норм и требований разрушает устойчивость, формируя «карусель стыда».
Социальные сети функционируют как главные ретрансляторы новых норм тела. Культура «до и после», визуальный шантаж идеалом, превознесение «сильных», «спортивных», «правильных» — все это исключает тех, кто не укладывается в заданные рамки. Девушки с ИМТ 20 чувствуют себя «слишком толстыми». Подростки боятся показаться «слабыми». А любой откат от режима вызывает не просто раздражение, а ощущение морального поражения.
Изменить это можно только при переосмыслении институциональной логики. Индивидуальная работа важна, но бессильна в одиночку. Пока реклама, медицина, образование и инфлюенсеры транслируют одно и то же тело как единственный возможный эталон, культура не перестроится. Противодействие возможно только на уровне символических изменений — в языке, в образах, в нормативной системе. Пока вес остается мерой достоинства, забота о себе не может быть свободной.
Полный текст интервью — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
«Это не футурология, а биополитика»: зачем нужно переосмыслить аграрную модель XXI века
Сельское хозяйство спасло мир от голода в XX веке, но в XXI оно стало источником риска. Урожайность растет, а вместе с ней — химическая зависимость, логистическая уязвимость и деградация почв. Агрономическая модель, которая вчера обеспечивала стабильность, сегодня может спровоцировать кризис. Мы поговорили с Владимиром Авдеенко, директором по агробиотехнологиям компании «Иннопрактика», чтобы понять, почему старые стратегии больше не работают и какое сельское хозяйство нужно будущему.
🔹 Модель, которая устарела, но продолжает работать на износ
В XX веке «зеленая революция» спасла миллионы, но ее арсенал — минеральные удобрения, химия, монокультуры — обернулся уязвимостью. Аграрная система держится на инфраструктуре, которую легко обрушить: сбой поставок удобрений, пестицидов, семян или топлива может парализовать целые регионы. Когда мир строится по принципу «точно в срок», каждая логистическая задержка превращается в угрозу голода. Необходимо отказываться от универсальных решений и переходить к адаптивным системам земледелия, основанным на локальных ресурсах, устойчивом управлении почвами и диверсификации агроэкосистем.
🔹 Почва — это не ресурс, это система
Попытки создать синтетическую почву — не замена природе, а технологический компромисс. Такие разработки существуют: органо-минеральные матрицы с «заселением» микробов применяются в аграрной практике. Они могут работать как временное решение — например, на бедных землях или в закрытых агросистемах. Но без регулярного внешнего вмешательства эти конструкции не живут: почва распадается на части, остается лишь нейтральный носитель влаги. Настоящая живая почва — это самонастраивающаяся экосистема, результат тысячелетней коэволюции биоты и минералов. Создание функционального аналога возможно только при грамотной биологизации или в природных условиях. Ставка на лабораторные смеси — это временная мера с высоким риском разочарования.
Приоритетом должно стать воспроизводство гумуса и биологического плодородия через работу с микробиомом, а не имитация почвы в технических условиях.
🔹 Альтернативные белки — не замена, а дополнение
Мясо из пробирки, соевые бургеры и мука из сверчков уже существуют, но они не вытесняют традиционное сельское хозяйство. Они его дополняют. Вырастить синтетическую котлету в биореакторе сегодня в разы дороже, чем откормить быка. Даже растительные аналоги требуют привычного сельхозсырья: сои, гороха, овса. Эксперименты важны, но пока человек по-прежнему зависит от земли. Чтобы прокормить растущее население, нужно модернизировать их с помощью науки, биологии и экосистемного подхода.
Насекомых называют среди способов накормить мир: мука из сверчков и протеин из личинок требуют минимум ресурсов и дают в разы больше белка, чем скот. Но пока их используют в кормах и добавках — прямое потребление сдерживает психологический барьер.
🔹 Генная инженерия, биоудобрения и нейросети вместо плуга и секиры
Настоящие инновации — это не гаджеты, а биотехнологии. Устойчивые к засухе сорта, бактерии, заменяющие азотные удобрения, хищные насекомые вместо ядохимикатов — все это уже внедряется. Параллельно развивается цифровое земледелие: дроны следят за ростом, ИИ прогнозирует вспышки болезней, фермеры управляют полями через планшет.
🔹 Продовольственный суверенитет — это не опция, а условие выживания
Сегодня «прокормить себя» — это не только про еду, но и про политическую устойчивость. Если страна зависит от чужих семян, тракторов и племенного материала — она уязвима. Россия добилась самообеспечения по ряду ключевых категорий, но критические точки сохраняются. Их закрытие — вопрос стратегической безопасности. И аграрная наука здесь важна не меньше, чем оборонные технологии. Продовольственный суверенитет должен развиваться параллельно с технологическим. Это означает вложения в селекционные центры, биотехнологические производства, отечественные решения в сельхозмашиностроении и образование.
Полный текст интервью — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Сельское хозяйство спасло мир от голода в XX веке, но в XXI оно стало источником риска. Урожайность растет, а вместе с ней — химическая зависимость, логистическая уязвимость и деградация почв. Агрономическая модель, которая вчера обеспечивала стабильность, сегодня может спровоцировать кризис. Мы поговорили с Владимиром Авдеенко, директором по агробиотехнологиям компании «Иннопрактика», чтобы понять, почему старые стратегии больше не работают и какое сельское хозяйство нужно будущему.
🔹 Модель, которая устарела, но продолжает работать на износ
В XX веке «зеленая революция» спасла миллионы, но ее арсенал — минеральные удобрения, химия, монокультуры — обернулся уязвимостью. Аграрная система держится на инфраструктуре, которую легко обрушить: сбой поставок удобрений, пестицидов, семян или топлива может парализовать целые регионы. Когда мир строится по принципу «точно в срок», каждая логистическая задержка превращается в угрозу голода. Необходимо отказываться от универсальных решений и переходить к адаптивным системам земледелия, основанным на локальных ресурсах, устойчивом управлении почвами и диверсификации агроэкосистем.
🔹 Почва — это не ресурс, это система
Попытки создать синтетическую почву — не замена природе, а технологический компромисс. Такие разработки существуют: органо-минеральные матрицы с «заселением» микробов применяются в аграрной практике. Они могут работать как временное решение — например, на бедных землях или в закрытых агросистемах. Но без регулярного внешнего вмешательства эти конструкции не живут: почва распадается на части, остается лишь нейтральный носитель влаги. Настоящая живая почва — это самонастраивающаяся экосистема, результат тысячелетней коэволюции биоты и минералов. Создание функционального аналога возможно только при грамотной биологизации или в природных условиях. Ставка на лабораторные смеси — это временная мера с высоким риском разочарования.
Приоритетом должно стать воспроизводство гумуса и биологического плодородия через работу с микробиомом, а не имитация почвы в технических условиях.
🔹 Альтернативные белки — не замена, а дополнение
Мясо из пробирки, соевые бургеры и мука из сверчков уже существуют, но они не вытесняют традиционное сельское хозяйство. Они его дополняют. Вырастить синтетическую котлету в биореакторе сегодня в разы дороже, чем откормить быка. Даже растительные аналоги требуют привычного сельхозсырья: сои, гороха, овса. Эксперименты важны, но пока человек по-прежнему зависит от земли. Чтобы прокормить растущее население, нужно модернизировать их с помощью науки, биологии и экосистемного подхода.
Насекомых называют среди способов накормить мир: мука из сверчков и протеин из личинок требуют минимум ресурсов и дают в разы больше белка, чем скот. Но пока их используют в кормах и добавках — прямое потребление сдерживает психологический барьер.
