у Шварца в дневнике под 17.II.1953 г. запись – - «Читаю Пруста. Вышло так, что я до сих пор прочел только “Под сенью девушек в цвету” и следующие. Не читал первой половины “Девушек” – роман с Жильбертой Сван. Книга несомненно непереводимая, более непереводимая, чем стихи, где хоть размер диктуется автором. Но и немногие пробившиеся живые слова перенесли меня и в мое детство: ожидание матери, меня уже отправили спать, а гости шумят весело. Есть одно прямое совпадение: я восхищался (не смея перенять) произношение Крачковских (“вирьятно”, “назлό”) – как мальчик у Пруста – произношение семьи Свана. Если отбросить, заставить себя отнестись снисходительно к тонкостям болезненным, женственным, то многое трогает. Прежде всего правдивость во что бы то ни стало. Но это и порождает “тонкости”. А переводный язык придает им литературную, мертвую, бескровную оболочку. Книжка на первый взгляд не французская. Но если вглядишься, то ощущается в ней “эспри”, и мы чувствуем себя своими в области, где хозяином “Geist”. Впрочем, храбрость, с которой путешествует он внутрь себя, и смелость, с которой говорит он о своих открытиях правду, создают подобие “heilige Ernst”. И внимательность, равная ко всему, иногда кажется божественной. Это не безразличие, а равна ко всему внимательность. Он много читал, литературность перевода усиливает эту его особенность, но сила Пруста не в этом. Но он всю свою “литературность”, все знания направил на то, чтобы рассказать о себе правду. И получился результат. Не то что я, сделавший принципиальную ошибку. Я отказался доля “естественности” от всякой литературности и у меня не хватило средств для того, чтобы быть правдивым. Впрочем, у меня не было и другого – чувства аудитории» - - Шварц размышляет о Прусте, внезапно оказавшимся его побратимом – ведь как раз в это время он пытается, нащупывает новую форму, чтобы рассказать о прошлом. Не подчиняясь духу «мемуара», а идя от дневника – приходящих воспоминаний и современности, записей о прошлом, идущих друг за другом под датами, от чего читатель иногда недоумевает вначале – это о сегодняшнем или о каком-то отрезке прошлого. Как и прустовский рассказчик – он неопределен во времени, но прежде всего он не создает «иллюзию прошлого», он тот, кто знает последующее – и, кстати, именно потому никогда до конца не может быть уверен в прошлом, только в воспоминании о нем и в том, как помнится сама память, ее метаморфозы.
у Шварца в дневнике под 17.II.1953 г. запись – - «Читаю Пруста. Вышло так, что я до сих пор прочел только “Под сенью девушек в цвету” и следующие. Не читал первой половины “Девушек” – роман с Жильбертой Сван. Книга несомненно непереводимая, более непереводимая, чем стихи, где хоть размер диктуется автором. Но и немногие пробившиеся живые слова перенесли меня и в мое детство: ожидание матери, меня уже отправили спать, а гости шумят весело. Есть одно прямое совпадение: я восхищался (не смея перенять) произношение Крачковских (“вирьятно”, “назлό”) – как мальчик у Пруста – произношение семьи Свана. Если отбросить, заставить себя отнестись снисходительно к тонкостям болезненным, женственным, то многое трогает. Прежде всего правдивость во что бы то ни стало. Но это и порождает “тонкости”. А переводный язык придает им литературную, мертвую, бескровную оболочку. Книжка на первый взгляд не французская. Но если вглядишься, то ощущается в ней “эспри”, и мы чувствуем себя своими в области, где хозяином “Geist”. Впрочем, храбрость, с которой путешествует он внутрь себя, и смелость, с которой говорит он о своих открытиях правду, создают подобие “heilige Ernst”. И внимательность, равная ко всему, иногда кажется божественной. Это не безразличие, а равна ко всему внимательность. Он много читал, литературность перевода усиливает эту его особенность, но сила Пруста не в этом. Но он всю свою “литературность”, все знания направил на то, чтобы рассказать о себе правду. И получился результат. Не то что я, сделавший принципиальную ошибку. Я отказался доля “естественности” от всякой литературности и у меня не хватило средств для того, чтобы быть правдивым. Впрочем, у меня не было и другого – чувства аудитории» - - Шварц размышляет о Прусте, внезапно оказавшимся его побратимом – ведь как раз в это время он пытается, нащупывает новую форму, чтобы рассказать о прошлом. Не подчиняясь духу «мемуара», а идя от дневника – приходящих воспоминаний и современности, записей о прошлом, идущих друг за другом под датами, от чего читатель иногда недоумевает вначале – это о сегодняшнем или о каком-то отрезке прошлого. Как и прустовский рассказчик – он неопределен во времени, но прежде всего он не создает «иллюзию прошлого», он тот, кто знает последующее – и, кстати, именно потому никогда до конца не может быть уверен в прошлом, только в воспоминании о нем и в том, как помнится сама память, ее метаморфозы.
BY Лаконские щенки
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Russian President Vladimir Putin launched Russia's invasion of Ukraine in the early-morning hours of February 24, targeting several key cities with military strikes. Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war. In the United States, Telegram's lower public profile has helped it mostly avoid high level scrutiny from Congress, but it has not gone unnoticed. I want a secure messaging app, should I use Telegram? "This time we received the coordinates of enemy vehicles marked 'V' in Kyiv region," it added.
from tr
