[шепот]

Вдруг придорожный камень
приподнимает голову,
отрывает лицо от земли,
смотрит глазами в глаза...

А потом из накатанного шоссе
выламывается фрагмент и под ним
два блестящих белка:
шоссе тоже было затылок.

Что-то лопается внутри
столетнего тополя
и ствол порождает лицо
и шепот беззвучный: похорони.

#чистоеполе

Недавно я попал в неожиданную ситуацию, в которую не попадал никогда: вполне уважаемый литературный журнал вернул мне подборку с формулировкой "Верлибров никогда не печатали и не будем". И как нарочно, именно в этом журнале несколько лет назад вышла моя подборка, состоявшая исключительно из верлибров. То есть еще недавно еще как печатали.

Ну хорошо, подумал я, но как это понимать?

Выходит, журнал именно в последнее время пришел к тому, что верлибров он не будет печатать вообще. С каким обоснованием, интересно? В рамках борьбы с иностранным влиянием? Формализмом? Это такое проявление патриотизма? Защита национальной идентичности? Консервативный бунт? Осознание своей ниши? Случайный предлог для отказа?

Ей богу, мне больше всего по душе последний вариант. Потому что ставить запрет на какую-либо из поэтических форм, признавая тем самым, что ничего достойного таким образом сказано быть не может, - для меня это диковато. Вернее, именно так я представляю себе ретроградное мышление. И раньше его себе никто не мог позволить из основных институций литературного поля. А теперь можно, теперь это ниша.

Сегодня, в этот праздник трудящихся, вспоминаю фразу, которую услышал впервые от главреда "Знамени" Сергея Ивановича Чупринина: "Талантам надо помогать, а бездарность пробьется сама". Изуверский смысл этой фразы состоит в том, что любой человек с активной жизненной позицией, витальный, неравнодушный и деятельный человек, который неизбежно обрастает кучей забот, немедленно попадает в категорию бездарности. А талантом оказывается тот смиренный человек, которому помогли, назначив его талантом. По этой классификации я, конечно, бездарность, потому, когда я вспоминаю эту фразу, сразу чувствую в себе прилив бунтарской энергии. Я вижу, как много вокруг талантов, которые могут никогда не дождаться помощи, остаться обиженными на весь свет. Я всегда был убеждён, что талант требует большого труда, непрерывного пестования, деятельного неравнодушия, своего рода предприимчивости. И сегодня, в период, когда все культурные институции ослаблены, когда помогать почти некому, это особенно важно. И лучше так себя настроить, чтобы этот труд был праздником не один раз в год, а почаще.

У меня вышел роман в издательстве "Пальмира", буквально вчера получил авторские экземпляры. У романа до выхода сложилась непростая судьба - это был тот случай, когда неясно, на какую полку поставить книгу. Но я рад что издатель нашелся, и книга вышла. Официальная аннотация звучит так.

Облик Протея» — неклассический, непредсказуемый роман-размышление об облике человека в современном мире и природе предпринимательства в России. Главный герой — воплощение русского индивидуалиста, который сформировался в постсоветский период и постоянно находится в поисках своей идентичности. Его история начинается на стихийном рынке Таганрога, продолжается в интеллектуальных кругах Москвы девяностых, солнечных городах Европы нулевых, центрах деловой жизни десятых. Но весной 2022 года герой, который думал, что несет в мир свет прогрессивных решений, оказался вынужден пересмотреть всю свою картину мира. Роман представляет собой первую часть трилогии «Действующие лица».

Книга появилась еще не во всех интернет-магазинах, но на сайте издательства она уже есть.

Любой художественный мир, как ни крути, держится на условностях. Иногда мы их сразу видим, иногда смутно ощущаем, иногда обнаруживаем задним числом. Но понять поэта, не приняв хотя бы на время его системы условностей, невозможно. При этом условности Бродского сильно отличаются от условностей Рейна, Чухонцева - и т.д.

