Читаю "Доктора Живаго". Война, революция, незащищённость, крушение основ, не дай вам бог жить в эпоху перемен — боже, какое душеполезное чтение! Говорят, читателю необходимо ассоциировать себя с героем, чтобы пропускать повествование через себя, через свои субъективные фильтры. А тут ассоциируешь себя и свою жизнь последних пары лет с целой исторической эпохой — и как-то приободряешься, что ли. Начинаешь чувствовать себя частью истории, которая движется по спирали.
Но я не об этом хотела сказать. В книге есть эпизод, когда Юрий Живаго вместе с семьёй (женой, маленьким сыном, няней сына и тестем) уезжают из охваченной уличными боями революционной Москвы на Урал. Они едут в поезде несколько недель, их дороге отводится вся седьмая часть первой книги, несколько десятков страниц. Поезд переполнен, в пути они встречают разных людей, с которыми происходит много разных событий. Погода успевает поменяться от снежного бурана, который заблокировал пути, и их расчищали несколько дней всем поездом, до тёплой и даже по-летнему жаркой весны.
Но нигде, ни на одной странице, ни разу не упоминается маленький мальчик, сын Живаго, как будто они едут вовсе без него. Возможно ли, чтобы семья, которая едет несколько недель с ребёнком, пусть даже к этому ребенку приставлена няня, не замечала, не видела его? Зато замечала конвойного и набранных в трудармию бойцов, крестьянок, продающих деревенскую еду на станциях, а также ручьи, пригорки, равнины и прочие широкие среднерусские, а затем уральские пейзажи.
Автору совершенно не интересен мальчик, он не входит в поле авторского зрения, хотя любому родителю понятно, что дорога с ребёнком и дорога без ребёнка — это две разные дороги. Так и хочется сказать про пастернаковское описание переезда семьи: "Не верю!"
Это не единственный случай, где автор со своим повествованием обходится очень вольно, опуская, не обращая внимания на довольно значимые вещи, которые его в данный момент просто не интересуют.
Перед тем самым переездом на Урал Живаго в Москве заболевает тифом и две недели лежит в беспамятстве. В это время его навещает и всячески помогает семье его единокровный брат, которого Юрий Живаго никогда в жизни не видел. И когда доктор приходит в себя, жена ему рассказывает про брата и говорит: кстати, он рекомендовал нам на пару лет уехать куда-нибудь подальше из Москвы, пожить на земле, потому что грядёт страшный голод и в большом городе будет тяжело. Ну что, поехали? Да поехали, говорит Живаго, и они едут.
Ни удивления, ни желания встретиться с таинственным родственником, который, оказывается, помог ему в трудной ситуации, ничего. Какое-то абсолютно картонное сворачивание истории с братом на этом этапе.
В какой-то момент я поняла, что читать "Доктора Живаго" как роман, со всеми этими сюжетными прорехами — только портить себе удовольствие от книги. После очередной восхитительной метели (все ключевые события книги происходят в головокружительный снегопад) я поняла, что книгу эту стоит читать как стихотворение в прозе. Как поэму, где ужас и красота стихии (человеческой и природной), красота слов и ритма, которым история рассказывается, становятся важнее сюжетной стройности, психологизма и мотивации героев. Не встретиться с новоприобретённым братом после выздоровления? Да бог с ним. Зато посмотри, какая метель разыгралась в день отъезда.
Читаю "Доктора Живаго". Война, революция, незащищённость, крушение основ, не дай вам бог жить в эпоху перемен — боже, какое душеполезное чтение! Говорят, читателю необходимо ассоциировать себя с героем, чтобы пропускать повествование через себя, через свои субъективные фильтры. А тут ассоциируешь себя и свою жизнь последних пары лет с целой исторической эпохой — и как-то приободряешься, что ли. Начинаешь чувствовать себя частью истории, которая движется по спирали.
