Написал вот обширный текст про революционный радикализм Коммунистической Партии Югославии в годы Второй Мировой войны, которую “группа Тито” стремилась, - по немного скорректированным ленинским рецептам, - превратить из войны “межимпериалистической” (а затем и “антифашистской”) в войну “гражданскую”, постоянно сталкиваясь на этом пути с недовольством советских “старших братьев”.

Тема советско-югославского раскола в современной русскоязычной литературе в основном сводится к геополитическому противостоянию между московским центром и Белградом, пытавшимся сохранить свою относительную самостоятельность от Кремля во внешней политике, что вызвало острейшее недовольство Сталина.

В старом советском агитпропе источник конфликта вовсе сведен к голословному утверждению о том, что “фашистско-гестаповская банда Тито”, встав на позиции буржуазного национализма, изменила делу пролетарского интернационализма, пойдя в услужение мировому империализму. Больше советскому человеку знать было не нужно, все и так понятно.

Между тем, конфликт КПЮ и Москвы имел конечно и идейные предпосылки, которые в общем и целом остаются неизвестны для интересующегося русскоязычного читателя. Точно так же, как неизвестной остаётся та действительно большая идейная и практическая роль, которую югославы сыграли в процессе “исправления” московской (“димитровской”) модели “антифашистского народного фронта”, которая в своем “классическом” виде образца 1935 года не отличалась эффективностью и везде по итогу увенчалась провалом. Не будет преувеличением сказать, что именно югославы, реализовав на практике собственную “работающую” модель “антифашистского народного фронта”, внесли существенный вклад в победу левых сил в Восточной Европе в период 1944-48 гг.

Впоследствии, молодецкий революционный радикализм югославов вошел в неразрешимое противоречие с реальными (и достаточно умеренными) целями Москвы, считавшей именно себя идейным и организационным центром мирового коммунистического движения, из чего собственно и вырос межпартийный конфликт. Белградские руководители последовательно были обвинены в предательстве, фашизме и работе на иностранные разведки, сама Югославия лишилась всякой помощи, оказалась в полной изоляции и, после короткого периода одновременного противостояния Западу и Востоку, страна в конечном итоге была логично выдавлена в сторону менее агрессивного к ней Запада, с которым были выстроены устойчивые экономические отношения.

I. Вторая Мировая и югославская модель "народного фронта"

II. Международное влияние "югославской модели"

III. Югославский радикализм в послевоенное время

Вообще, балканский коммунизм тема наинтереснейшая, при этом слабо освещенная, хотя в первой половине 20 века на Балканах творилась масса событий, в которых местные коммунисты часто играли не самые последние роли. 

Один из ярких эпизодов балканского коммунизма - целенаправленная интеграция женщин в структуры “прокоммунистического” антифашистского Сопротивления в годы Второй Мировой. Что вообще-то шло резко вразрез с “мачистскими” традициями Балкан, напоминающими (по крайней мере, в то время) патриархальные порядки современного Северного Кавказа. 

Вовлечением женщин в политическую и вооруженную борьбу занимались все, - албанцы, югославы, болгары, - но в данном конкретном случае хотелось бы рассказать об участии женщин в греческом Национально-освободительном Фронте (EAM); организации сопротивления немецко-итальянско-болгарской оккупации, учрежденной по инициативе Коммунистической Партии Греции при участии трех других левых партий (Социалистической, Аграрной и Союза народной демократии) в сентябре 1941 года.

Читать далее: https://telegra.ph/ZHenshchiny-v-grecheskom-antifashistskom-soprotivlenii-08-24

Французы схватили Дурова, используя формальный предлог нарушения им уголовного законодательства, тем самым продемонстрировав наличие отсутствия существенных отличий между “светлой либерал-демократической” Францией и “страшной авторитарной” Российской Федерацией, которая действует ровно таким же иезуитским образом, стремясь взять под государственный контроль информационное поле. И подобная тенденция свойственна почти всем современным государствам, невзирая на то, какими флагами и лозунгами прикрывают расширяющееся господство аппарата над массами очередные “народные избранники”. 

Даже фиктивный аргентинский либертарианец Милей, обещавший раскромсать бензопилой “левацкое государство”, и тот намедни выкатил крутейший полицейский проект UIAAS на основе ИИ, в задачу которого входит “анализ информации с целью прогнозирования будущих преступлений и их предотвращения” через мониторинг соцсетей, мессенджеров и получения данных с камер распознавания лиц в режиме реального времени. 

На деле, “государство” если где и ликвидируется, то исключительно в сфере социального обеспечения, куда оно сдуру въехало еще в 20 веке; что же касается репрессивных функций, то мы видим лишь повсеместное усиление государственных органов, концентрацию в их руках все бóльшего количества самых передовых инструментов слежки, социального и цифрового контроля. Конечно, в “социалистическом” Китае, “либертарианской” Аргентине, “социал-демократической” Бразилии и “либерал-демократической” Польше масштаб этого контроля не одинаков, но это скорее связано с различием политических традиций, экономики и самой социально-политической структуры, создающих кое-где барьеры на пути к возведению централизованного “безопасного и удобного” цифрового концлагеря (ака “дисциплинарного санатория” из ранней книжки Лимонова), которым нас так давно пугали попы, конспирологи и техно-пессимисты, вроде Эрнста Юнгера с его “стеклянными пчелами”.

А так, повсеместная тенденция трансформации государств в сторону того, что можно было бы назвать “фашизмом 21 века”, она налицо. И общество, которое по-прежнему верит в добрых президентов, честные выборы и “борьбу с коррупцией”, бессильно перед этой неумолимой тенденцией развития государственных институтов.

“...По сути, национальное государство является образованием с военизированной структурой. В конечном итоге, национальные государства являются продуктами всех видов внутренних и внешних войн. Ни одно из существующих национальных государств не возникло само по себе. Неизменно, каждое из них имеет собственную историю войн. 