🔹 Генная инженерия, биоудобрения и нейросети вместо плуга и секиры
Настоящие инновации — это не гаджеты, а биотехнологии. Устойчивые к засухе сорта, бактерии, заменяющие азотные удобрения, хищные насекомые вместо ядохимикатов — все это уже внедряется. Параллельно развивается цифровое земледелие: дроны следят за ростом, ИИ прогнозирует вспышки болезней, фермеры управляют полями через планшет.
🔹 Продовольственный суверенитет — это не опция, а условие выживания
Сегодня «прокормить себя» — это не только про еду, но и про политическую устойчивость. Если страна зависит от чужих семян, тракторов и племенного материала — она уязвима. Россия добилась самообеспечения по ряду ключевых категорий, но критические точки сохраняются. Их закрытие — вопрос стратегической безопасности. И аграрная наука здесь важна не меньше, чем оборонные технологии. Продовольственный суверенитет должен развиваться параллельно с технологическим. Это означает вложения в селекционные центры, биотехнологические производства, отечественные решения в сельхозмашиностроении и образование.
Полный текст интервью — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
«Колледж будущего уже здесь»: как СПО превращается в площадку технологического лидерства
ИИ, VR, квантовые коммуникации — это не про далекое будущее, а про сегодняшние колледжи. СПО перестает быть вторым выбором и становится инфраструктурой новой цифровой экономики. Колледжи конкурируют с вузами за мотивированных абитуриентов, открывают лаборатории, становятся базой дуального образования. Во многом развитию СПО помогает бизнес: компании участвуют в разработке программ, оснащают мастерские, включаются в профориентацию и обучение преподавателей. Об этом говорит в интервью Центру социального проектирования «Платформа» Александр Приютов, директор по развитию бизнеса QRate – отечественной компании развивающей рынок квантовых коммуникаций.
🔹 Почему в колледжах появляются VR-лаборатории и ИИ-агенты?
Потому что на это есть технологический и социальный запрос. Государственные программы («Цифровая экономика», «Молодые профессионалы»), запрос работодателей на адаптивные кадры и цифровая социализация самого поколения студентов — все это делает СПО главной точкой входа в цифровую среду. При этом сами колледжи получают возможность формировать лаборатории и мастерские не в отрыве от рынка, а в партнерстве с работодателями, которые участвуют в настройке учебного процесса и предоставляют передовое оборудование.
🔹 Что происходит с «практикой», когда она становится виртуальной?
С одной стороны, цифровые интерфейсы формируют новые когнитивные навыки, прокачивают внимание, готовят к работе в гибридных командах. С другой, возникает иллюзия компетентности. Виртуальное мастерство не всегда трансформируется в реальный опыт, а человек рискует стать оператором, не понимающим логику системы. Сенсомоторика страдает, особенно в тех сферах, где важна тактильная точность.
🔹 Дуальное образование: стимул или ограничение?
Стимул в том, что студенты раньше выходят на рынок труда, получают мотивацию и деньги. Ограничение в том, что работодатели часто диктуют учебную повестку, подменяя освоение профессии узкой специализацией. Это формирует модульную идентичность, привязанную к конкретной индустрии, а не к самому профессиональному полю.
Сотрудничество QRate с учебными заведениями на всех образовательных уровнях привело к созданию новых профессиональных и образовательных стандартов. В этом году программа среднего профессионального образования 11.02.19 «Квантовые коммуникации» впервые откроет свои двери для учащихся Москвы (колледж связи 54), Московской области (ГБПОУ МО «Можайский техникум») и ряда регионов нашей страны.
🔹 Почему ИИ — не враг, а ресурс?
Потому что он высвобождает до 60% времени преподавателя, автоматизируя рутину, и дает доступ к персонализированному обучению, тому, что раньше было прерогативой элит. Да, есть страхи, но это, скорее, маркер перехода. Как промышленная революция вытеснила ручной труд, так ИИ вытесняет рутину. Субъектность сохраняется, если есть грамотное управление.
🔹 Колледж как социальная инфраструктура
Особенно в малых и средних городах колледж — не просто учебное заведение. Это центр притяжения, точка для встреч преподавателей, работодателей, родителей. Мастерские становятся площадками взаимодействия с бизнесом, клубами робототехники, коворкингами, точками миграции для фрилансеров. СПО — это сообщество.
На Atomskills-2024 колледжи выступили наравне с университетами и сотрудниками «Росатома» в компетенции «Квантовые технологии». А в хакатонах демонстрируют не просто участие, а конкурентность. Это не про формальную учебу, а про включение в реальный рынок.
🔹 Что мешает колледжам двигаться быстрее?
Бюрократическая инерция, нежелание терять контроль, страх новизны со стороны преподавателей, управление, ориентированное на формальные показатели, а не на результат — все это тормозит развитие. Пока колледжи воспринимаются как «учреждения», а не как «социально значимые лаборатории», любые нововведения рискуют остаться поверхностными.
Полный текст интервью — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
ИИ, VR, квантовые коммуникации — это не про далекое будущее, а про сегодняшние колледжи. СПО перестает быть вторым выбором и становится инфраструктурой новой цифровой экономики. Колледжи конкурируют с вузами за мотивированных абитуриентов, открывают лаборатории, становятся базой дуального образования. Во многом развитию СПО помогает бизнес: компании участвуют в разработке программ, оснащают мастерские, включаются в профориентацию и обучение преподавателей. Об этом говорит в интервью Центру социального проектирования «Платформа» Александр Приютов, директор по развитию бизнеса QRate – отечественной компании развивающей рынок квантовых коммуникаций.
🔹 Почему в колледжах появляются VR-лаборатории и ИИ-агенты?
Потому что на это есть технологический и социальный запрос. Государственные программы («Цифровая экономика», «Молодые профессионалы»), запрос работодателей на адаптивные кадры и цифровая социализация самого поколения студентов — все это делает СПО главной точкой входа в цифровую среду. При этом сами колледжи получают возможность формировать лаборатории и мастерские не в отрыве от рынка, а в партнерстве с работодателями, которые участвуют в настройке учебного процесса и предоставляют передовое оборудование.
🔹 Что происходит с «практикой», когда она становится виртуальной?
С одной стороны, цифровые интерфейсы формируют новые когнитивные навыки, прокачивают внимание, готовят к работе в гибридных командах. С другой, возникает иллюзия компетентности. Виртуальное мастерство не всегда трансформируется в реальный опыт, а человек рискует стать оператором, не понимающим логику системы. Сенсомоторика страдает, особенно в тех сферах, где важна тактильная точность.
🔹 Дуальное образование: стимул или ограничение?
Стимул в том, что студенты раньше выходят на рынок труда, получают мотивацию и деньги. Ограничение в том, что работодатели часто диктуют учебную повестку, подменяя освоение профессии узкой специализацией. Это формирует модульную идентичность, привязанную к конкретной индустрии, а не к самому профессиональному полю.
Сотрудничество QRate с учебными заведениями на всех образовательных уровнях привело к созданию новых профессиональных и образовательных стандартов. В этом году программа среднего профессионального образования 11.02.19 «Квантовые коммуникации» впервые откроет свои двери для учащихся Москвы (колледж связи 54), Московской области (ГБПОУ МО «Можайский техникум») и ряда регионов нашей страны.
🔹 Почему ИИ — не враг, а ресурс?
Потому что он высвобождает до 60% времени преподавателя, автоматизируя рутину, и дает доступ к персонализированному обучению, тому, что раньше было прерогативой элит. Да, есть страхи, но это, скорее, маркер перехода. Как промышленная революция вытеснила ручной труд, так ИИ вытесняет рутину. Субъектность сохраняется, если есть грамотное управление.
🔹 Колледж как социальная инфраструктура
Особенно в малых и средних городах колледж — не просто учебное заведение. Это центр притяжения, точка для встреч преподавателей, работодателей, родителей. Мастерские становятся площадками взаимодействия с бизнесом, клубами робототехники, коворкингами, точками миграции для фрилансеров. СПО — это сообщество.