Но я не об этом хотела сказать. В книге есть эпизод, когда Юрий Живаго вместе с семьёй (женой, маленьким сыном, няней сына и тестем) уезжают из охваченной уличными боями революционной Москвы на Урал. Они едут в поезде несколько недель, их дороге отводится вся седьмая часть первой книги, несколько десятков страниц. Поезд переполнен, в пути они встречают разных людей, с которыми происходит много разных событий. Погода успевает поменяться от снежного бурана, который заблокировал пути, и их расчищали несколько дней всем поездом, до тёплой и даже по-летнему жаркой весны.
Но нигде, ни на одной странице, ни разу не упоминается маленький мальчик, сын Живаго, как будто они едут вовсе без него. Возможно ли, чтобы семья, которая едет несколько недель с ребёнком, пусть даже к этому ребенку приставлена няня, не замечала, не видела его? Зато замечала конвойного и набранных в трудармию бойцов, крестьянок, продающих деревенскую еду на станциях, а также ручьи, пригорки, равнины и прочие широкие среднерусские, а затем уральские пейзажи.
Автору совершенно не интересен мальчик, он не входит в поле авторского зрения, хотя любому родителю понятно, что дорога с ребёнком и дорога без ребёнка — это две разные дороги. Так и хочется сказать про пастернаковское описание переезда семьи: "Не верю!"
Это не единственный случай, где автор со своим повествованием обходится очень вольно, опуская, не обращая внимания на довольно значимые вещи, которые его в данный момент просто не интересуют.
Перед тем самым переездом на Урал Живаго в Москве заболевает тифом и две недели лежит в беспамятстве. В это время его навещает и всячески помогает семье его единокровный брат, которого Юрий Живаго никогда в жизни не видел. И когда доктор приходит в себя, жена ему рассказывает про брата и говорит: кстати, он рекомендовал нам на пару лет уехать куда-нибудь подальше из Москвы, пожить на земле, потому что грядёт страшный голод и в большом городе будет тяжело. Ну что, поехали? Да поехали, говорит Живаго, и они едут.
Ни удивления, ни желания встретиться с таинственным родственником, который, оказывается, помог ему в трудной ситуации, ничего. Какое-то абсолютно картонное сворачивание истории с братом на этом этапе.
В какой-то момент я поняла, что читать "Доктора Живаго" как роман, со всеми этими сюжетными прорехами — только портить себе удовольствие от книги. После очередной восхитительной метели (все ключевые события книги происходят в головокружительный снегопад) я поняла, что книгу эту стоит читать как стихотворение в прозе. Как поэму, где ужас и красота стихии (человеческой и природной), красота слов и ритма, которым история рассказывается, становятся важнее сюжетной стройности, психологизма и мотивации героев. Не встретиться с новоприобретённым братом после выздоровления? Да бог с ним. Зато посмотри, какая метель разыгралась в день отъезда.
BY Электронный дневник 👩🏫
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Telegram has become more interventionist over time, and has steadily increased its efforts to shut down these accounts. But this has also meant that the company has also engaged with lawmakers more generally, although it maintains that it doesn’t do so willingly. For instance, in September 2021, Telegram reportedly blocked a chat bot in support of (Putin critic) Alexei Navalny during Russia’s most recent parliamentary elections. Pavel Durov was quoted at the time saying that the company was obliged to follow a “legitimate” law of the land. He added that as Apple and Google both follow the law, to violate it would give both platforms a reason to boot the messenger from its stores. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted. The picture was mixed overseas. Hong Kong’s Hang Seng Index fell 1.6%, under pressure from U.S. regulatory scrutiny on New York-listed Chinese companies. Stocks were more buoyant in Europe, where Frankfurt’s DAX surged 1.4%. Telegram users are able to send files of any type up to 2GB each and access them from any device, with no limit on cloud storage, which has made downloading files more popular on the platform. He floated the idea of restricting the use of Telegram in Ukraine and Russia, a suggestion that was met with fierce opposition from users. Shortly after, Durov backed off the idea.
from tr