Этот процесс не ограничивается фазой их зарождения, но продолжается через милитаризацию всего общества. Гражданское руководство государства является лишь дополнением военно-полицейского аппарата. Либеральные демократии пытаются уйти от этого факта, раскрашивая свои милитаристские структуры в демократические и либеральные цвета. Однако это не мешает им искать авторитарные решения в разгар кризиса, вызванного самой системой. 

Фашистское осуществление власти является природой национального государства. Поэтому фашизм является чистейшей формой национального государства.

Эту милитаризацию можно преодолеть только с помощью самообороны. Общества без какого-либо механизма самообороны теряют свою идентичность, свою способность к демократическому принятию решений и свою политическую природу. Но самооборона общества не ограничивается только военным измерением. Она также предполагает сохранение своей идентичности, своего собственного политического сознания и стремления к демократизации. Только тогда мы можем говорить о реальной самообороне.

На этом фоне демократический конфедерализм можно назвать системой самозащиты общества. Только с помощью конфедеративных сетей может быть создана основа для противостояния мировому господству монополий и милитаризму национальных государств. Против сети монополий мы должны выстроить столь же сильную сеть социальных конфедераций..” (Абдулла Оджалан, “Национальное государство - это не решение”)

Тут вот наш современник высказывает подобные же мысли

В продолжении темы балканского коммунизма подвернулся повод.

Сегодня ведь годовщина окончания судьбоносной битвы на горной линии Грамос-Вици в 1949 году, по результатам которой Демократическая Армия Греции потерпела стратегическое поражение, мгновенно обернувшееся поражением и во всей Гражданской войне. 

Естественно, причин поражения ДАГ (и стоящей за нею Компартии Греции) было множество. Среди основных - неадекватная тактика преобразования партизанского войска в регулярную армию при колоссальной нехватке вооружения и амуниции и почти полная остановка материальной помощи извне (о том, что повздорившая со Сталиным Югославия закрыла свою границу в июле 1949 знают многие, а вот про то, что в середине августа то же самое по приказу разочаровавшегося в греках Иосифа Виссарионовича сделала Албания, почти никто и не ведает). Однако не менее важно и то, что греческому правительству крайне успешно удалось выстроить пропагандистский образ ДАГ/КПГ как “антинациональной” силы, тем самым снизив в разы масштаб вербовки в повстанческую армию, которая перманентно испытывала кадровый голод.

Почти вся пропагандистская кампания правительства против ДАГ/КПГ зиждилась на обвинениях в том, что коммунисты желают разорвать мать-Грецию на куски, отдав значительные её части “историческим врагам”, славянам-македонцам и мусульманам-албанцам. Про фракийско-македонскую проблему, которая вызывала головную боль у греческих коммунистов еще с 20-х годов я как-нибудь напишу потом, а сейчас коротко подсветим проблему албанскую.

Читать далее: https://telegra.ph/Kompartiya-Grecii-i-albanskaya-problema-08-30

Из Петербурга в Петроград | Лекция о жизни в городе в годы Войны 📽️

31 августа 1914 года Петербург был переименован в Петроград. С этим именем связан короткий, но яркий и драматичный период жизни нашего города. Именно к этому названию отсылает и первая часть названия нашего проекта.

В субботний вечер предлагаем небольшую #видео лекцию Вячеслава Самоходкина, кандидата исторических наук, заведующего музеем «Шалаш В. И. Ленина».

Как Петроград встретил Первую мировую войну? Какое непосредственное влияние на жизнь обычных петербуржцев оказало это страшное событие? Как изменился уровень жизни в городе?

https://vk.com/video-219655077_456239039?list=e00d1cd962d8cb9a59

Приятного просмотра!

Наше видео с Вячеславом Николаевичем: https://youtu.be/ODRN6HOV-r0

По традиции, 1 сентября мы поздравляем друг друга с годовщиной ливийской “революции аль-Фатех” 1969 года.

Вообще, военный антимонархический переворот в Ливии под руководством группы молодых офицеров-насеристов во главе с Муаммаром Каддафи, мало чем отличался от таких же точно мероприятий, которые в то героическое время проводили или пытались проводить по всему арабскому миру (да и не только по арабскому) военные-националисты, движимые целями модернизации своих стран.

Радикальные отличия Каддафи от прочих вождей “арабского государственного социализма” проступили в 1973 году, с судьбоносных речей в Зуваре о “переделке ливийского общества”, когда будущий “брат-лидер”, к ужасу своих же ближайших соратников из Совета Революционного Командования, впервые обозначил курс на преобразование Ливии в “государство народных масс”, которое несколько позже станет известным под названием “социалистической джамахирии”.

С одинаковой неприязнью относясь и к капитализму и к социализму марксистского типа (бюрократизация и разложение которого к тому моменту стали очевидны, хотя особенно полковнику не нравился “научный атеизм”), при этом оставаясь человеком левых взглядов, Каддафи задумал вообще ликвидировать национальное государство со всеми его инструментами (бюрократией, армией, полицией и т.д.) как таковое, передав “власть, оружие и богатство в руки организованного народа”. Ибо, по мнению дальновидного полковника, время национальных государств подходит к концу и в двери стучится “эпоха великих пространств”.

Известно, чем закончились дерзкие мероприятия “брата-лидера”, чья “третья всемирная теория” построения безгосударственного общества всеобщей справедливости опиралась не только на эгалитарные традиции бедуинов Сахеля, но и, - как говорят, - на переведенные по личному указанию произведения Кропоткина и Бакунина. Закончилось это полным крахом всех начинаний и по итогу Муаммар Каддафи трансформировался в типичного ближневосточного деспота, чьи родственники расселись на всех ступенях иерархической лестницы полицейского ливийского государства. Финал выродившейся “социалистической джамахирии” и её вождя был, как мы помним, трагичен. 

