Собрала свои заметки за много лет, написала про Дон-Жуана, в смысле, Don Giovanni, и Дона Гуана — а ещё про Гофмана, Чайковского и всё, что в голову пришло.

У Уччелло сегодня день рожденья.

ВГБИ вывесила запись майской лекции про медведя.

День рожденья Кафки сегодня, как не вспомнить.

Как-то я помогала коллеге принимать ХХ век у заочников, — совсем беда была, раз меня, за романтизм высовывавшуюся редко и неохотно, привлекли — и ко мне села девушка с билетом по Кафке.

Июнь, жара вроде нынешней, старый ещё четвёртый корпус, аудитория под крышей, выходящая на музей и на юг, в окнах горит пустая площадь, дураков нет пересекать открытое пространство в два часа пополудни саратовским летом. Заочница — выгоревшая до ковыльной белизны блондинка, круглолицая, томная от зноя, схваченная розоватым загаром, в голубом романтическом сарафане, только писать её, с этими горячими бликами на плечах и шее.

Лопочет что-то про Кафку, довольно беспомощно, я спрашиваю, как всегда:
— Что вы читали?
— "Превращение".
— Прекрасно, давайте про "Превращение".
— Это произведение начинается с того, что герой Кафки просыпается и обнаруживает, что превратился в гусенúцу...

Годы идут, а уважаемые читатели по-прежнему спрашивают, почему 4 июля — день Алисы.

Я писала об этом несколько лет назад, но в сети и вчера-то не существует, так что собрала все тогдашние записи в одну. Получилось длинно, — mine is a long and sad tale — зато бессмыслицы много, как любила настоящая Алиса.

К утреннему кофе вам.

И ещё околокэрроловского, раз уж сегодня Алисин день.

Соня, которую Шляпник и Заяц запихивают в чайник, это, конечно, не та помесь сурка с вомбатом Россетти, — вы знали, что Данте наш Габриэль держал вомбатов?.. знайте, у него целый зверинец был, но сейчас не о том — которую нарисовал Тэнниел. Это садовая — или орешниковая, как подсказывают специалисты, по кэрроловскому Dormouse не поймёшь, так зовут всё семейство — соня, которая больше похожа на белочку или золотистую мышку с пушистым хвостом.

Собственно, кембриджский богослов и библиотекарь XVI века Стивен Бейтмен в переводе-пересказе книги Варфоломея Английского De Proprietatibus Rerum, "О свойствах вещей", пишет о садовой соне:

"Это мышь, которая пробегает по лезвию меча и засыпает на его острие"

— то есть, так легка, что может пробежать по режущей кромке, не поранившись, и так легко впадает в сон, что и на острие уснёт.

Только вот общаются эти нежные мыши цоканьем и клацаньем зубов. Разговор на безумном чаепитии обрастает новыми волнующими подробностями.

Четыре этюда сони от Пизанелло вам, клац-клац.

Читатели впечатлились историей о зверинце Данте Габриэля Россетти, просят подробностей.

Что вам сказать.
Прерафаэлиты вовсе не были такими малокровными меланхоликами, какими могут показаться, если смотреть на их картины с томными дамами. Нет, то была компания бунтарей и оторв, истинная бешеная богема со страстями и странностями.

В 1862 году Россетти переехал в просторный дом в Челси, на Чейн-Уок, — именно там изысканный Элджернон Чарлз Суинберн катался голышом по перилам — и, наконец, смог устроить в саду зверинец своей мечты: броненосцы, кенгуру, попугаи, павлины, енот, который впадал в спячку в комоде... Россетти пытался сторговать слона, но тот стоил почти четверть их с сестрой годового дохода, дороговато. А вот вомбата сторговал.

Вомбатами Россетти был одержим с тех пор, как увидел их в зоосаду Риджентс-Парка. Он назначал друзьям встречи возле их вольера, он изрисовал вомбатами закрашенные окна библиотеки в Оксфорде, где расписывал стены артуровскими сюжетами, он изобразил вомбата на фронтисписе поэтического сборника сестры Кристины; впрочем, в стихах вомбат упоминается, повод был. Своего вомбата Россетти назвал Топом, в честь Уильяма Морриса, чьё университетское прозвище было Топси. В жену Морриса Джейн Россетти был страстно влюблён, но это детали.

Судьба Топа печальна: викторианские ветеринары просто не умели лечить экзотических зверей. Россетти очень горевал.

"Вомбат — это радость, триумф, наслажденье, безумье!" — писал он о своих любимцах.

Фронтиспис сборника Кристины Россетти, вон вомбат, в верхнем ряду.

Читатель помнит всё, в том числе и то, что я в комментах под записью про ястреба нежного обещала рассказать про сороку — и не рассказала.