На Atomskills-2024 колледжи выступили наравне с университетами и сотрудниками «Росатома» в компетенции «Квантовые технологии». А в хакатонах демонстрируют не просто участие, а конкурентность. Это не про формальную учебу, а про включение в реальный рынок.
🔹 Что мешает колледжам двигаться быстрее?
Бюрократическая инерция, нежелание терять контроль, страх новизны со стороны преподавателей, управление, ориентированное на формальные показатели, а не на результат — все это тормозит развитие. Пока колледжи воспринимаются как «учреждения», а не как «социально значимые лаборатории», любые нововведения рискуют остаться поверхностными.
Полный текст интервью — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Собственность как соглашение: к чему нас подводит новая волна национализации
Национализация — индикатор изменения институциональной архитектуры, в которой экономическая модель пересобирается под давлением внешних и внутренних факторов. Под прикрытием больших мобилизационных мотивов, суверенитет, безопасность, контроль, идет точечная экспроприация перспективных активов у средних и мелких собственников. Перегибы на местах уже формируют новую практику, где важна не форма, а статус владельца в системе неформальных договорённостей.
За цифрами и нормативными решениями разворачивается культурный код, который бизнесу предстоит учитывать не в теории, а в операционной реальности.
В первый день работы ПМЭФ состоялась одна из концептуальных дискуссий форума — деловой завтрак «Национализация и экономика: современные вызовы». В числе участников эксперты с разным бэкграундом: от экс-министра иностранных дел Австрии Карин Кнайсль до академика РАН Александра Некипелова, от руководителя направления макроанализа ИНП РАН Дмитрия Белоусова до вице-президента РСПП Елены Паниной. В обсуждении участвовал генеральный директор ЦСП «Платформа» Алексей Фирсов.
Национализация — регулярное явление в мировой экономике. Вспомним примеры из истории: крупные волны национализации в 1960-х годах на Ближнем Востоке, в Латинской Америке, в энергетике и инфраструктуре, эпоха Кромвеля и изъятие церковных земель. Эти аналогии задают важную рамку: речь не о ретро-движении, а о периодической переоценке роли государства в управлении ключевыми активами. Для России этот цикл проходит под давлением внешних санкций и внутреннего запроса на мобилизацию.
🔹 Смена логики: от права — к роли
В России собственность — это конвенция, а не титул. Владение не закреплено как абсолют: оно работает, пока действует договоренность между владельцем и ключевыми стейкхолдерами: государством, обществом, отраслевыми группами. Собственник — это медиатор интересов, а предприниматель — социальный психолог. «В России предприниматель должен быть социальным психологом», — напомнил Алексей Фирсов, подчеркнув, что бизнес должен улавливать ритм негласных ожиданий и встроиться в текущую культурно-экономическую матрицу. Игра по уставу здесь уже не срабатывает: важен слух к «тихой музыке соглашений».
🔹 Управление важнее формы собственности
Сегодня неважно, кто формально владеет активом: важно, кто им управляет и насколько результативно. Примеры «Газпром нефти» и ЛУКОЙЛа, Сбербанка и Альфа-Банка показывают: инструмент собственности больше не коррелирует напрямую с эффективностью. Национализация — не обязательно откат, а в ряде отраслей — осмысленный поворот к управлению в режиме мобилизации. Качество управления зависит от подбора менеджмента.
🔹 Что движет процессом
В основе волны национализации две причины. Первая — потребность контролировать стратегические активы (нефть, логистика, компоненты для ВПК). Вторая — реакция на конфискацию российских активов за рубежом. Как метафора прозвучал случай с офисом «Газпрома» в Германии, где «с молотка пустили даже кофейные сервизы». В этих условиях возникает новая логика безопасности активов.
Но одновременно начинается экспроприация перспективных активов у среднего и малого бизнеса. Нна местах фиксируются перегибы: ситуации, когда принципы «эффективного управления» используются как основание для перехвата контроля без институциональной прозрачности.
🔹 Институциональное разделение: регулятор ≠ собственник
Может ли государство одновременно регулировать правила и участвовать в управлении активами? Пока ответ не очевиден, но запрос на разделение функций, регулятор и собственник, уже оформлен. Его реализация потребует перестройки культуры управления.
Национализация в 2025-м — это переход к модели, где собственность проверяется не документами, а соответствием ожиданиям. Бизнесу придется перестроить оценку рисков. Репутация, управленческая интуиция, способность «быть понятым» — становятся активами не менее важными, чем контракты и титулы.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Национализация — индикатор изменения институциональной архитектуры, в которой экономическая модель пересобирается под давлением внешних и внутренних факторов. Под прикрытием больших мобилизационных мотивов, суверенитет, безопасность, контроль, идет точечная экспроприация перспективных активов у средних и мелких собственников. Перегибы на местах уже формируют новую практику, где важна не форма, а статус владельца в системе неформальных договорённостей.
За цифрами и нормативными решениями разворачивается культурный код, который бизнесу предстоит учитывать не в теории, а в операционной реальности.
В первый день работы ПМЭФ состоялась одна из концептуальных дискуссий форума — деловой завтрак «Национализация и экономика: современные вызовы». В числе участников эксперты с разным бэкграундом: от экс-министра иностранных дел Австрии Карин Кнайсль до академика РАН Александра Некипелова, от руководителя направления макроанализа ИНП РАН Дмитрия Белоусова до вице-президента РСПП Елены Паниной. В обсуждении участвовал генеральный директор ЦСП «Платформа» Алексей Фирсов.
Национализация — регулярное явление в мировой экономике. Вспомним примеры из истории: крупные волны национализации в 1960-х годах на Ближнем Востоке, в Латинской Америке, в энергетике и инфраструктуре, эпоха Кромвеля и изъятие церковных земель. Эти аналогии задают важную рамку: речь не о ретро-движении, а о периодической переоценке роли государства в управлении ключевыми активами. Для России этот цикл проходит под давлением внешних санкций и внутреннего запроса на мобилизацию.
🔹 Смена логики: от права — к роли
В России собственность — это конвенция, а не титул. Владение не закреплено как абсолют: оно работает, пока действует договоренность между владельцем и ключевыми стейкхолдерами: государством, обществом, отраслевыми группами. Собственник — это медиатор интересов, а предприниматель — социальный психолог. «В России предприниматель должен быть социальным психологом», — напомнил Алексей Фирсов, подчеркнув, что бизнес должен улавливать ритм негласных ожиданий и встроиться в текущую культурно-экономическую матрицу. Игра по уставу здесь уже не срабатывает: важен слух к «тихой музыке соглашений».
🔹 Управление важнее формы собственности
Сегодня неважно, кто формально владеет активом: важно, кто им управляет и насколько результативно. Примеры «Газпром нефти» и ЛУКОЙЛа, Сбербанка и Альфа-Банка показывают: инструмент собственности больше не коррелирует напрямую с эффективностью. Национализация — не обязательно откат, а в ряде отраслей — осмысленный поворот к управлению в режиме мобилизации. Качество управления зависит от подбора менеджмента.
🔹 Что движет процессом
В основе волны национализации две причины. Первая — потребность контролировать стратегические активы (нефть, логистика, компоненты для ВПК). Вторая — реакция на конфискацию российских активов за рубежом. Как метафора прозвучал случай с офисом «Газпрома» в Германии, где «с молотка пустили даже кофейные сервизы». В этих условиях возникает новая логика безопасности активов.
Но одновременно начинается экспроприация перспективных активов у среднего и малого бизнеса. Нна местах фиксируются перегибы: ситуации, когда принципы «эффективного управления» используются как основание для перехвата контроля без институциональной прозрачности.