Примерно так же, кстати, развивались события в Гане и Буркина-Фасо, где местные молодые военные левых взглядов, чуравшиеся ортодоксального марксизма-ленинизма, находясь под влиянием ливийского примера  совершили перевороты и попытались быстренько передать максимум политической и экономической власти в руки низовых народных комитетов, породив тем самым тотальный хаос и опасную экономическую дезорганизацию, единственным средством спасения от которых стало усиление государственного деспотизма со всеми его прелестями, типа кумовства, коррупции и бюрократизации.

Тем не менее, даже на позднейших этапах Каддафи сохранял часть своего былого буйного нонконформизма, то выдвигая смелые проекты единого еврейско-палестинского государства, то поднимая на знамя идею защиты прав человека, то призывая к организации Соединенных Штатов Африки для усиления голоса африканцев в мире и устранения межплеменного насилия. Короче, Каддафи как был мечтателем/деконструктором/пророком на заре своей политической карьеры, так им и оставался до смерти. Говоря кстати о “пророчествах” Жириновского Каддафи, как тут не вспомнить, что полковник еще в 2009 году, резюмируя своё турне в Россию и Украину, предупреждал об опасности приближающегося столкновения между этими двумя странами, которое грозит человечеству истреблением (по причине наличия ЯО у одного из участников).

Зы. Кому интересно, я уже как-то кидал ссылки на две замечательные лекции о Ливии и Муаммаре Каддафи. Рассказ востоковеда Андрея Чупрыгина, это раз https://youtu.be/FZpaH0xZhbQ?si=XZJQlJ3_q5L1MRU3  И лекция про восхождение и падение Ливийской Социалистической Джамахирии от преподавателя ВШЭ Григория Лукьянова, это два https://youtu.be/LR-x5is7BJY?si=h7QITAXb8CqL0bla 

Одним из ярких проявлений “антисистемности” режима Каддафи, сохранявшейся до самого конца Джамахирии, являлось презрение к устоявшемуся “буржуазному” дипломатическому этикету. В поздние времена это выражалось скорее в подчеркивании “братом-лидером” своего бедуинского происхождения: на всех международных встречах он неизменно появлялся в традиционном племенном костюме, а в заграничных поездках его часто сопровождал бедуинский шатер, в котором он проводил торжественные встречи и мероприятия с местными представителями. Эту легендарную палатку все мы имели счастье лицезреть в 2008 прямо в центре Москвы, - в кремлевском Тайницком парке, - где Каддафи угощался чаем в странной компании с Путиным и французской певицей Мирей Матье.

Но эта уже была лайтовая, чисто номинальная форма отрицания дипломатической практики, вызывавшая скорее презрительную ухмылку у современников (вот, мол, папуас какой). А в 70-е Социалистическая Джамахирия на международном поприще ураганила не хуже, чем ранние большевики, пытавшиеся в первые годы своей власти раздуть пожар мировой гражданской войны через свои дипломатические учреждения.

В первую очередь, декларация новых основ Социалистической Джамахирии в 1977 году сопровождалась декларацией “захвата” собственных зарубежных посольств “революционными массами”. Конкретно это выражалось в том, что помимо дипломатического корпуса в каждом таком представительстве учреждались ячейки Движения Революционных Комитетов, призванные блюсти верность дипкорпуса целям и задачам “государства народных масс”. Именно представители комитетов, а не профессиональные дипломаты, теперь имели преимущество в определении курса и деятельности каждого представительства.

Одно за другим все доселе существовавшие посольства Ливии были объявлены “народными бюро”: тем самым Ливия провозгласила новые принципы дипломатии, противопоставляя “отношения между народами” соглашениям между политическими элитами, на которых зиждилась “старая дипломатия”. Т.о. в области международных отношений реализовалось “прямое народовластие”; такова была официальная интерпретация этих мероприятий.

Новая ливийская дипломатическая практика, исходившая из намеченных самим Каддафи оригинальных ориентиров, официально отказалась почти от всех принятых в международной практике “унизительных для человека” дипломатических норм типа заграничных паспортов, запросов агремана (согласия принимающего государства на назначение того или иного лица в качестве диппредставителя), вручения верительных грамот, из-за чего отношения Ливии почти со всеми странами резко ухудшились.

Вместе с тем, используя международный статус неприкосновенности и экстерриториальности, эти революционные ливийские дипломаты, начиная с февраля 1980 года еще и выполняли поставленные “братом-лидером” задачи “ликвидации бродячих собак революции”; т.е. совершали убийства и похищения представителей беглой ливийской оппозиции. Причем, вся эта работа велась не особенно даже скрытно, что в корне противоречило международному дипломатическому этикету, из-за чего неоднократно у ливийцев возникали проблемы, а в 1984 году, когда из окна ливийского посольства в Лондоне был открыт огонь из автомата по толпе демонстрантов-оппозиционеров (в результате чего погибла женщина-полицейский), дипотношения между Ливией и Великобританией и вовсе были разорваны.

Ну и конечно же ливийская дипломатия в 70-х/80-х прочно ассоциировалась с поддержкой национально-освободительных и антиимпериалистических движений как левого, так и не очень левого толка. В этом плане ливийцы видимо делали ставку на то, что именно материальная и финансовая поддержка всевозможных радикальных групп и организаций будет способствовать принятию и распространению этими самыми движениями “третьей всемирной теории” Каддафи, объявленной “универсальной”. 