Практика показывает, что можно заниматься критикой литературы, совершенно не понимая этого. В таком случае критиковать можно буквально любой элемент по принципу "а почему в кепке? а почему без кепки?" - тогда, на мой взгляд, из критики совершенно улетучивается ее смысл. Так называемая "злая" критика, происходящая от глагола "критиковать", иногда строится на том, что критик не то, что не принимает ни одной условности, заложенной автором, он даже не задается вопросом о том, каковы они. Только после того, как критик готов понять и принять условности, вводимые автором, у него появляется мера, на которую можно ориентироваться, критикуя. Потому что главный вопрос, на который вообще можно ответить критик, - насколько адекватно автор решил свою художественную задачу, в условия которой все условности введены изначально? Справился ли он с нею?

Принять другого с его условностями - это все равно, что полюбить. Не способен полюбить, не способен и критиковать - так вот.

На майские праздники у нас состоялся большой разговор с поэтом Юрием Кублановским - он начался с обсуждения связи современного поэта с традицией, но коснулся, кажется, главных вопросов творчества - поделюсь и здесь.

Десять лет назад примерно в эти же майские дни я написал стихотворение "Народ и смерть", позднее оно вышло в "Новом мире". Помню, что писал его под Новороссийском, в паузах делового мероприятия перечитывал "Войну и мир". И подумал, что у этого народа отношения со смертью особые. И родилась баллада, которую я часто вспоминаю в период празднования дня Победы.

Народ и смерть

А за то, что чужой нас унизил,
оттого, что насильничал, ел,
великодушничать смел,
ничего мы ему не оставим —
мы сожжём последнюю пищу
и разрушим свои жилища.

И достаточно будет касанья,
опостылевшего уже, —
оно принесёт столько жертв,
что захватчик почувствует ужас —
хоть он груб и совсем не раним —
понимая, кто перед ним.

Не останется даже тарелки,
чтоб поганилась чужаком, —
лишь бесформенной грязи ком.
Мы — душа этой самой грязи,
всеотзывчивая душа,
и за той душой — ни гроша.

И уверенней с каждым шагом
и доподлинней он будет знать,
что не будет дороги назад,
что идёт он в бескрайнюю бездну,
где живёт этот дикий народ,
этот честный со смертью народ.

И не сами впотьмах ту науку
мы придумали — эта кровь
подтекает под каждый кров.
Тут есть праздник такой — Пасха:
мы совсем не умеем жить —
только голову можем сложить.

Оттого наша высшая слава —
когда наши горят города.
Чем он дальше зайдёт туда
и чем больше возьмёт наших жизней,
тем вернее он станет мы
и чужим для своей страны.

Даже если мы все погибнем,
он вернётся к себе домой —
когда взгляд его горький, мой,
обведёт мещанское счастье —
я зубами его заскриплю,
постою и покамест стерплю.

#старое

Заканчиваю программу первой всероссийской научной конференции на тему "Неотрадиционализм в литературе". Это первая попытка проведения конференции по этой теме, ее предприняли Институт филологии, журналистики и межкультурных коммуникаций ЮФУ совместно с журналом о поэзии Prosodia. Я боялся, что мы не соберем заявок. По итогу у нас будет 30 докладов из примерно 10 городов, 6 секций - два дня под завязку. Кажется, тема откликнулась и первый блин не комом.

#неотрадиционализм

[обрез]

Выводили несогласных
гордецов с лица земли.
Относили ликом к классу,
отнесли - и погребли.

Чтобы не стоял с хлебалом
недовольным посреди
согласованного бала,
ты гордыню победи.

Но известно, что прикопан
с тайным умыслом обрез.
Улыбается из окон,
маскируется гордец.

#чистоеполе

Поэт и критик Анна Аликевич написала большую статью о моей поэтической книге "Техники длинного дыхания" (Спб, 2022). У Анны получилась концепция, которая выясняет отношения с постмодернизмом. Я не без робкого удивления читал эту статью и понимал, что это тот случай, когда, пожалуй, не важно, что хотел сказать автор (я), если критику есть, что сказать. А сегодня Анна написала, что выступала на семинаре (!), посвященном моему творчеству. Его организовал поэт и культуртреггер Борис Кутенков. Что тут скажешь - очень рад! Спасибо большое, коллеги, и отдельное - редакторам портала Текстура.