🔹 Институциональное разделение: регулятор ≠ собственник
Может ли государство одновременно регулировать правила и участвовать в управлении активами? Пока ответ не очевиден, но запрос на разделение функций, регулятор и собственник, уже оформлен. Его реализация потребует перестройки культуры управления.
Национализация в 2025-м — это переход к модели, где собственность проверяется не документами, а соответствием ожиданиям. Бизнесу придется перестроить оценку рисков. Репутация, управленческая интуиция, способность «быть понятым» — становятся активами не менее важными, чем контракты и титулы.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Прямо сейчас на сессии ПМЭФ Алексей Фирсов, генеральный директор ЦСП «Платформа», представляет исследование «Эскизы будущего» — совместный проект с Национальной Медиа Группой. В центре внимания — не прогнозы ради прогноза, а попытка понять, какие представления о будущем становятся рабочими конструктами для государства, индустрий и культуры.
Дискуссия выстроена вокруг конкретных вызовов. Какие футурологические идеи действительно способны лечь в основу новых медиапроектов — и где заканчивается фантастика, а начинается стратегическое воображение? Как технологии меняют темп и масштаб культурных процессов? Что происходит на стыке научного знания и художественного языка — и почему именно этот стык сегодня особенно важен?
На повестке — и более острые вопросы: какую рамку государство предлагает обществу в разговоре о будущем, и есть ли у креативной индустрии шанс вписаться в этот нарратив не как инструмент, а как полноценный соавтор?
Модератор — Константин Богомолов, Режиссер; художественный руководитель, Московский драматический театр на Малой Бронной.
Выступающие:
— Светлана Баланова, Генеральный директор, АО «Национальная медиа группа»
— Александр Журавский, Заместитель начальника Управления Президента Российской Федерации по общественным проектам
— Андрей Золотарев, Сценарист, продюсер, режиссер
— Роберто Куалья, Писатель-фантаст
— Софья Митрофанова, Генеральный директор, ООО «МТС Медиа»
— Алексей Фирсов, Генеральный директор, ООО «ЦСП «Платформа»; вице-президент, Российская ассоциация по связям с общественностью
— Владимир Шевченко, Ректор, Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ»
Участники дискуссии:
— Михаил Гордин, Ректор, Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана
— Альберт Ефимов, Вице-президент – директор управления исследований и инноваций, ПАО Сбербанк
— Евгений Кузнецов, Генеральный директор, ООО «Орбита Капитал Партнерз»
Мы вернемся к разбору ключевых тезисов после окончания дискуссии. А пока — рекомендуем заглянуть в исследование.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Дискуссия выстроена вокруг конкретных вызовов. Какие футурологические идеи действительно способны лечь в основу новых медиапроектов — и где заканчивается фантастика, а начинается стратегическое воображение? Как технологии меняют темп и масштаб культурных процессов? Что происходит на стыке научного знания и художественного языка — и почему именно этот стык сегодня особенно важен?
На повестке — и более острые вопросы: какую рамку государство предлагает обществу в разговоре о будущем, и есть ли у креативной индустрии шанс вписаться в этот нарратив не как инструмент, а как полноценный соавтор?
Модератор — Константин Богомолов, Режиссер; художественный руководитель, Московский драматический театр на Малой Бронной.
Выступающие:
— Светлана Баланова, Генеральный директор, АО «Национальная медиа группа»
— Александр Журавский, Заместитель начальника Управления Президента Российской Федерации по общественным проектам
— Андрей Золотарев, Сценарист, продюсер, режиссер
— Роберто Куалья, Писатель-фантаст
— Софья Митрофанова, Генеральный директор, ООО «МТС Медиа»
— Алексей Фирсов, Генеральный директор, ООО «ЦСП «Платформа»; вице-президент, Российская ассоциация по связям с общественностью
— Владимир Шевченко, Ректор, Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ»
Участники дискуссии:
— Михаил Гордин, Ректор, Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана
— Альберт Ефимов, Вице-президент – директор управления исследований и инноваций, ПАО Сбербанк
— Евгений Кузнецов, Генеральный директор, ООО «Орбита Капитал Партнерз»
Мы вернемся к разбору ключевых тезисов после окончания дискуссии. А пока — рекомендуем заглянуть в исследование.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
ЭскизыБудущего_ЦСП_Платформа_НМГ.pdf
19.7 MB
Будущее не предсказывается, а проектируется — вместе с обществом, экспертами и искусством
Мы все меньше говорим о будущем дальше 10–15 лет, потому что мир меняется слишком быстро, а человек теряет ощущение опоры. Но если не формировать долгосрочные образы сознательно, это сделают за нас — алгоритмы, корпорации или внешние силы. Поэтому мы, Центр социального проектирования «Платформа» совместно с Национальной Медиа Группой, запустили исследование «Эскизы будущего». Мы не просто зафиксировали представления россиян, а вместе с учеными, футурологами, философами и лидерами креативных индустрий попробовали сконструировать картину завтрашнего мира. Какой может стать планета, каким будет человек, и что останется человеческим — даже через сто лет.
Несмотря на общий мировой поворот к тревожности, россияне демонстрируют сдержанный, но устойчивый оптимизм. 63% уверены — у человечества есть будущее, и оно связано с развитием. Оптимизм чаще демонстрируют те, кто верит в собственное влияние на мир и готов брать на себя ответственность. Молодые — особенно.
🔹 Методика исследования
Мы объединили всероссийский опрос (2000 респондентов), 50 интервью с экспертами и серию фокус-групп с подростками. Задача была не только собрать факты, но и собрать смыслы. Исследование включало и панельные обсуждения с ведущими философами, учеными, представителями киноиндустрии, литературы, креативных профессий.
🔹 Что мы увидели
– 71% считает, что через 100 лет человечество останется на Земле. Идея колонизации космоса кажется утопичной.
– 64% уверены, что ИИ и роботы будут помощниками, а не хозяевами.
– 70% называют прогресс в медицине главным драйвером будущего, затем — ИИ и экотехнологии.
– 67% считают, что институт семьи должен сохраниться. Это — базовая социальная опора, которую не хочется терять.
– В представлении россиян человек будущего — умный, гибкий, бережный к природе, но подвержен рискам — потеря эмоциональной близости, моральной устойчивости, психологического здоровья.
🔹 Почему здесь важно кино
75% хотят видеть в кино вдохновляющие и светлые образы будущего. Но на экране доминируют катастрофы, войны, выживание. Причины — не только сюжетная драматургия, но и отсутствие новых сценариев. Мы предлагаем рассматривать кино как инструмент формирования культурной иммунной системы, в которой образ будущего задает вектор, а не пугает.
Мы верим — будущее можно строить сообща. И чем подробнее его эскизы, тем меньше шансов, что реальность застигнет нас врасплох.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Мы все меньше говорим о будущем дальше 10–15 лет, потому что мир меняется слишком быстро, а человек теряет ощущение опоры. Но если не формировать долгосрочные образы сознательно, это сделают за нас — алгоритмы, корпорации или внешние силы. Поэтому мы, Центр социального проектирования «Платформа» совместно с Национальной Медиа Группой, запустили исследование «Эскизы будущего». Мы не просто зафиксировали представления россиян, а вместе с учеными, футурологами, философами и лидерами креативных индустрий попробовали сконструировать картину завтрашнего мира. Какой может стать планета, каким будет человек, и что останется человеческим — даже через сто лет.
Несмотря на общий мировой поворот к тревожности, россияне демонстрируют сдержанный, но устойчивый оптимизм. 63% уверены — у человечества есть будущее, и оно связано с развитием. Оптимизм чаще демонстрируют те, кто верит в собственное влияние на мир и готов брать на себя ответственность. Молодые — особенно.