Т.о., в отличие например от строгих кубинцев, китайцев или русских, предоставлявших деньги, оружие и военное обучение только на условиях принятия соответственно кубинской/китайской/советской идеологической линии, фактического подчинения и соблюдения собственных геополитических интересов, ливийцы были куда

либеральней, не требуя взамен помощи обязательной преданности или даже идейного согласия с теорией Каддафи. Поэтому список организаций, которым Ливия через свои диппредставительства оказывала различную поддержку, весьма широк: начиная от в целом левых “Умконто ве Сизве” (вооруженного крыла Африканского Национального Конгресса), никарагуанского Сандинистского Фронта Национального Освобождения, сахарского ПОЛИСАРИО и Ирландской Республиканской Армии, заканчивая вообще никакого отношения к левым не имеющим индонезийским Свободным Ачехом, либерийским Национально-патриотическим Фронтом или филиппинским Фронтом освобождения Моро. Доходило даже до публичных деклараций о том, что любой гражданин любого государства может при желании через любое ливийское “народное бюро” получить возможность принять личное участие в борьбе с “сионизмом” в составе структур ООП, с которыми ливийская дипломатия так же контактировала очень тесно (поддержка “палестинского дела” тогда была одним из главных коньков Джамахирии).

Надо ли говорить, что либерализм ливийцев, не желавших никому навязывать свою “универсальную теорию прямого народовластия”, почти никакого результата (с точки зрения распространения этой теории) не дал: лишь несколько левых революционно-демократических организаций Латинской Америки (эквадорский Alfaro vive carajo, колумбийское Movimiento 19 de Abril и, частично, перуанское Movimiento Revolucionario Tupac Amaru) отдали дань уважения ливийской поддержке, сформулировав сумбурные программы “народной демократии”, несколько напоминавшие “джамахирийский” эталон.

Единственным реальным результатом такой интересной практики “международной солидарности с угнетенными” для Ливии стали тяжелые санкции, нарастающая изоляция и укрепившийся надолго имидж “спонсоров международного терроризма”.

Однако, ничто не бывает вечным и Ливия, столкнувшись с очевидным крушением своего передового проекта, масштабными экономическими невзгодами, а так же перессорившись почти со всеми своими соседями, к концу 80-х начала перестраиваться на рельсы скучной “реальной политики”. Критика Каддафи в марте 1988 года неэффективной системы революционных комитетов, на которые была свалена вина за все экономические проблемы страны, стала триггером и для трансформации дикой ливийской дипломатической службы. Работа которой была постепенно очищена от влияния радикальных элементов и, - с учреждением в Триполи Дипломатической Академии, - поставлена на более профессиональные основы, сходные с принятыми во всем остальном мире нормами.

Короче, как и многие другие радикалы 20 века, мечтавшие прогнуть под себя изменчивый мир, ливийцы после короткого “штурма небес”, в конечном итоге сами прогнулись под него, вынужденно приняв правила и нормы, по которым этот мир существует.

В научно-политическом и вполне официальном онлайн-журнале “Россия в глобальной политике” (функционирует под попечительством некоего Потанина) выпустили статью руководителя “Бюро изучения стран Латинской Америки и Карибского бассейна” (не знаю, что это за учреждение) Дмитрия Кравцова “Чавизм: от восхода до заката”.

Что как бы сигнализирует нам о том, что российское экспертное сообщество еще не настолько монолитно и едино в своём обожании любых “антиимпериалистических” режимов, как об этом можно подумать, глядя на “экспертов” с Соловьев-live.

Дело в том, что в статье Кравцов открыто говорит об том, что весь “социализм 21 века” Уго Чавеса не более чем фейковая популистская модель нефтяного государства-рантье, которая не разрешила ни одну из проблем, которые встали перед Венесуэлой еще в середине 20 века и теперь довели это государство до банкротства (аграрная проблема, технологическая отсталость и  “нефтяная игла” имеются в виду прежде всего). 

Что вся т.н. “национализация” с выкупом падающих отраслей у частников по сути оказалась фуфлом и еще больше усугубила положение в национализированных секторах, т.к. заместо низового контроля, - который, надо сказать, предусматривала оригинальная модель “социализма 21 века” Хайнца Дитриха, - венесуэльское государство повсеместно рассадило “новую элиту”;  “боливарианскую буржуазию”, составленную из лояльных Чавесу партаппаратчиков, карьеристов и выходцев из армейской среды. Которые, не обладая хотя бы компетенциями “старых элит”, развалили и разворовали и так находившиеся в кризисе отрасли.

Что формальное провозглашение “народной власти” было именно что формальным, т.к. венесуэльское государство, учреждая советы, коммуны и подконтрольные профцентры, фактически не дало им никаких реальных прав, ограничив инициативу этих низовых секторов миллионом законодательных параграфов и государственных разрешений. А в случае с профсоюзами - и вовсе прибегая к подавлению в том случае, если боготворимый рабочий класс со своими несвоевременными и не укладывающимися в “партийную линию” требованиями мешал развитию венесуэльского “рантье-социализма” (в период 2008-13 гг. “социалистическая” Венесуэла являлась одним из самых опасных государств для ведения профсоюзной деятельности, ибо профактивисты регулярно сталкивались с арестами, угрозами и убийствами со стороны провластных структур, пытавшихся взять под контроль трудовое быдло).

В довершении всего, Кравцов соизволил выразить свое критическое мнение вообще про характер многоликой латиноамериканской “авторитарной демократии”, базирующейся на построении иллюзии “народного волеизъявления” (не только в Венесуэле), а так же, - что необычно, - бросил камень в сторону венесуэльских троцкистов (почему в них, я не знаю), которые не придумали ничего для себя лучше, чем поддержать или проявить солидарность с послевыборной мобилизацией правой оппозиции. Что демонстрирует, согласно Кравцову, не только их собственную дезориентацию (попадание в ловушку фальшивой логики “диктатура против демократии”), но и неспособность выступать в качестве руководства венесуэльских трудящихся. 