Итак, про сороку.
Любознательный молодой человек спросил, почему сорока по-английски "пирог", вычленив в magpie собственно pie. Это как раз несложно, pie здесь не пирог, а видоизменившееся через старофранцузский латинское pica, сорока; в официальной номенклатуре Сорока обыкновенная — она же европейская — и сейчас именуется Pica pica. К той же индоевропейской основе, реконструируемой как *(s)peyk восходит латинское название зелёного дятла, Picus, то есть, они с сорокой практически тёзки.

Но c середины XIII века до конца XVI сороку по-английски называли просто pie, первое употребление именно magpie зарегистрировано в 1598 году. Популярные источники объясняют такое изменение тем, что к названию птицы приклеилось уменьшительное от Маргарет, Mag, потому что, дескать, так называли болтливых женщин; в пользу этой версии приводят и то, что во Франции разговорное название сороки и болтушки тоже связано с именем Маргарита — Margot; хотя сорока по-французски и официально называется "болтливой", Pie bavarde.

Имя Margaret, как и французское Marguerite, восходит через латинское Margarita к греческому μαργαρίτης и персидскому "мурварид" — всё это означает "жемчужина". В Средние века это одно из самых популярных женских имён в Европе, о чём говорит хотя бы то, сколько у него уменьшительных вариантов: и Грета, и Мардж, и Меган, и Рита — это всё Маргариты; а ещё Го, Дейзи, Магали, Марджери, Молли и Пегги, как ни удивительно. И, разумеется, Марго, Мэг и Мэгги, признанные болтушками.

Это значение настолько закрепилось за диминутивами имени Маргарита, что в английском языке с 30-х годов XV века существует выражение magge tales — "чушь, россказни, бабьи сказки". Какое отношение жемчуг имеет к болтливым тётушкам?

Да никакого.
Если чуть покопаться в корпусе среднеанглийского, обнаружится, что выражение это не сразу приобретает окончательный вид. Встречается и вариант maged tale, и, самое раннее, в 1387 году, magel tale. Всё это — производные от среднеанглийского глагола maglen или megglen, означающего "бить, рубить, кромсать" и происходящего от среднефранцузского названия кайла и тяпки виноградаря, maigle; в современном французском meigle или mègle. То есть, у нас языком мелют или молотят, а в средневековой Англии — бьют, как кайлом или тяпкой.

Где-то в начале XV века в результате созвучия magge слилось с Maggie, и появилась болтушка Маргарет, а за ней и сорока-болтушка. Как там они в ходе Столетней войны смешались с французской Марго, не уследишь, котёл общий.

В наших, кстати, деревнях сороку звали и вовсе уполовником. Бела как снег, зелена как лук, черна как жук, повёртка в лес, а поёт как бес — всё она.

Непреложный закон телеги: стоит написать что-нибудь, что более-менее широко разойдётся, набегают торговцы рекламой. В этот раз, видимо, "Алиса" волну запустила, нынче уже дюжина стучалась.

В энный раз повторю: я рекламу не беру и брать не стану. И не потому, что мне не нужны деньги, покажите мне того, кому они не нужны... боюсь, не получится — достигших такой степени просветления тут же забирают живьём на небо.

Деньги мне, разумеется, нужны. Просто я привыкла их зарабатывать — и не тем, что прерываю разговор попыткой впарить собеседнику целебного орвьетану или зазвать его на Курс эффективной наглости от Саши Мяу, осталось всего пять мест со скидкой! А здесь, как и до того в фб, а до того в жежешке, а до того, когда боги были молоды, и мир ещё нов, на кухне в компании, я разговариваю. Треплюсь. Болтаю. Щебечу небесной птицей о чём захочется. Это, понимаете, не работа.

Ладно лекции: амортизация голосовых связок, приведение себя в презентабельный вид, то-сё. Но на лекции или честный входной билет, — редко — или столь же честно накиданное слушателями в шляпу жонглёру, по их, слушателей, собственному почину.

Обращаться же с читателем, как строгая бабушка, — пока суп не съешь, никаких тебе погуляшек! — подсовывая ему рекламу прежде чтения, не вижу смысла и желания не имею; мне бы не хотелось, чтобы так обращались со мной.

Заведомый отказ от размещения рекламы я добавлю в профиль, и впредь с чистой совестью не буду отвечать на подобные запросы.

Вконтактик напомнил, что год назад я начала рассказывать долгую историю о лебедях, которая в каком-то смысле продолжается и теперь — всё потому, что мне попалась редкая иллюстрация к "Диким лебедям" Андерсена работы Артура Джозефа Гаскина, и я вывесила её в телеге, просто как красивую картинку. Но лебеди решили иначе, они такие.

Большой лебединый сюжет — рождённые по обету дети-оборотни, проклятие мачехи, лебединые рубашки чудесных дев, дети Лира, Элиза и её братья, княгиня острова Буян, последняя песня, гиперборейская дача Аполлона, далее везде — вроде того слона, который, как известно, похож на верёвку, дерево, веер, копьё, стену и змею. Он отражается во всех легендах и сказках только одной стороной, поворачивается то так, то эдак, ускользая от целостного восприятия. Реконструкции, прикидывающиеся наукой, я терпеть не могу, но можно же попробовать рассказать сказку, сказочник я, или кто?