🔹 Методика исследования
Мы объединили всероссийский опрос (2000 респондентов), 50 интервью с экспертами и серию фокус-групп с подростками. Задача была не только собрать факты, но и собрать смыслы. Исследование включало и панельные обсуждения с ведущими философами, учеными, представителями киноиндустрии, литературы, креативных профессий.
🔹 Что мы увидели
– 71% считает, что через 100 лет человечество останется на Земле. Идея колонизации космоса кажется утопичной.
– 64% уверены, что ИИ и роботы будут помощниками, а не хозяевами.
– 70% называют прогресс в медицине главным драйвером будущего, затем — ИИ и экотехнологии.
– 67% считают, что институт семьи должен сохраниться. Это — базовая социальная опора, которую не хочется терять.
– В представлении россиян человек будущего — умный, гибкий, бережный к природе, но подвержен рискам — потеря эмоциональной близости, моральной устойчивости, психологического здоровья.
🔹 Почему здесь важно кино
75% хотят видеть в кино вдохновляющие и светлые образы будущего. Но на экране доминируют катастрофы, войны, выживание. Причины — не только сюжетная драматургия, но и отсутствие новых сценариев. Мы предлагаем рассматривать кино как инструмент формирования культурной иммунной системы, в которой образ будущего задает вектор, а не пугает.
Мы верим — будущее можно строить сообща. И чем подробнее его эскизы, тем меньше шансов, что реальность застигнет нас врасплох.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Сценарии будущего как зеркало человека: что может исчезнуть в нас при столкновении с технологиями
Разговор о будущем — это прежде всего разговор о том, что именно мы считаем недопустимым потерять. Человевество интересует вопрос: останется ли человек собой в будущем? Исследование «Эскизы будущего» было задумано не только ради описания вероятных сценариев, но и как попытка понять, какие элементы человеческой природы оказываются под давлением изменений. Речь уже не о технологиях, а о границах допустимого.
🔹 Что показали данные исследования?
🔸 Четыре качества, которые, по мнению респондентов, скорее всего усилятся в человеке будущего: интеллект, адаптивность, творческие способности, экологическая чувствительность. Это выглядит позитивно, пока не посмотрим на другую часть шкалы.
🔸 Самые уязвимые зоны — моральные ориентиры, психологическое здоровье, физическое состояние, эмоциональность. Человек будущего, скорее всего, будет умнее, но более тревожным, менее эмоциональным, возможно, внутренне одиноким.
🔸 Отношения между людьми, по прогнозам большинства, станут менее глубокими. 69 % считают, что они будут более отчужденными, только 25 % надеются на искренность. Цифровая среда уже не воспринимается как пространство устойчивых связей.
🔸 Семья, по мнению 62 % опрошенных, сохранится в классическом виде, но 32 % предполагают, что ей на смену придут технологические формы — от виртуальных партнеров до искусственных репродуктивных решений. За этими цифрами — вопрос: останемся ли мы телесными, эмоциональными, или станем интерфейсом?
🔸 Питание превращается в зону идентичности. 60 % считают, что преобладать будет искусственная еда. Почти половина взрослых воспринимают это как утрату чего-то настоящего — вкуса, привычки, ритуала.
Будущее — это не про то, что появится. Это про то, что останется. Развитие не вызывает отторжения, если оно не нарушает ощущение внутренней целостности. Люди готовы к изменениям, но не хотят утрачивать базовое — способность чувствовать, привязываться, различать смысл, отличать близость от замены. Это не культурный консерватизм, а базовая попытка сохранить самого себя.
Полная версия исследования доступна по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Разговор о будущем — это прежде всего разговор о том, что именно мы считаем недопустимым потерять. Человевество интересует вопрос: останется ли человек собой в будущем? Исследование «Эскизы будущего» было задумано не только ради описания вероятных сценариев, но и как попытка понять, какие элементы человеческой природы оказываются под давлением изменений. Речь уже не о технологиях, а о границах допустимого.
🔸 Четыре качества, которые, по мнению респондентов, скорее всего усилятся в человеке будущего: интеллект, адаптивность, творческие способности, экологическая чувствительность. Это выглядит позитивно, пока не посмотрим на другую часть шкалы.
🔸 Самые уязвимые зоны — моральные ориентиры, психологическое здоровье, физическое состояние, эмоциональность. Человек будущего, скорее всего, будет умнее, но более тревожным, менее эмоциональным, возможно, внутренне одиноким.
🔸 Отношения между людьми, по прогнозам большинства, станут менее глубокими. 69 % считают, что они будут более отчужденными, только 25 % надеются на искренность. Цифровая среда уже не воспринимается как пространство устойчивых связей.
🔸 Семья, по мнению 62 % опрошенных, сохранится в классическом виде, но 32 % предполагают, что ей на смену придут технологические формы — от виртуальных партнеров до искусственных репродуктивных решений. За этими цифрами — вопрос: останемся ли мы телесными, эмоциональными, или станем интерфейсом?
🔸 Питание превращается в зону идентичности. 60 % считают, что преобладать будет искусственная еда. Почти половина взрослых воспринимают это как утрату чего-то настоящего — вкуса, привычки, ритуала.
Будущее — это не про то, что появится. Это про то, что останется. Развитие не вызывает отторжения, если оно не нарушает ощущение внутренней целостности. Люди готовы к изменениям, но не хотят утрачивать базовое — способность чувствовать, привязываться, различать смысл, отличать близость от замены. Это не культурный консерватизм, а базовая попытка сохранить самого себя.
Полная версия исследования доступна по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Что разрушает образ будущего и как его собирают заново
Культура перестала справляться с задачей воображения будущего, и даже вдохновляющие технологии вызывают тревогу, а долгосрочные цели кажутся либо туманными, либо недостижимыми. В нашем исследовании «Эскизы будущего» мы попытались понять, что подтачивает способность видеть дальше, и кто способен заново собрать эту оптику.
Общество испытывает нехватку коллективного воображения. Мы не просто не знаем, каким может быть мир — мы не уверены, что имеем право его проектировать.
🔹 Несколько фактов, которые многое объясняют
🔸 Мечта о космосе перестала работать как двигатель. Колонизация других планет больше не воспринимается как реальная цель. Хотя люди считают, что даже через сто лет человечество останется жить на этой планете, интерес к космосу уходит в область кино. Парадокс — наибольший зрительский интерес вызывают именно космические сюжеты. Мы разочаровались в миссии, но не в символе.
🔸 Люди хотят быть не сверхлюдьми, а волшебниками. В открытых ответах на вопрос о желаемых изобретениях будущего чаще всего звучат: капсула телепортации, 3D-принтер еды, скатерть-самобранка, таблетка долголетия, кресло, которое летает. Это не утопия технологического могущества, а интуитивный запрос на упрощение жизни, где человек остается в центре.
🔸 Будущее чаще формируют не инженеры, а художники. Мы предложили креативным лидерам визуализировать образы далекого будущего. В их воображении — парящие многоуровневые кварталы, архитектура из светящихся водорослей, интеллектуальные материалы, меняющие форму и цвет, цифровые помощники, улавливающие мысли, жилища, собранные как мебель из Икеи. Это не проект в AutoCAD, а попытка сформировать образ мира, где технологии служат не власти, а гармонии.
🔸 Подростки — единственные, кто по-настоящему верит в трансформацию. В возрастной группе 12–17 лет 79 % уверены, что технологии улучшат жизнь. Но даже они говорят об угрозах: потере человечности, росте неравенства, возможности новой войны — теперь уже космической. При этом подростки охотнее, чем взрослые, рассматривают будущее как возможность, и ждут от искусства помощи в его осмыслении.
🔹 Почему это важно
Сегодня будущее воспринимается как пространство неопределенности, а не как поле для смысла. Мы либо его боимся, либо превращаем в фантазию. Именно поэтому к проектированию будущего нужно подключать не только экспертов и стратегов, но и художников, подростков, сценаристов — всех, кто способен задавать образ, не дожидаясь команды или консенсуса.