Которых они сами, дескать, своей демагогией загоняют в “плен реакционной поляризации”. Вместо того, чтобы защищать действующее правительство или оппозицию, левым, по мнению эксперта, стоило бы “создать реальный экономический план, включающий использование энергетических ресурсов в качестве рычага для индустриализации страны”. Уж и не знаю даже, чего это значит.

Короче, эксперт получше любого доморощенного марксиста-ленинца разбивает иллюзии про венесуэльский “социализм”, что вообще для нашего времени не совсем обычно. Всё-таки, Николас Угович Мадуро это наш дорогой БРАТ, а тут ему предвещают закат карьеры, странно. “В партию пробрались троцкисты”, наверное.

После начала Первой мировой войны некоторых сразило наповал то, что произошло во Втором Интернационале. Потому что практически все социалистические рабочие партии, которые еще недавно (в 1912 в Базеле), клялись вести беспощадную борьбу с надвигающейся войной и её виновниками, - капиталистическим классом, - спустя всего 2 года после этого с бóльшим или меньшим энтузиазмом поддержали вступающие в мировую войну правительства собственных стран, превратившись в “левый костыль” государственной милитаристской пропаганды, зовущей трудящихся на битву против “великогерманского милитаризма”/”реакционной русской монархии”/”англо-французской империалистической плутократии”. А т.н. антивоенные социалисты теперь представляли из себя довольно маргинальное меньшинство.

Ленин, продолжавший принципиально держаться Базельского антивоенного манифеста, быстро нашел источник морального падения II Интернационала. Оказалось, что все дело в самом обычном повальном предательстве вождей и отсталости пролетариата, который эти вожди еще и дурачат. Истинные лидеры рабочего класса, глядя на схватку буржуазных держав, прикрытую беспонтовыми слоганами о “защите родины” или борьбе с мировым злом, должны как минимум на это все дело чихать, а в идеале - даже содействовать “превращению империалистической войны в гражданскую”, ну вы знаете.

С тех пор ленинский нигилизм по отношению к “империалистическим” войнам считается нетленной классикой для марксистско-ленинских партий. Владимир Ильич как бы поднял знамя борьбы пролетариата с безумным межгосударственным кровопролитием, выпавшее из рук предателей Второго Интернационала. 

Проблема только в том, что сами марксистско-ленинские партии почти никогда не использовали смелый ленинский постулат на практике. Сталкиваясь с проблемой войны, коммунисты раз за разом скатывались к поддержке родного “буржуазного” правительства. Потому что всякий раз выяснялось, что правительство это ведет справедливую оборонительную войну против темных сил империализма и реакции и необходимо это большое дело как минимум “критически поддержать”. Т.е. в стане коммунистических сил, объявивших себя единственными реальными защитниками рабочего класса, повторялась та же самая история, что в 1914 произошла и во Втором Интернационале.

Примеров этому много, и о некоторых я даже писал. Идет ли речь о “гуманитарной интервенции” Индии в Шри-Ланку, второй индо-пакистанской войне, Фолклендской войне, ирано-иракской, сомалийско-эфиопском конфликте, Рифской войне, арабско-израильской войне 1948 или даже о войне между Сальвадором и Гондурасом, повсеместно коммунисты искали и находили множество причин для того, чтобы поддержать именно свою родину. Безусловно, каждый раз в коммунистическом лагере находились люди, пытавшиеся удержаться на позициях условного “интернационализма” (иногда, - как в случае раскола Коммунистической Партии Индии после индо-китайской войны 1962, - их было даже немало), но тем не менее: патриотизм большинства коммунистов раз за разом оказывался весомее, чем рассуждения Ильича о “революционном пораженчестве”. 

Исключения из этого общего правила были единичными: американское антивоенное движение во время Вьетнамской войны, деятельность Компартии Ирака во время ирано-иракской и вторжения в Кувейт, достаточно сумбурная кампанейщина КП Франции во время войны в Алжире, да широкая инициатива “Еш Гвуль”, которую во время Ливанской войны поддерживала израильская левая.

Короче, глубокая преданность идеям марксизма-ленинизма (единственной настоящей идеологии рабочего класса!) со всем его комплексом мер беспощадной борьбы с идейными отклонениями, никак не ограждала самих марксистов-ленинцев от приступов типичной для “ренегатов-оппортунистов” военно-патриотической истерии, с задвиганием далеко назад блаженных идей социального освобождения.

В свое время Виктор Чернов, лидер “интернационалистского” крыла партии эсеров во время Первой мировой, тоже поразился массовой поддержке марксистами своих воюющих правительств. Но, в отличие от Владимира Ильича, который упирал на предательство, Чернов нашел другое объяснение этому феномену. 

Будучи противником капиталистического индустриализма западного образца, который в марксистской мысли рассматривался как эталон развития и последняя ступень перед неизбежным социализмом, Чернов вывел логику массового отступления от идей пролетарского интернационализма рабочими партиями II Интернационала из самого марксизма и его концепции о ключевой роли заводского рабочего класса. Сегодня, когда мы имеем грандиозный опыт 20 века, продемонстрировавший нам многочисленные примеры попадания марксистско-ленинских партий в объятия военного патриотизма или - еще чаще, - в ловушку поиска “более прогрессивных слоёв буржуазии”, которые будут “правильно” развивать капитализм, эти разъяснения Чернова не выглядят настолько безумными, как они, вероятно, выглядели тогда, когда еще существовала слепая вера в революционную роль фабрично-промышленного пролетариата, ведомого собственной партией.

Н.Д.Ерофеев в статье “Социалисты-революционеры” резюмирует рассуждения Чернова так:

“...Происхождение войны связывалось прежде всего с вступлением капитализма в "национал-империалистическую фазу", на которой он в развитых странах приобрел одностороннее индустриальное развитие. А это, в свою очередь, породило другую ненормальность - односторонний индустриальный, марксистский социализм, крайне оптимистически оценивавший перспективу развития капитализма и недооценивавший его отрицательные, разрушительные стороны, полностью связывавший судьбы социализма с этой перспективой. Земледелию и деревне в целом марксистский социализм отводил лишь роль придатка торжествующей индустрии. Так же игнорировались те слои трудового населения, которые не были заняты в индустрии. 