Верлибры, написанные одним предложением, поэтическая книга в виде словаря, стихотворение в форме восьмерки, символизирующей бесконечность, расследование-вербатим, цикл поэтических очерков, черновик пьесы, недавний роман-мениппея - все это примеры моей природной тяги к изобретению новых жанров и форматов. Когда форма сама по себе уже мысль. Но иногда сложно определить, на какую полку ставить такие произведения. Ну и консервативная часть сообщества плохо в такие моменты различает во мне собрата, хотя я консерватор, конечно. В общем, для этого пути припасен особенный род обретений и страданий.

Литературный журнал "Формаслов" опубликовал одну из глав моего только вышедшего романа "Облик Протея". Три главы этого романа представляют собой "Записки из Мержаново", которые герой ведет в апреле 2022 года. Это точка, в которой проводится ревизия всего, что было до. Думаю, по этой главе сложно судить о целом, потому что роман не так целостен, как кажется. Потому герой и ассоциируется с Протеем, что он довольно многолик.

Большое спасибо Наде Делаланд за подготовку публикации и столь щедрое вступление!

Книга, к слову, появилась на Озоне.

[вопросы]

Я никак не могу понять,
лучше помнить или забыть?
И тем более трудно знать,
лучше быть собой или не быть.

Чем - заботой или утратой
лучше выкуется характер?
Назидание, равнодушье отца
научат идти до конца?

Воевать нужно только за вечность
или как раз за простые вещи?
Что во мне, когда выйду в поле,
будет подлинно, а что подло?

#чистоеполе

Особенность современного литературного процесса в том, что он стал абсолютно нетерпим не только к житейским подвигам творческих людей, но и даже к самой невинной неадекватности. Как почитаешь, что вытворяли художники предыдущих поколений, диву даешься. А потом просто вспоминаешь: а как ты сам реагировал на ситуации, когда кто-либо из богемы начинал в твоем присутствии "исполнять". Всегда была одна реакция: тихо уйти и забыть, настолько это все не мое, не по мне.

Потому что я сам уже другое поколения. Для которого на самом деле связи между людьми столь призрачны, что либо ты ими дорожишь, либо их вовсе нет. И вызывающее поведение, неадекватность воспринимаются как неспособность этой призрачной связью дорожить. И раз нет этой способности, то и связи тоже не будет. Потому что нам на самом деле удобно и комфортно по-одиночке, мы больше не терпим друг друга только потому, что живем в одной комнате. Как выразился один из лидеров мнений, теперь, если ты причисляешь себя к воинам света, ты тем самым обязуешься переходить дорогу на зеленый свет. Новый порядок превратил художников в очень вежливых людей, старающихся говорить не слишком громко. Понимающих, что даже если они гении, им никто не поможет в этом мире, если они дадут волю своей внутренней рок-звезде. Именно по этой причине роль коммуникативных и просто социальных навыков художника для его реализации в наше творческое время колоссально возросла. По моему скромному мнению.

Лермонтов вошел в массовое сознание совершенно демоническим лирическим героем, которого он создал. А созданный им образ Демона показывает, что демонизм - это даже не предмет психологии, это чистая авторская метафизика, которую невозможно оспаривать, остается ее только принять. Поэтому весь наработанный предыдущей эпохой психологизм оказывается ширмой, за которой просматривается разрушающий ее конфликт иного масштаба. У Пушкина этого конфликта не было, он как раз делал конфликт итогом стечения обстоятельств и характеров. А для Лермонтова и то, и другое на самом деле не очень важно, поэтому он спокойно опускает звенья, которые были важны для его предшественников.

И вторая мысль: несмотря на то, что Лермонтов вошел в массовое сознание своим демоническим субъектом, главный период его лирической деятельности - последние два года, когда он явно этого субъекта перешагнул. На мой взгляд, перешагнул как нечто, что для него самого уже было слишком предсказуемо и понятно. И стихи стали показывать мастерство не героя, а автора. И вот это уже просто восторг. Каждый текст - шедевр: "Полдневный сон в долине Дагестана...". Всего лишь полтора-два года. Он мог на этом пути в будущем дать лирику, которую мы можем только воображать.