Если мы не начнем формулировать будущее словами, это сделают визуальные алгоритмы. И тогда оно уже не будет нашим.
Полная версия исследования доступна по ссылке.
Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Культура перестала справляться с задачей воображения будущего, и даже вдохновляющие технологии вызывают тревогу, а долгосрочные цели кажутся либо туманными, либо недостижимыми. В нашем исследовании «Эскизы будущего» мы попытались понять, что подтачивает способность видеть дальше, и кто способен заново собрать эту оптику.
Общество испытывает нехватку коллективного воображения. Мы не просто не знаем, каким может быть мир — мы не уверены, что имеем право его проектировать.
🔹 Несколько фактов, которые многое объясняют
🔸 Мечта о космосе перестала работать как двигатель. Колонизация других планет больше не воспринимается как реальная цель. Хотя люди считают, что даже через сто лет человечество останется жить на этой планете, интерес к космосу уходит в область кино. Парадокс — наибольший зрительский интерес вызывают именно космические сюжеты. Мы разочаровались в миссии, но не в символе.
🔸 Люди хотят быть не сверхлюдьми, а волшебниками. В открытых ответах на вопрос о желаемых изобретениях будущего чаще всего звучат: капсула телепортации, 3D-принтер еды, скатерть-самобранка, таблетка долголетия, кресло, которое летает. Это не утопия технологического могущества, а интуитивный запрос на упрощение жизни, где человек остается в центре.
🔸 Будущее чаще формируют не инженеры, а художники. Мы предложили креативным лидерам визуализировать образы далекого будущего. В их воображении — парящие многоуровневые кварталы, архитектура из светящихся водорослей, интеллектуальные материалы, меняющие форму и цвет, цифровые помощники, улавливающие мысли, жилища, собранные как мебель из Икеи. Это не проект в AutoCAD, а попытка сформировать образ мира, где технологии служат не власти, а гармонии.
🔸 Подростки — единственные, кто по-настоящему верит в трансформацию. В возрастной группе 12–17 лет 79 % уверены, что технологии улучшат жизнь. Но даже они говорят об угрозах: потере человечности, росте неравенства, возможности новой войны — теперь уже космической. При этом подростки охотнее, чем взрослые, рассматривают будущее как возможность, и ждут от искусства помощи в его осмыслении.
🔹 Почему это важно
Сегодня будущее воспринимается как пространство неопределенности, а не как поле для смысла. Мы либо его боимся, либо превращаем в фантазию. Именно поэтому к проектированию будущего нужно подключать не только экспертов и стратегов, но и художников, подростков, сценаристов — всех, кто способен задавать образ, не дожидаясь команды или консенсуса.
Если мы не начнем формулировать будущее словами, это сделают визуальные алгоритмы. И тогда оно уже не будет нашим.
Полная версия исследования доступна по ссылке.
Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Forwarded from Валерий Фёдоров. Механизмы власти
Рисуем эскизы будущего на ПМЭФ. Идет тяжело, но идет! На сцене - Александр Журавский и Алексей Фирсов, политик и философ
Принцип зебры: когда конфискация становится нормой
Перед нами новая культурная реальность, в которой изменилось само отношение к собственности. Алексей Фирсов, социолог и генеральный директор ЦСП «Платформа», в колонке для Forbes.ru объясняет, что новая волна национализации в России не столько об институте, сколько о конвенции. И это знание меняет все. Для бизнеса больше не работает логика прав, работает логика роли. Система собственности стала «зеброй»: черные и белые полосы идут вперемешку, и никто не знает, где начинается угроза, а где конвенциональное соглашение.
Как это обычно бывает на крупных форумах, самые живые разговоры проходят не в залах пленарных сессий, а в кулуарах. На ПМЭФ-2025 о национализации никто громко не говорил, но говорили все. Особенный импульс этим разговорам дало решение суда об изъятии аэропорта Домодедово: еще пару лет назад это вызвало бы резонанс, а теперь бизнес просто пожал плечами, мол, стратегический актив должен быть под контролем.
Национализация перестала быть шоком. Это уже не эксцесс, а регулярная процедура. Разницу между терминами «национализация» и «конфискация» перестали различать даже участники рынка: первая предполагает выкуп, вторая — наказание. Но кто сейчас всерьез верит, что есть бизнес, который чист перед законом?
История Домодедово — лишь одна в длинной цепочке. Слишком много изъятий, чтобы каждое воспринимать как ЧП. Кофейные сервизы «Газпрома» в Австрии, ушедшие с молотка — символ нового времени, в котором не до церемоний.
В России преобладают два сценария национализации:
🔸 Национализация прибыли — возврат успешных компаний под госконтроль. Иногда формально, иногда через укрупнение вокруг «своих» структур, например, нефтегазовых активов и «Роснефти».
🔸 Национализация стратегических звеньев — там, где важна не экономика, а контроль.
Первый сценарий, спасение убыточных гигантов с последующей приватизацией, в России почти не встречается. Тут не спасают, тут забирают. Иногда формально, иногда по понятиям.
Но главный сдвиг даже не в практике, а в логике. В России собственность — не титул, а конвенция. Владеешь, пока соблюдаешь негласные правила. Срок годности таких правил может быть весьма коротким. До 2022 года — одни, после — совсем другие.
Домодедово. Сильный менеджер, но слабый социальный слух. Не улавливал, что изменилась музыка. А в России важно слышать не текст, а ритм. Нарушил негласный контракт — лишился собственности. Теперь его компания раздает футболки с цитатами Путина на ПМЭФ, чтобы продемонстрировать лояльность. Потому что правила игры поменялись.
Критиковать эту систему — все равно что пытаться отмыть зебру от черных полос. Это ее природа.
Парадокс: у конвенциональной модели тоже есть плюсы. Она может стимулировать бизнес к социальной отдаче. Используется как рычаг в мобилизационный момент. Но главное, она требует от бизнеса социальной интуиции, способности встраиваться в изменяющийся контекст. В этой логике эффективный собственник — это не тот, у кого бумага в порядке, а тот, кто на связи с ожиданиями.
На Западе все иначе. Там собственность — священная корова. Но даже в США временами бывали вспышки госвмешательства. Можно вспомнить кризис 2008 года и General Motors, которую стали называть Government Motors или массовую национализацию банков. Национализация — вообще регулярная вещь в мировой экономике, просто в разных культурах она выглядит по-разному.
Россия — культура конвенции. И вместо укрепления институтов мы, скорее всего, получим усиление этой модели. Государство все больше убеждается: важен не собственник, а менеджер. Если управление можно сохранить — право можно забрать. Именно это объясняет спокойствие деловой публики, когда актив переходит в другие руки.
Нам нужна рационализация конвенций. Нужно договориться, где белая полоса, а где черная. И, возможно, пришло время придумать русский аналог термина public affairs. У нас его нет, но смысл интуитивно понятен: в грубой форме это отражается в национальном императиве: «не жрать в одно рыло».
Полный текст — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Перед нами новая культурная реальность, в которой изменилось само отношение к собственности. Алексей Фирсов, социолог и генеральный директор ЦСП «Платформа», в колонке для Forbes.ru объясняет, что новая волна национализации в России не столько об институте, сколько о конвенции. И это знание меняет все. Для бизнеса больше не работает логика прав, работает логика роли. Система собственности стала «зеброй»: черные и белые полосы идут вперемешку, и никто не знает, где начинается угроза, а где конвенциональное соглашение.
Как это обычно бывает на крупных форумах, самые живые разговоры проходят не в залах пленарных сессий, а в кулуарах. На ПМЭФ-2025 о национализации никто громко не говорил, но говорили все. Особенный импульс этим разговорам дало решение суда об изъятии аэропорта Домодедово: еще пару лет назад это вызвало бы резонанс, а теперь бизнес просто пожал плечами, мол, стратегический актив должен быть под контролем.