Потихоньку выкладываю сказку — хотя, будем честны, получается скорее рыцарский роман, romance, мой любимый жанр — частями ВКонтакте, набралось 0.7 листа — вывесила на АТ.

История не окончена, но её уже можно читать.

От второй жены Булгакова, Л.Е. Белозерской, мы знаем, что Михаил Афанасьевич изобрёл кошачье письмо, жанр, необычайно популярный в сети — ну, люби мои облюбочки, как говорится:

"У меня сохранилось много семейных записок, обращенных ко мне от имени котов. Привожу, сохраняя орфографию, письмо первое. Надо признаться: высокой грамотностью писательской коты не отличались.

Дорогая мама!

Наш миый папа произвъ пъръстоновку в нешей уютной кварти. Мы очень довольны (и я Аншлаг помогал, чуть меня папа не раздавил, кагда я ехал на ковре кверху ногами). Папа очень сильный один все таскал и добрый не ругал, хоть он и грыз крахмальную руба, а тепър сплю, мама, милая, на тахте. И я тоже. Только на стуле. Мама мы хочем, чтоб так было как папа и тебе умаляим мы коты все, что папа умный все знаит и не менять. А папа говорил купит. Папа пошел а меня выпустил. Ну целуем тебе. Вы теперь с папой на тахте. Так что меня нет.

Увожаемые и любящие коты".


Посмеялись, порадовались.

А это Василий Грязной пишет в 1572 году Ивану Грозному — Государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии бедной холоп твой полоняник Васюк Грязной плачетца — из плена:

"А нынече молю Бога за твое государево здоровье и за твои царевичи, за свои государи; да еще хочю у владыки Христа нашего Бога, чтоб шутить за столом у тебя, государя, да не ведаю, мне за мое окоянство видат ли то: аще не Бог да не ты поможешь — ино некому. Да в твоей ж государеве грамоте написано, кое ты пожалуешь выменишь меня, холопа своего, и мне приехав к Москве да по своему увечью лежать, — ино мы, холопи, Бога молим, чтоб нам за Бога и за тебя, государя, и за твои царевичи, а за наши государи, голова положити: то наша и надежа и от Бога без греха, а ныне в чом Бог да ты, государь, поставишь".

Кот Аншлаг, сын кошки Муки, назван так в честь триумфа "Зойкиной квартиры" в 1926. Женаты Л.Е. и М.А. были до 1932 года. Над "Иваном Васильевичем" по общему мнению Булгаков начал работать в 1934.

Да ладно.

Михаилу Леонидовичу надобно признаваться в любви всюду, где можешь.

Набоков, как известно, прописал в истории русской литературы фрагмент из грамматики Смирновского, взяв его эпиграфом к "Дару". Там, кстати, в исходнике после неизбежной смерти в § 10 ещё много прекрасного, глядите картинку, в том числе судья, который судит, заики Фома и Анна, и с чеховскими лошадьми, кушающими овёс и сено, перекликающийся последний абзац. Он заканчивается так округло, — "в сутках 24 часа" — что веет почти великим финалом "Буколик", venit Hesperus, ite capellae; мир замыкается сам на себя, сам себя подхватывает, как нить в вязании, и не кончается строка, и т.д. Впрочем, все эти рассуждения отталкиваются, конечно, от набоковского текста, не от дореволюционного учебника — малые карты, преображённые лучом козыря, если вернуть ВВ с поклоном однажды у него найденное.

Здесь уместен разговор о значении, которое всегда из материала заказчика. Думаю, Набокову пришлось по душе это сочетание стёршейся в повторении общеизвестности и возможности в ней смыслового развёртывания, как писали прежние лингвисты, набор слов-клавиш, активирующих свободные ассоциации в говорящем по-русски уме.

Играть на них можно бесконечно, это упражнение на беглость пальцев и проективный тест.

Перебирать слова, как чётки:

Смерть — дерево. Смерть — цветок. Россия — птица. Роза — наше Отечество. Смерть — наше Отечество. Россия неизбежна.

Взбалтывать и смешивать их с подобными конструкциями:

Берёза — тупица, дуб — осёл, речка — кретинка, облака — идиоты, лошади — предатели, смерть неизбежна.

Или, для отчаянных, так:

Чиж — тики-тики,
Чиж — тики-рики,
Чиж — тюти-люти,
Чиж — тю-тю-тю!
Смерть неизбежна.

Всё, попадающее в голову, мы обволакиваем собственным перламутром, как жемчужница болезненную песчинку.

Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Сильна, как Отечество, речь, и неизбежна, как смерть, память, и невозможно одно без другого.