По мнению Чернова, этот социализм рассматривал капитализм как "друго-врага или враго-друга пролетариата", так как пролетариат был заинтересован в развитии и процветании капитализма. Зависимость роста благосостояния пролетариата от развития капитализма стала главной причиной "массового националистического грехопадения социализма". Условия преодоления кризиса социализма виделись в очищении марксистского социализма от глубоко проникших в него негативных влияний "односторонне-индустриалистской и национально-империалистической фазы капиталистического развития", т.е. в замене марксистского социализма на интегральный эсеровский социализм.

В числе таких негативных влияний называлась прежде всего
идеализация марксистами пролетариата. Такого пролетариата, каким рисует его марксизм, писал Чернов, не существует. Есть на деле не один международный пролетариат, спаянный классовой солидарностью, независимый от различий расы, нации, пола, территории, государства, квалификации и уровня жизни, проникнутый непримиримой враждой к существующему строю и ко всем силам гнета и эксплуатации, а много пролетариатов, с рядом частных противоречий между ними и с определенной относительной солидарностью с господствующими слоями. В итоге делался вывод, что социалисты не должны делать себе кумира ни из одного трудящегося класса, в том числе пролетариата, а социалистическая партия не должна отождествляться с пролетарской партией. Прекратить войну, добиться справедливого мира без аннексий и контрибуций, подчеркивал Чернов, можно только объединенными усилиями всех трудящихся, а обязанностью каждого социалиста и каждой социалистической партии является объединение разрозненных войной социалистических сил…”

А вот например во время русско-японской войны противоречия между социалистами были минимальны и патриотизма среди них совершенно не наблюдалось.

Вообще, начало войны в феврале 1904 было встречено в российском обществе не сказать чтобы очень негативно. Монархисты и патриоты естественно впали в полный восторг по поводу предстоящей победы над “желтыми макаками”, ибо японских солдат не воспринимали всерьёз, полагая, что слабосильные японцы должны разбегаться при одном только виде огромных бородатых русских мужиков. И эти настроения поначалу даже нашли широкий отклик у некоторой части населения: расцвели благотворительные общества, собиравшие добровольную помощь для фронта, а многие граждане в порыве патриотизма жертвовали часть заработка ради поддержки русских солдат и матросов, сражающихся с агрессивной Японией.

Надо заметить, что официальная российская версия настаивала именно на оборонительном характере войны против японцев, действительно нанесших первый удар (японцы, кстати, тоже толковали о своей “упреждающей самозащите”), хотя общеизвестным было то, что Россия своей неумелой дипломатической политикой, провокациями и особой наглостью приближенных к императору лиц, имевших концессии в “японской сфере влияния” в Маньчжурии и Корее, сама всячески подталкивала Японию к агрессии.

Но не только монархисты поддержали войну. На первом ее этапе то же самое сделала и часть либералов. Хотя созданный в январе 1904 “Союз освобождения” раскритиковал “безумство внешней политики на Дальнем Востоке”, толкающей страну к кровопролитию, фракция входивших в “Союз” конституционалистов после начала войны выпустила воззвание “К русскому обществу”. В котором подчеркивалась необходимость защиты родины для того, чтобы изменить внутреннее положение в стране: т.е. деятельное участие всех лучших сил общества в обороне государства продемонстрирует императору, что именно народ, а не коррумпированный бюрократический аппарат, является реальной силой России. Тем самым волонтерство и патриотическая помощь будут содействовать обновлению империи, да-с.

Однако, по мере неудачного хода войны, эти либерально-конституционалистские фантазии потухли, потому что государь-император, даже после тяжелых поражений на фронте, совершенно игнорировал советы и призывы патриотов-волонтеров (не только либералов, но и монархистов) к реформированию прогнившей до основания системы. Патриотам не оставалось ничего другого как а) либо отказаться от несбыточных надежд на “улучшение” царизма; б) либо упорствовать в своём идиотизме, теснее сплотившись вокруг царя и его сподвижников ибо “поражение есть гибель России”, а народная поддержка поможет императору исправить свои ошибки.

В отличие от монархистов и либералов, все российские социалисты сразу же встали в оппозицию войне, объявив ее захватнической, несправедливой и ненужной самому народу. 

Хотя позднейшая советская историография склонна была подсвечивать исключительно позицию большевистской фракции РСДРП, на самом деле отличий большевиков от Партии Социалистов-Революционеров по вопросу русско-японской вообще не было. Ибо и те и другие с одинаковой яростью разоблачали войну, спровоцированную трущимися вокруг трона негодяями, посредством которой царь не только стремился отбить “свою” долю колониального рынка Дальнего Востока, но и надеялся стравить нарастающее революционное брожение внутри РИ (“маленькая победоносная”).

И те и другие призывали к свержению царизма и установлению республики, которая исправит российскую внешнюю политику и поспособствует дальнейшему развитию “социальной” (у эсеров) или “социалистической” (у большевиков) революции; вероятно, эсеры в этих своих призывах были даже традиционно более радикальны, выпустив в декабре 1904 внутренний циркуляр ко всем местным комитетам с указанием к началу антимобилизационной агитации и провоцированию антигосударственных выступлений.