Национализация перестала быть шоком. Это уже не эксцесс, а регулярная процедура. Разницу между терминами «национализация» и «конфискация» перестали различать даже участники рынка: первая предполагает выкуп, вторая — наказание. Но кто сейчас всерьез верит, что есть бизнес, который чист перед законом?
История Домодедово — лишь одна в длинной цепочке. Слишком много изъятий, чтобы каждое воспринимать как ЧП. Кофейные сервизы «Газпрома» в Австрии, ушедшие с молотка — символ нового времени, в котором не до церемоний.
В России преобладают два сценария национализации:
🔸 Национализация прибыли — возврат успешных компаний под госконтроль. Иногда формально, иногда через укрупнение вокруг «своих» структур, например, нефтегазовых активов и «Роснефти».
🔸 Национализация стратегических звеньев — там, где важна не экономика, а контроль.
Первый сценарий, спасение убыточных гигантов с последующей приватизацией, в России почти не встречается. Тут не спасают, тут забирают. Иногда формально, иногда по понятиям.
Но главный сдвиг даже не в практике, а в логике. В России собственность — не титул, а конвенция. Владеешь, пока соблюдаешь негласные правила. Срок годности таких правил может быть весьма коротким. До 2022 года — одни, после — совсем другие.
Домодедово. Сильный менеджер, но слабый социальный слух. Не улавливал, что изменилась музыка. А в России важно слышать не текст, а ритм. Нарушил негласный контракт — лишился собственности. Теперь его компания раздает футболки с цитатами Путина на ПМЭФ, чтобы продемонстрировать лояльность. Потому что правила игры поменялись.
Критиковать эту систему — все равно что пытаться отмыть зебру от черных полос. Это ее природа.
Парадокс: у конвенциональной модели тоже есть плюсы. Она может стимулировать бизнес к социальной отдаче. Используется как рычаг в мобилизационный момент. Но главное, она требует от бизнеса социальной интуиции, способности встраиваться в изменяющийся контекст. В этой логике эффективный собственник — это не тот, у кого бумага в порядке, а тот, кто на связи с ожиданиями.
На Западе все иначе. Там собственность — священная корова. Но даже в США временами бывали вспышки госвмешательства. Можно вспомнить кризис 2008 года и General Motors, которую стали называть Government Motors или массовую национализацию банков. Национализация — вообще регулярная вещь в мировой экономике, просто в разных культурах она выглядит по-разному.
Россия — культура конвенции. И вместо укрепления институтов мы, скорее всего, получим усиление этой модели. Государство все больше убеждается: важен не собственник, а менеджер. Если управление можно сохранить — право можно забрать. Именно это объясняет спокойствие деловой публики, когда актив переходит в другие руки.
Нам нужна рационализация конвенций. Нужно договориться, где белая полоса, а где черная. И, возможно, пришло время придумать русский аналог термина public affairs. У нас его нет, но смысл интуитивно понятен: в грубой форме это отражается в национальном императиве: «не жрать в одно рыло».
Полный текст — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Материалы будущего: как полимеры становятся нашими партнерами
Продолжаем исследовать образ будущего, в том числе его физическую основу: какие материалы станут базой для гибкого и быстро меняющегося мира. Впереди — Эра полимеров. Не как замены природных веществ, а как переход к новой логике материи, где синтетическое превосходит натуральное по возможностям. Полимеры — ресурс для создания принципиально новых качеств: усиление тела, продление жизни, производство еды, архитектура под человека. О материале как партнере, а не вещи мы говорим с Константином Вернигоровым, генеральным директором «Полилаб» и руководителем направления прикладной науки СИБУРа.
🔸 Материал перестает быть вещью и становится союзником
Сегодня вещи — это просто объекты. Завтра — партнеры. Речь уже не просто о мебели или одежде, а об экзоскелетах и умных тканях, об одежде как об оболочке, поддерживающей микроклимат тела, и материалах, которые повышают функциональность человека. Это не фантастика, а ожидаемый вектор R&D: от вещей к интеллектуальному «интерфейсу» тела.
🔹 Стирание границ между натуральным и синтетическим
Мы до сих пор делим материалы на «настоящие» и «пластиковые». Но будущее поколение, те, кто родится через 30–40 лет, будет расти в окружении высокотехнологичных композитов. Для них напечатанная люлька, подстроенная под тело новорожденного, станет нормой. А хлопок — пережитком. В этих условиях понятие «естественности» сместится: важным станет не происхождение, а функциональность.
🔸 От централизованного производства — к персональным микрофабрикам
Один из ключевых сценариев — персонализированное производство. Микрореакторы и 3D-принтеры у каждого дома, способные синтезировать нужный материал по индивидуальным параметрам. Пока индустрия работает на массовость, но спрос на кастомизацию растет. Это не вопрос «если», а вопрос «когда».
🔹Ответ на глобальные вызовы
Полимеры — это не только про комфорт, но и про выживание:
– Истощение ресурсов: полимеры дают шанс на многоразовое использование и переработку.
– Рост населения и продовольственный дефицит: ученые уже синтезируют белок из углеводородов. Буквально — пища из нефти.
– Продление жизни: импланты, органопечать, биосовместимые полимеры — все это делает возможным активную жизнь за 100 лет. В будущем каждый из нас станет «потребителем полимеров» — не для упаковки, а для печени.
🔸 Полимер как культурный сдвиг
Взгляд на пластик меняется. Не в сторону «меньше», а в сторону «умнее». Новое поколение будет воспринимать качественный пластик как более адаптивную и надежную форму материи, чем условно «натуральные» материалы. Это не отказ от природы, а ее функциональное продолжение.
Полимеры выходят из тени дешевых заменителей и становятся новой материей цивилизации. Завтра они будут не просто в наших домах, а в наших телах, еде, инфраструктуре, тканях, органах. Станут продолжением человека. И чем раньше мы это осознаем, тем осмысленнее будет диалог о будущем.
Полный текст — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Продолжаем исследовать образ будущего, в том числе его физическую основу: какие материалы станут базой для гибкого и быстро меняющегося мира. Впереди — Эра полимеров. Не как замены природных веществ, а как переход к новой логике материи, где синтетическое превосходит натуральное по возможностям. Полимеры — ресурс для создания принципиально новых качеств: усиление тела, продление жизни, производство еды, архитектура под человека. О материале как партнере, а не вещи мы говорим с Константином Вернигоровым, генеральным директором «Полилаб» и руководителем направления прикладной науки СИБУРа.
🔸 Материал перестает быть вещью и становится союзником
Сегодня вещи — это просто объекты. Завтра — партнеры. Речь уже не просто о мебели или одежде, а об экзоскелетах и умных тканях, об одежде как об оболочке, поддерживающей микроклимат тела, и материалах, которые повышают функциональность человека. Это не фантастика, а ожидаемый вектор R&D: от вещей к интеллектуальному «интерфейсу» тела.
🔹 Стирание границ между натуральным и синтетическим
Мы до сих пор делим материалы на «настоящие» и «пластиковые». Но будущее поколение, те, кто родится через 30–40 лет, будет расти в окружении высокотехнологичных композитов. Для них напечатанная люлька, подстроенная под тело новорожденного, станет нормой. А хлопок — пережитком. В этих условиях понятие «естественности» сместится: важным станет не происхождение, а функциональность.
🔸 От централизованного производства — к персональным микрофабрикам
Один из ключевых сценариев — персонализированное производство. Микрореакторы и 3D-принтеры у каждого дома, способные синтезировать нужный материал по индивидуальным параметрам. Пока индустрия работает на массовость, но спрос на кастомизацию растет. Это не вопрос «если», а вопрос «когда».