Вышла основательная рецензия Бориса Кутенкова на мою книгу о современной поэзии, автор которой тоже попытался подняться над всеми видами схваток и просто прочесть это принципиально непоследовательное высказывание - спасибо, Борис, сегодня такую установку нечасто встретишь.

Одно место прокомментирую. Когда вышла моя статья о поэтике узнавания и блуждающего слова, мне многие говорили, что по статье слишком понятно, что мне ближе вторая поэтика. Рецензент прочел иначе. Думаю, это потому, что поэтика узнавания лучше ассоциируется с неотрадиционализмом. Я же думаю, что они обе - вариации неотрадиционализма.

[вход]

Как тряпье выполаскивается в потоке,
так старые мехи сознанья находят поток
прямо в воздухе, разгоняясь на тройке,
в скольжении по обочине обретая толк.

А остановится - и пугающая нагоняет
тишина, будто все замолчало, глядит на него.
И в полном молчании мира кто-то по имени окликает,
он оглядывается, но вокруг - никого.

Этот момент в русской литературе часто
трактуется как настоящий приход
смерти, как выход солдата из части,
но на деле то голос, указывающий, где вход.

#чистоеполе

В издании "несовременник" вышла моя длинная вещь под названием "Заячье сердце и двери в пейзаже". История текста такова: в пандемию было нечего делать, кроме как смотреть в окно. Один из видов меня особо заинтересовал. Я начал его фотографировать и писать некий текст. Делал это пять лет. Я люблю пожить с темой некоторое время, после этого текст волей-неволей напитывается тобой. Фотографии издатель тоже использовал в публикации - небольшую их часть. Большое спасибо Вячеславу Глазырину за глубокое предисловие.

https://nesovremennik.ru/dveri

На выходных закончил доклад о Бродском - и этим отметил юбилей поэта. Крутил не самый простой вопрос: что определяет масштаб поэта, очевидным образом вовлеченного в диалог с традицией? В каком случае мы говорим о том, что перед нами не просто подражатель и усердный ученик, но большой поэт, который, согласно главному парадоксу неотрадиционализма, так или иначе оказывается новатором? В какой момент мы признаем новатором поэта, который сам обозначил свою приверженность традиции? Ясно, что вопросы эти — далеко не только о Бродском, они также о понимании природы новаторства в том типе мышления, который исследователи называют неотрадиционализмом.

Так вот, мне кажется, что формирование авторского мифа — тот рубеж, который отличает подражателя, пусть даже и оригинального, от большого поэта, пересоздающего мироздание, начиная с системы его координат. Поначалу, наблюдая за развитием Бродского, мы видим, как поэт шаг за шагом открывает и осваивает новые жанровые пласты, расширяя свою «жанровую клавиатуру», но в какой-то момент очередное открытие выносит его на новый уровень — на уровень творца художественного мироздания. Причем, мы можем не соглашаться с устройством этого мироздания или его деталями, нам могут не нравиться отдельные сюжеты или даже целые стихотворения, но как только мы поняли, что мы внутри авторского мифа, мы уже не можем оспорить его целиком. Детали, за которые часто цепляются, критикуя начинающих поэтов, отходят на задний план в случае с поэтом, который создал свою поэтическую вселенную.

Если сформулировать обобщенно, большой поэт появляется в момент, когда в процессе разработки традиционного материала формируется то, что можно назвать авторской мифологией, разработанной драматургией собственного художественного мира. Нужно сказать, что этот этап в развитии поэта не всегда наступает. Отдельные поэтические удачи не обязательно предполагают создание авторской мифологии. Ведь мифология буквально предполагает формирование представлений о зарождении мира, человека, формирование сюжетов, отражающих драматургию его существования — и, безусловно, драматургию смерти и сопротивления ей.