Василий Кондратьев. Прогулки. СПб.: Митин журнал; Борей, 1993. 104 с. Тираж 300 экз.
Тираж «триста нумерованных экземпляров», у меня — № 243. Бледно-рыхлая, неравномерно выгоревшая синеватая обложка, ризографическая печать с изморосью чёрных точек, мутная плавниковая бумага, переплёт — мягкая тетрадка в 104 страницы на двух проржавелых скобках. Неопровержимая закономерность для книг 1990-х годов: чем беднее внешность полиграфического изделия, тем драгоценнее его содержимое. «Прогулки» — единственная прижизненная книга самого записного литературного денди своего времени, она носит посвящение «Милене» — жене Кондратьева и снабжена графикой Виктории Урман-Куслик: две иллюстрации эротико-декадентского толка и одна городская: молодой мечтатель в парусящем на ветру пальто у Невы, напротив шпиля Петропавловской крепости.
Судя по всему, Кондратьев обустроил некий внутренний театр, театр теней, или же «мнемонический театр», по его собственному выражению. То, что впоследствии станет пассажем очередного рассказа, сперва намечалось как эффект своего рода двойной экспозиции — наложения мизансцен ментального театра на внешний фасадно-парковый контур. «Самый любимый сюжет — о поэте, позабывшем стихи и странствующем по городу в ожидании такого совпадения в пейзаже, чтобы наконец упасть замертво», — говорится в повести «Соломон». (Нетрудно уловить в этом пассаже отзвук апологии совпадения у Бретона.) Работа поэтому шла в двух направлениях одновременно: рыцарские скитания по городу в поисках заветной ведуты — и непрерывная дрессура ментального тела, оттачивание мизансцен под черепной коробкой. Автоматическое письмо, исповедуемое Кондратьевым, таким образом, не только не противоречило самодисциплине, но обязывало к ней.
Некоторые приятели упрекали «Васю» в пренебрежении нормами русского языка, и этот упрёк трудно считать безосновательным. Кондратьевская фраза тяготеет к афоризму, но под натиском спонтанности то и дело оступается («наиболее стройные фразы зачастую несогласованны, как чисто автоматические», — пишет он в «Бутылке писем»), обрастая плеоназмами и переходя в медиумическую скоропись. Кондратьев умышленно берёт смещённые эпитеты и сочетания, странный подбор которых делает их по-особенному точными, а гордые галлицизмы соседствуют с произвольными словарными заменами: например, вместо французского «кафе» он использует латышское слово «кафейница». Всё это создаёт эффект лингвистической хрупкости, изящно-расхлябанной побежки чужеземца. Знакомые места показаны у Кондратьева с точки зрения «иностранца своего отечества» (как выразился Анциферов о Петербурге, но распространим это на самого Кондратьева как индивидуальную ипостась города). Его Петербург — пристанище иностранцев на русской службе, город, в котором «“Рукопись, найденная в Сарагосе” впервые увидела свет, а Клингер создавал в тиши острова свою “Жизнь Фауста”». Не забудем и английского писателя Саки, обитателя Большой Морской улицы, быстро освоившего здешний язык, — ещё одно дорогое автору «Прогулок» имя.
Когда читаешь Кондратьева — в особенности лучшую его вещь, повесть «Нигилисты», — нельзя отделаться от ощущения, что за всей его изломанной и как бы необязательной, слегка декоративной изысканностью скрываются невозможные, утопические — в духе обожаемых им сюрреалистов — устремления, несовместимые с компенсаторной эпохой накопления капитала, задачи, бросающие этой эпохе неявный, но экзистенциальный вызов, короче говоря, порывы, чреватые выбыванием за линейный предел ойкумены, который совпадает для петербуржцев с горизонтом невской дельты. Отбросив старинный дуализм блестящего фасада и зловещей изнанки, Кондратьев одушевил Петербург предчувствием универсальной тайны, энигмы планетарного масштаба, отважившись бросить все свои душевные силы и искушённый ум на предприятие по овладению этой тайной.
Василий Кондратьев. Прогулки. СПб.: Митин журнал; Борей, 1993. 104 с. Тираж 300 экз.
Тираж «триста нумерованных экземпляров», у меня — № 243. Бледно-рыхлая, неравномерно выгоревшая синеватая обложка, ризографическая печать с изморосью чёрных точек, мутная плавниковая бумага, переплёт — мягкая тетрадка в 104 страницы на двух проржавелых скобках. Неопровержимая закономерность для книг 1990-х годов: чем беднее внешность полиграфического изделия, тем драгоценнее его содержимое. «Прогулки» — единственная прижизненная книга самого записного литературного денди своего времени, она носит посвящение «Милене» — жене Кондратьева и снабжена графикой Виктории Урман-Куслик: две иллюстрации эротико-декадентского толка и одна городская: молодой мечтатель в парусящем на ветру пальто у Невы, напротив шпиля Петропавловской крепости.
Судя по всему, Кондратьев обустроил некий внутренний театр, театр теней, или же «мнемонический театр», по его собственному выражению. То, что впоследствии станет пассажем очередного рассказа, сперва намечалось как эффект своего рода двойной экспозиции — наложения мизансцен ментального театра на внешний фасадно-парковый контур. «Самый любимый сюжет — о поэте, позабывшем стихи и странствующем по городу в ожидании такого совпадения в пейзаже, чтобы наконец упасть замертво», — говорится в повести «Соломон». (Нетрудно уловить в этом пассаже отзвук апологии совпадения у Бретона.) Работа поэтому шла в двух направлениях одновременно: рыцарские скитания по городу в поисках заветной ведуты — и непрерывная дрессура ментального тела, оттачивание мизансцен под черепной коробкой. Автоматическое письмо, исповедуемое Кондратьевым, таким образом, не только не противоречило самодисциплине, но обязывало к ней.
Некоторые приятели упрекали «Васю» в пренебрежении нормами русского языка, и этот упрёк трудно считать безосновательным. Кондратьевская фраза тяготеет к афоризму, но под натиском спонтанности то и дело оступается («наиболее стройные фразы зачастую несогласованны, как чисто автоматические», — пишет он в «Бутылке писем»), обрастая плеоназмами и переходя в медиумическую скоропись. Кондратьев умышленно берёт смещённые эпитеты и сочетания, странный подбор которых делает их по-особенному точными, а гордые галлицизмы соседствуют с произвольными словарными заменами: например, вместо французского «кафе» он использует латышское слово «кафейница». Всё это создаёт эффект лингвистической хрупкости, изящно-расхлябанной побежки чужеземца. Знакомые места показаны у Кондратьева с точки зрения «иностранца своего отечества» (как выразился Анциферов о Петербурге, но распространим это на самого Кондратьева как индивидуальную ипостась города). Его Петербург — пристанище иностранцев на русской службе, город, в котором «“Рукопись, найденная в Сарагосе” впервые увидела свет, а Клингер создавал в тиши острова свою “Жизнь Фауста”». Не забудем и английского писателя Саки, обитателя Большой Морской улицы, быстро освоившего здешний язык, — ещё одно дорогое автору «Прогулок» имя.
Когда читаешь Кондратьева — в особенности лучшую его вещь, повесть «Нигилисты», — нельзя отделаться от ощущения, что за всей его изломанной и как бы необязательной, слегка декоративной изысканностью скрываются невозможные, утопические — в духе обожаемых им сюрреалистов — устремления, несовместимые с компенсаторной эпохой накопления капитала, задачи, бросающие этой эпохе неявный, но экзистенциальный вызов, короче говоря, порывы, чреватые выбыванием за линейный предел ойкумены, который совпадает для петербуржцев с горизонтом невской дельты. Отбросив старинный дуализм блестящего фасада и зловещей изнанки, Кондратьев одушевил Петербург предчувствием универсальной тайны, энигмы планетарного масштаба, отважившись бросить все свои душевные силы и искушённый ум на предприятие по овладению этой тайной.
BY История прозы
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
During the operations, Sebi officials seized various records and documents, including 34 mobile phones, six laptops, four desktops, four tablets, two hard drive disks and one pen drive from the custody of these persons. Following this, Sebi, in an order passed in January 2022, established that the administrators of a Telegram channel having a large subscriber base enticed the subscribers to act upon recommendations that were circulated by those administrators on the channel, leading to significant price and volume impact in various scrips. On Feb. 27, however, he admitted from his Russian-language account that "Telegram channels are increasingly becoming a source of unverified information related to Ukrainian events." One thing that Telegram now offers to all users is the ability to “disappear” messages or set remote deletion deadlines. That enables users to have much more control over how long people can access what you’re sending them. Given that Russian law enforcement officials are reportedly (via Insider) stopping people in the street and demanding to read their text messages, this could be vital to protect individuals from reprisals. Telegram was co-founded by Pavel and Nikolai Durov, the brothers who had previously created VKontakte. VK is Russia’s equivalent of Facebook, a social network used for public and private messaging, audio and video sharing as well as online gaming. In January, SimpleWeb reported that VK was Russia’s fourth most-visited website, after Yandex, YouTube and Google’s Russian-language homepage. In 2016, Forbes’ Michael Solomon described Pavel Durov (pictured, below) as the “Mark Zuckerberg of Russia.”
from tr