🔹Ответ на глобальные вызовы
Полимеры — это не только про комфорт, но и про выживание:
– Истощение ресурсов: полимеры дают шанс на многоразовое использование и переработку.
– Рост населения и продовольственный дефицит: ученые уже синтезируют белок из углеводородов. Буквально — пища из нефти.
– Продление жизни: импланты, органопечать, биосовместимые полимеры — все это делает возможным активную жизнь за 100 лет. В будущем каждый из нас станет «потребителем полимеров» — не для упаковки, а для печени.
🔸 Полимер как культурный сдвиг
Взгляд на пластик меняется. Не в сторону «меньше», а в сторону «умнее». Новое поколение будет воспринимать качественный пластик как более адаптивную и надежную форму материи, чем условно «натуральные» материалы. Это не отказ от природы, а ее функциональное продолжение.
Полимеры выходят из тени дешевых заменителей и становятся новой материей цивилизации. Завтра они будут не просто в наших домах, а в наших телах, еде, инфраструктуре, тканях, органах. Станут продолжением человека. И чем раньше мы это осознаем, тем осмысленнее будет диалог о будущем.
Полный текст — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Будущее не в машинах, а в среде: как изменится робототехника и роль человека
Роботы, в каком-то смысле, стали средой вокруг нас. Стены, транспорт, мебель, одежда, сами материалы и все, что нас окружает, может стать разумным и адаптивным. И эта трансформация уже началась. В интервью с Альбертом Ефимовым, вице-президентом Сбера, директором управления исследований и инноваций, мы выясняем, почему роботы будущего — это не про пустые «железки», а про среду, пронизанную сенсорами и интеллектом. Беседа прошла в рамках в рамках проекта по исследованию восприятия дальних перспектив цивилизации.
Робот будущего — это не антропоморфная машина, а среда, способная менять форму и поведение под задачу. Умная стена может стать дисплеем, колонкой или вовсе исчезнуть. Мир становится пластичным, электронным, полимерным, и это уже не фантастика. Мы идем к планете, где каждая точка пространства взаимодействует с человеком, настраивается под него, буквально «живет».
Но зачем банку инвестировать в роботов? Потому что интеллект без физического тела слеп. Даже самые продвинутые ИИ-системы бесполезны, если они не получают данных из реальности. Чтобы не зависеть от чужих датасетов, мы развиваем собственные робототехнические платформы. Робот стал мостом между нашими дата-центрами и материальным миром. Он позволяет системе видеть, трогать, понимать и проверять свои гипотезы прямо в поле.
Все технологические гиганты идут в робототехнику. Google и Apple разрабатывают свои платформы, в России — Сбер и Яндекс. На наших глазах формируется новая конкуренция: не за телефоны, а за экосистемы роботов.
🔹 Роботизация — это не про железо. Это про власть нормировать
Алгоритмы уже сегодня диктуют нам поведение. Люди живут по рекомендациям: что купить, с кем общаться, как думать. Алгоритм заменил традицию, и это куда опаснее восстания машин. Потому что мы сами позволяем нормировать свою жизнь без остатка. Алгоритмы создают новые «традиции», неподвластные человеку, все чаще это цифровой приказ, а не наш собственный выбор.
🔹 Цифровая стратификация как новое социальное неравенство
Мир технологий движется быстрее, чем социальная ткань. Те, кто не хочет или не может адаптироваться, остаются на обочине. Молодежь интегрирует ИИ в повседневность, а другие «живут в прошлом» и воспринимают ИИ как угрозу. Этот разрыв растет. Мы видим его каждый день. В одном классе — подростки, генерирующие промты для нейросетей. В другом — взрослые, которые не могут выйти за пределы Excel.
🔹 Что это значит для человека?
Все, что можно автоматизировать, будет автоматизировано. Рутины больше не наша зона ответственности. Человек переходит в зону замысла. В будущем мы станем архитекторами: будем ставить задачи, а не решать их вручную. Писать код? Нет: давать идею для кода. Писать текст? Нет. Мы будем давать смысл, который текст должен передать.
Критическое мышление, способность убеждать, креативность — это и есть новая зона субъективности. Там, где не может машина, остается человек. И если мы забудем об этом, если растворим себя в потоках рекомендаций, мы и станем теми самыми роботами, которых боялись.
Роботизация — это не вопрос техники. Это вопрос культурной адаптации, в которой выигрывают не те, у кого больше процессоров, а те, кто умеет ставить вопросы.
Полный текст колонки — по ссылке.
🔹 Канал экспертных коммуникаций ЦСП «Платформа»
Роботы, в каком-то смысле, стали средой вокруг нас. Стены, транспорт, мебель, одежда, сами материалы и все, что нас окружает, может стать разумным и адаптивным. И эта трансформация уже началась. В интервью с Альбертом Ефимовым, вице-президентом Сбера, директором управления исследований и инноваций, мы выясняем, почему роботы будущего — это не про пустые «железки», а про среду, пронизанную сенсорами и интеллектом. Беседа прошла в рамках в рамках проекта по исследованию восприятия дальних перспектив цивилизации.
Робот будущего — это не антропоморфная машина, а среда, способная менять форму и поведение под задачу. Умная стена может стать дисплеем, колонкой или вовсе исчезнуть. Мир становится пластичным, электронным, полимерным, и это уже не фантастика. Мы идем к планете, где каждая точка пространства взаимодействует с человеком, настраивается под него, буквально «живет».
Но зачем банку инвестировать в роботов? Потому что интеллект без физического тела слеп. Даже самые продвинутые ИИ-системы бесполезны, если они не получают данных из реальности. Чтобы не зависеть от чужих датасетов, мы развиваем собственные робототехнические платформы. Робот стал мостом между нашими дата-центрами и материальным миром. Он позволяет системе видеть, трогать, понимать и проверять свои гипотезы прямо в поле.
Все технологические гиганты идут в робототехнику. Google и Apple разрабатывают свои платформы, в России — Сбер и Яндекс. На наших глазах формируется новая конкуренция: не за телефоны, а за экосистемы роботов.
🔹 Роботизация — это не про железо. Это про власть нормировать
Алгоритмы уже сегодня диктуют нам поведение. Люди живут по рекомендациям: что купить, с кем общаться, как думать. Алгоритм заменил традицию, и это куда опаснее восстания машин. Потому что мы сами позволяем нормировать свою жизнь без остатка. Алгоритмы создают новые «традиции», неподвластные человеку, все чаще это цифровой приказ, а не наш собственный выбор.
🔹 Цифровая стратификация как новое социальное неравенство
Мир технологий движется быстрее, чем социальная ткань. Те, кто не хочет или не может адаптироваться, остаются на обочине. Молодежь интегрирует ИИ в повседневность, а другие «живут в прошлом» и воспринимают ИИ как угрозу. Этот разрыв растет. Мы видим его каждый день. В одном классе — подростки, генерирующие промты для нейросетей. В другом — взрослые, которые не могут выйти за пределы Excel.
🔹 Что это значит для человека?
Все, что можно автоматизировать, будет автоматизировано. Рутины больше не наша зона ответственности. Человек переходит в зону замысла. В будущем мы станем архитекторами: будем ставить задачи, а не решать их вручную. Писать код? Нет: давать идею для кода. Писать текст? Нет. Мы будем давать смысл, который текст должен передать.
Критическое мышление, способность убеждать, креативность — это и есть новая зона субъективности. Там, где не может машина, остается человек. И если мы забудем об этом, если растворим себя в потоках рекомендаций, мы и станем теми самыми роботами, которых боялись.
Роботизация — это не вопрос техники. Это вопрос культурной адаптации, в которой выигрывают не те, у кого больше процессоров, а те, кто умеет ставить вопросы.
Полный текст колонки — по ссылке.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM