Дождалась я, моё время.

Не могу не показать здесь эту Фортуну.

Жизнь придавливает венценосного льва, собака-хватайка теряет всё, скоро ей отправляться в город Бремен, мартышка, глупая, лезет вверх, карабкается, лис накопил мешок чего-то и думает, что молодец... а осёл крутит колесо, крутит.

И богиня занавесилась волосами — глаза б её на это всё не глядели.

Исключительно прекрасная Фортуна из Нидерландов XV века.

Wilhelmi Walteri de Zirixsee
Descriptio Terre Sancte
Утрехт, XV век.

Herzog August Bibliothek Wolfenbüttel
Cod. Guelf. 18.2 Aug. 4°; Heinemann-Nr. 3133, 123r

Один сказал:

Вопрос вот одиннадцатый — (если знаешь,
Вафтруднир, дай мне ответ):
Где храбрые в бой каждый день собираются,
(Убитые в битвах земных)?

Вафтруднир сказал:

С зарёю на бой собираются храбрые
Во владеньях Владыки Побед.
Друг друга убив, и, воскреснув, обратно
Для дружного пира в Валгаллу спешат

— это, ясное дело, фрагмент из "Речей Вафтруднира" в переводе Свириденко.

А это из "Алисы в Зазеркалье" в классическом переводе Демуровой:

— Я очень бледный? — спросил Труляля, подходя к Алисе, чтобы она привязала ему шлем к голове. (Труляля называл его шлемом, хотя шлем этот, по правде говоря, походил больше на сковородку).

— Пожалуй... бледноват, — осторожно ответила Алиса.
— Вообще-то я очень храбрый, — сказал Труляля, понизив голос. — Только сегодня у меня голова болит!

Но Траляля его услышал.

— А у меня болит зуб! — закричал он. — Мне больнее, чем тебе!
— Тогда не деритесь сегодня, — обрадовалась Алиса. Ей так хотелось их примирить.
— Слегка подраться всё же нам придётся, — сказал Труляля. — Но я не настаиваю на долгой драке. Который теперь час?

Траляля взглянул на свои часы и сказал:
— Половина пятого.
— Подерёмся часов до шести, а потом пообедаем, — предложил Труляля.
_____________________________

Нет, я не спрашиваю, откуда у мистера Доджсона такие картинки — не уверена, что хочу это знать.

По известной легенде при первой публикации "Я не увижу знаменитой Федры..." вместо "слабо пахнет апельсинной коркой" напечатали "слава пахнет апельсинной коркой", и Гумилёв, пришедший в восторг от столь прямого и явного вмешательства мироздания в текст, уговаривал Мандельштама так и оставить; но честный Мандельштам отказался. Это моя любимая история и про Гумилёва, и про Мандельштама, даже если она выдумана — журнал с опечаткой так и не нашёлся.

Но вот "я жизни своей не люблю, не боюсь, я с весом своим ни за что не борюсь" у Бродского в "Под вечер он видит, застывши в дверях..." — это ист., двухтомник "Форма времени", изданный в 1992 году в Минске, стоит у меня на полке, и я эту опечатку нежно люблю.

А нынче понадобилось заглянуть в "Пироскаф" Баратынского, и я, ленясь лезть в шкаф, пошла в интернет. И обрела:

С детства влекла меня сердца тренога
В область свободную влажного бога:
Жадные длани я к ней простирал...

Пишут, приводится по изданию "Русские поэты. Антология в четырех томах". Москва: Детская литература, 1968. У кого под рукой, гляньте: там правда тренога, или распознаватель текста так изумительно сбойнул?

#осеннее_ночное_радио закрывает сезон хором из "Юдифи Торжествующей" Вивальди.

Нечто краткое и безусловно прекрасное, как сама осень — снег уже шёл, а завтра на закате холмы затворятся. До будущего года.

Готовимся.

Элизабет Сиддал, которую лучше всего знают как "Офелию" Милле, и сама была художницей.

Вот её "Зачарованный лес", 1856 года. Очень ко времени.

Леонор Фини, "Перекрёстки Гекаты", 1977-78.

У меня есть давно, с дофейсбучных времён, любимый фотограф-пейзажист, Килиан Шёнбергер, его можно найти в нельзяграме, например, @kilianschoenberger. Как-то он особенно видит, не то чтобы "красиво" — нет, по-другому, по-настоящему, что ли.

Осеннее вот.

"Дом Историй" открыл предзаказ на ноябрьские новинки, в том числе, и на "Дом на болотах" в моём переводе. Со скидкой!

Новости искусственного интеллекта.