Возможно именно из-за этого радикального имиджа, старый революционер-народник Николай Судзиловский, проводивший в Японии революционную пропаганду среди военнопленных, во второй половине 1905 именно к ЦК ПСР обратился за содействием в реализации своего плана по организации высадки в Петропавловске-Камчатском и Владивостоке десанта из 40 тысяч “революционных военнопленных”, которые должны были, захватив Транссиб, двинуться маршем к восставшей Москве и Санкт-Петербургу. Хотя Судзиловский даже договорился с японским правительством об обеспечении оружием и военным прикрытием высадки, но благодаря сидевшему в ЦК ПСР агенту охранки Евно Азефу, наполеоновские планы революционного вторжения стали известны правительству, которое перебросило войска в места предполагаемой высадки и все мероприятия были отменены.

И те и другие одинаково подвергались обвинениям в “японофилии” по причине частого подчеркивания более “прогрессивного” характера японского режима, который, тем не менее, и большевики и эсеры оценивали как империалистический, и все вместе нахваливали малочисленных японских социалистов, не поддавшихся шовинистическому угару. Но в плане анализа японщины российские социалисты во главе с самим гениальным Ленином сели в глубокую лужу, т.к. они просто не знали о реальном политическом и экономическом положении в Японии и опирались лишь на обрывочные сведения, часто поставляемые самой японской госпропагандой.

Именно на почве “японофилии” от большевиков резко отмежевались меньшевики, полагавшие что на японских штыках невозможно принести свободу России. Поэтому меньшевики, - фактически возглавлявшие тогда РСДРП, - проигнорировали профинансированную японцами Парижскую межпартийную конференцию в сентябре-октябре 1904, на которой собрались представители 13 оппозиционных партий империи во главе с ПСР (все, кроме “Союза освобождения” - социалистические). Поэтому меньшевики осуждали и своих же соратников-большевиков, ожидавших стихийного крушения царизма после разгрома японцами, призывая, прежде всего, к немедленному прекращению бессмысленной войны и заключению мира на любых условиях. Потому что, по мнению меньшевистской фракции, победа России над Японией лишь укрепит царизм, в то время как поражение высвободит в обществе могучую силу реваншизма и национализма, которая…тоже укрепит деспотизм, несомненно использующий фактор поражения для наращивания милитаризма и полицейщины с целью смытия позора.

Т.о. отказавшись от “революционного пораженчества”, меньшевики получили статус “оборонцев”, хотя формально они, так же как и большевики, проводили подрывную агитацию против отсталого царизма, ведущего преступную войну, и призывали к установлению республиканского правления.

Портсмутский мир с японцами в августе 1905 положил конец довольно ограниченным дискуссиям о “пораженчестве”, так что в ту пору вопрос о патриотизме не достиг особой остроты, тем более что в процессе русско-японской началась и Первая русская революция, во время которой на местах большевики, меньшевики и эсеры уже действовали бок о бок.

А ведь в этом году стукнуло 50 лет Эфиопской революции, да. 

Эфиопская революция мало известна на Западе и не слишком ярко освещалась у нас, хотя СССР был официально дружен с этой далекой страной с 1977 года. Многие советские граждане даже лично вставали на защиту революционного правительства. Как например именитый футбольный комментатор Виктор Гусев, который в пору своей бурной юности участвовал в сомалийско-эфиопской войне и был свидетелем разворачивающегося параллельно внутреннего “красного террора” и городской войны левых против левых.

Но если в эпоху “реального социализма” хоть какие-то, пусть и искаженные сведения с далекого Африканского рога до советского человека еще долетали, то после падения СССР об Эфиопии, да и об Африке в целом, успешно и надолго забыли. Не до этого было.

Вообще, формально никакой революции в кинематографическом стиле с баррикадными боями, штурмом царского дворца и восставшими массами в Эфиопии не было. Эфиопская революция вообще плохо укладывалась в “классическую” марксистскую схему.

Прежде всего потому, что авангардом массовых стихийных волнений против имперского правительства стал не апатичный рабочий класс, который эфиопским левым до 1974 так и не удалось толком расшевелить, а Ассоциация эфиопских учителей, которая 14 февраля 1974 вывела на улицу преподавателей и учащихся против планов коммерциализации образования (в Эфиопии и среднее, и высшее образование было хоть и плохим, но, неожиданно, бесплатным). С этого все и началось.

И хотя в дальнейшем Конфедерация Эфиопских Профсоюзов все-таки подключилась к протестам (и даже провела всеобщую стачку 7-11 марта), её революционный пыл стал быстро затухать по мере увеличения количества обещаний, которыми правительство успокаивало возбужденные толпы.

Меж тем, Ассоциация учителей являлась единственной организацией трудящихся, которая на всем протяжении революционного процесса не унималась, продолжая разжигать пламя всеобщего неповиновения и требуя смещения дорогого монарха Хайле Селассие I.

Т.е. “социальным мотором” Эфиопской революции являлся не рабочий класс в чистом виде, а организованная “передовая интеллигенция”, четко осознававшая необходимость модернизации страны. 

Технически же антимонархическая революция в Эфиопии выглядела не очень героически и помпезно: просто как череда стихийных выступлений народа против ухудшения условий бытия, которые к лету 1974 начали постепенно стихать (по той причине, что мудрый император угомонил протестующих множеством обещаний и реформ).

Однако, в ходе этого процесса социального брожения укрепились позиции военных, - т.н. Координационного комитета вооруженных сил, полиции и территориальной армии, ставшего позже известным просто как Дерг (“совет”/”комитет” на языке амхара). Которые (военные то есть), посредством хитрых манипуляций и популистско-националистической демагогии последовательно лишили доброго императора всех инструментов влияния и общественной поддержки, выбили с политического олимпа всех лояльных ему людей, а 12 сентября 1974, - аккурат в разгар эфиопского нового года, - заявились в царские апартаменты, зачитав прокламацию о низложении и аресте Хайле Селассие I. Вот и вся революция.

Причем, военные даже монархию не упразднили (это только в марте 75 произошло), а сделали еще хитрее: провозгласили, что до момента коронации наследного принца вся власть в стране будет принадлежать Временному военному правительству (т.е. самому Дергу). Принц в это время лечился от последствий инсульта в Швейцарии и, естественно, не горел желанием прямо с больничной койки нестись на родину, принимать корону из рук людей, скинувших его отца и арестовавших членов его семьи. Все все понимали, но надо было соблюсти юридические тонкости, диктатура закона потому что.

Короче, в 1974 году произошел типичный для региона той эпохи переворот, осуществленный военными-националистами, выставившими программу обновления и модернизации страны, под броским названием “Ытьопья Тыкдем” (Эфиопия превыше всего). Никакого марксизма, никакого социализма, даже никакого антиимпериализма в этой революции не было и в помине.

Только модернизация, только борьба за воскрешение родины, только хардкор.

Чем же тогда отличалась Эфиопская революция от таких же “революций”-переворотов в странах Африки и Ближнего Востока? Величие и масштаб этой революции придали гражданские левые, вклинившиеся в общественные дела в тот момент, когда формально антимонархическая революция уже шла вовсю.

То есть, к 1974 году в самой Эфиопии организованные левые почти отсутствовали и в уличных мобилизациях февраля-июня участвовали слабо (по причине своей малочисленности). В большинстве своём они сидели за рубежом в качестве изгнанников.

Лишь убедившись в том, что в стране идут перемены и надо это дело поддержать, разномастные марксисты начали возвращаться из-за границы, мгновенно превратившись в огромную силу (в Эфиопии в период 75-77 гг. существовали самые многочисленные на африканском континенте коммунистические организации), которая пыталась воздействовать снизу на правящую военную хунту. 

Это дало свои результаты, которые, однако, трудно назвать позитивными. С одной стороны, под прямым влиянием гражданской левой военная хунта действительно сделала “левый поворот”, провозгласив ориентацию на построение государственного “научного социализма”. Это здорово и круто. Однако, построение “научного социализма” должно было проходить исключительно под руководством самих военных, которые лучше знают что и как (а если не знают - спросят у советских друзей). И чтоб, значит, никто лишний под ногами у военных не крутился, раздавая ненужные советы или проверяя насколько это все социалистическое строительство соответствует мыслям Маркса/Энгельса/Ленина/Сталина, военная хунта просто физически уничтожила бóльшую часть гражданских левых групп и партий, объявленных “троцкистами” и “анархистами”. 

Т.о. никакого “завоевания власти рабочим классом” в Эфиопии тоже не произошло. Просто захватившая власть военная хунта (внутри которой не было ни одного марксиста), постепенно осознав, что “научный социализм” с опорой на помощь соцлагеря есть самый лучший способ модернизации, возвращения стране былой славы и увековечивания собственной власти, объявила саму себя “марксистско-ленинским авангардом”, уничтожив всю гражданскую левую, которая могла бы оспорить это звание и стать преградой для безраздельной диктатуры военных, намеренных эффективно провести все необходимые для индустриального развития страны мероприятия (уничтожение помещичьего земледелия, подъём уровня грамотности, массовое промышленное строительство и т.д.).

Даже гибкий брежневско-андроповский агитпроп, и тот вынужден был извиваться в попытках обосновать существование дружественной СССР “военно-социалистической” диктатуры. В итоге, московскими марксистами-диалектиками был выдуман постулат о том, что, в связи со слабостью эфиопского рабочего класса и полуфеодальной общественной структурой, именно дисциплинированные военные, - все как один выходцы из низов конечно, - вынуждены были взять на себя роль партии революционного авангарда пролетариата. Борясь на пути “социалистической модернизации” с “небольшими” (про массовый “красный террор” против левых 76-79 гг., унесший тысячи жизней, советский агитпроп особо не упоминал) фракциями молодых ультралевых авантюристов, препятствующими продвижению страны к сияющим вершинам с помощью инфантильных лозунгов о “немедленных демократических правах” или “борьбе с реакционной бюрократизацией”. 

Не всех удалось правда достать, не всех. В далеких провинциях Тыграй и Эритрея к концу 70-х буйно расцвели местные этнические марксистские организации, - Народный Фронт Освобождения Тыграя и Народный Фронт Освобождения Эритреи, соответственно, - которые изначально не доверяли перекрасившимся в марксистов военным и всей их болтовне о социализме. И поэтому, в отличие от своих более наивных городских собратьев, периферийные тыграйские и эритрейские марксисты не просто оказали успешное сопротивление марксистскому же Дергу, но и развернули масштабную партизанскую борьбу против “фашистской военной хунты, прикрывающейся красным флагом”, нанеся в итоге поражение военному правительству.

В общем, вся история развития Эфиопской революции сопровождалась безостановочной вооруженной борьбой левых против левых, о которой я раз вкратце уже писал. Парадокс, но т.н. правые и консерваторы не были главными акторами эфиопской трагедии, их сопротивление было достаточно унылым и в целом бесперспективным. Однако на протяжении всех 16 лет (1975-91) революционная Эфиопия существовала в формате непрекращающейся гражданской войны, в рамках которой различные фракции марксистов-ленинцев с оружием в руках выясняли кто из них подлинный продолжатель “дела Ленина-Сталина”, а кто - просто “ревизионист” и “империалистическая марионетка”.

И раз уж в этом году Эфиопская революция празднует полувековой юбилей, можно маленько углубиться в её детали. Всё-таки, по своему масштабу и количеству пролитой крови это была, вероятно, самая грандиозная революция на африканском континенте за весь 20 век. Сделаю пару-тройку заметок на этот счет. Не уверен, что это будет сильно интересно, но для расширения кругозора немногих вполне сойдет.

О некоторых характерных особенностях дореволюционной эфиопской левой.

Читать далее: https://sorok40sorok.com.blogspot.com/2024/09/i.html?m=1