Копирую для рабочих нужд стих Старшей Эдды в оригинале, тот, что у Корсуна "связывай кольца красные, Сигурд, долго тревожиться конунг не должен":

Bitt þú, Sigurðr,
bauga rauða
er-a konungligt
kvíða mörgu

Гугл, умничка, выделенное тут же переводит автоматически, хотя его и не просил никто. Как умеет, так и переводит:

"Укуси тебя, Сигурд, красный лук, королевская тревога многих вещей".

Залягай тебя лягушка, конунг, забодай тебя комар.

Красивое.

Очень люблю Мартина Турского, чей праздник сегодня — и сюжет о разделении плаща, и то, что его именем можно, согласно поверью, успокоить брехливую собаку, — "во имя святого Мартина, замолчи!" — и то, что "летом святого Мартина" называются вот эти несколько тихих дней в середине ноября, когда вот-вот пойдёт снег, вот-вот задует ледяной ветер... остановись, проживи неспеша.

Их много, молодых воинов, отсекающих мечом половину плаща для озябшего нищего: и у Эль Греко красивый невозможно, и у Кривелли, и у Мартини, и у других. Но сегодня пусть будет мой любимый Карпаччо, да не готовая работа для полиптиха, а набросок, сделанный к ней около 1493 года, из собрания Музея Метрополитен.

Да, "приписывается", но хорош ведь.

РГБИ выложила запись первой лекции про Феникса. Я там, правда, несколько раз говорю "десятый век до н.э." вместо "десятый год", но в остальном всё удачно: и слышно хорошо, и картинки видно.

В декабре вторая часть, следите за анонсами.

Прекраснейший Тьеполо-старший из собрания Библиотеки и музея Моргана.

"Пульчинелло с подругой", 1735-40.

Нет, не ночное радио, просто хорошо.

Стефано Ланди, Марко Бизли, L'Arpeggiata.

Segui augel
Né sdegnar
Di formar
Canto novel;
Fuor del seno amorosetto
Mostra à pieno
La tua gioia, il mio diletto.

Не так ли и мы.

Я стольким обязана Байетт, что едва ли смогу сказать что-то внятное не прощанье, не скатываясь в метафизическое свинство.

Разве что — вот.
Эту книжку оставила на кафедре английской филологии одна из канадских волонтёрок, Сюзанн; она была из канадских французов, так что именно Сюза́нн, не Сьюзен. Привезла с кучей другого чтения в бумажных обложках, как же, свежий Букер.
Книжку мало кто дочитывал до конца, — да ну, какая-то скучища, ни о чём, выдуманные поэты, сюжета толком нет — но одна из наших преподавательниц сказала: "Катя, по-моему, это ваша вещь".

Хорошо в семнадцать лет понять, что — твоё.
Выдуманные поэты, ни о чём, сюжета толком нет, идеально непереводимый роман, — нет, я не буду ругать русский перевод, уже одно затраченное усилие вызывает уважение, но КПД у перевода Possession неизбежно ниже, чем у паровоза, согреться согреешься, догнать не суждено — книга о том, что нет никакой литературы и настоящей жизни, есть то, чем живёшь, и литература, даже, страшно сказать, литературоведение ничем не отличается от других форм действительности. А если совпадёте, то и превосходит их, потому что смысла вешает щедро, с походом, таскать тебе не перетаскать.

Это был один из тех выборов, который и не выбор вовсе, потому что их делает за тебя мир, его сложные тяготения, течения и причинно-следственные связи. "Тонкие взаимодействия, — говаривал эзотерически настроенный дружочек моей юности. — Врата бесчисленных утончённостей".

Мне так повезло с Байетт, что говорить об этом странно — как принародно признаваться в любви. А дежурных слов не хочется.

По поводу "метафизического свинства" из предыдущей записи. Одна из любимых моих формул, рождённая в беседе Бродского с Вайлем:

"...можно приплетать свое и к евангельским сюжетам, рассматривая их как некие архетипические ситуации. Но тут всегда есть колоссальный элемент дурновкусия. Ну это я просто так воспитан, или, скорее, так себя воспитал. Когда сталкиваешься с драмой и ее героем, всегда надо попытаться понять, как это было для него, а не как это для тебя. Часто поэт пишет стихи на смерть такого-то и обычно излагает свой собственный вельтшмерц, ему жалко себя. Он очень быстро теряет из виду человека, которого не стало, и если проливает слезы, то зачастую это слезы по поводу собственной обреченности на ту же самую судьбу. Это все чрезвычайное дурновкусие, даже не дурновкусие, а свинство в таком, что ли...

— ...метафизическом смысле.

— Ну да".


"Ну да" — это Бродский, конечно.