Пронзив меня холодным взглядом,
Сержант торжественно изрек:
- За опозданье - два наряда! -
И тихо тронул козырек.
- Так то ж совсем не опозданье,
Я просто думал о другом...-
В ответ на это оправданье
Сержант скомандовал: - Кру-гом!
И на глазах соседней роты
Я точно так же отдал честь
И, как велит устав пехоты,
Сказал коротенькое: - Есть!
И вот, когда спала бригада,
Я залезал во все углы,
Я отрабатывал наряды
И драил чистые полы.
Меня команда поднимала,
И я вставал, глядел во тьму...
Прошло с тех пор ночей немало,
Пока я понял, что к чему.
Я рассказать решил потомству,
Солдатских бед не утаив,
Про это первое знакомство
И про начальников моих,
И про занятья строевые,
Про дом, оставшийся вдали,
Про время то, когда впервые
Ребята в армию пришли,
Шинели серые надели,
И наша служба началась,
А я почувствовал на деле
Сержанта Прохорова власть.
К.Я. Ваншенкин, 1950 год.
Сержант торжественно изрек:
- За опозданье - два наряда! -
И тихо тронул козырек.
- Так то ж совсем не опозданье,
Я просто думал о другом...-
В ответ на это оправданье
Сержант скомандовал: - Кру-гом!
И на глазах соседней роты
Я точно так же отдал честь
И, как велит устав пехоты,
Сказал коротенькое: - Есть!
И вот, когда спала бригада,
Я залезал во все углы,
Я отрабатывал наряды
И драил чистые полы.
Меня команда поднимала,
И я вставал, глядел во тьму...
Прошло с тех пор ночей немало,
Пока я понял, что к чему.
Я рассказать решил потомству,
Солдатских бед не утаив,
Про это первое знакомство
И про начальников моих,
И про занятья строевые,
Про дом, оставшийся вдали,
Про время то, когда впервые
Ребята в армию пришли,
Шинели серые надели,
И наша служба началась,
А я почувствовал на деле
Сержанта Прохорова власть.
К.Я. Ваншенкин, 1950 год.
Призыв — как громовой раскат,
Как звон мечей и волн набат:
«На Рейн, на Рейн, кто встанет в строй
Немецкий Рейн закрыть собой?»
И сотни тысяч встанут в ряд,
У всех глаза огнем горят;
Германец юный рвется в бой:
Границу заслонить собой.
Он взор подъемлет в небеса,
Где душ геройских голоса,
И клятва юноши тверда:
«Немецким будет Рейн всегда!»
Пока последний жив стрелок,
И хоть один взведён курок,
Один с гранатой сжат кулак —
На берег твой не ступит враг.
И пусть я жизнь не сберегу,
Ты не достанешься врагу.
Богат, как твой поток водой,
Геройской кровью край родной.
Слова гремят, волны ревут,
Знамёна реют на ветру,
На Рeйн, на Рeйн, кто встанет в строй
Немецкий Рейн закрыть собой?
Спокойно спи, любимый край,
Спокойно спи, любимый край,
С твердой верой мы храним, храним наш Рeйн!
С твердой верой мы храним, храним наш Рeйн!
Макс Шнекенбургер, 1841 год.
Как звон мечей и волн набат:
«На Рейн, на Рейн, кто встанет в строй
Немецкий Рейн закрыть собой?»
И сотни тысяч встанут в ряд,
У всех глаза огнем горят;
Германец юный рвется в бой:
Границу заслонить собой.
Он взор подъемлет в небеса,
Где душ геройских голоса,
И клятва юноши тверда:
«Немецким будет Рейн всегда!»
Пока последний жив стрелок,
И хоть один взведён курок,
Один с гранатой сжат кулак —
На берег твой не ступит враг.
И пусть я жизнь не сберегу,
Ты не достанешься врагу.
Богат, как твой поток водой,
Геройской кровью край родной.
Слова гремят, волны ревут,
Знамёна реют на ветру,
На Рeйн, на Рeйн, кто встанет в строй
Немецкий Рейн закрыть собой?
Спокойно спи, любимый край,
Спокойно спи, любимый край,
С твердой верой мы храним, храним наш Рeйн!
С твердой верой мы храним, храним наш Рeйн!
Макс Шнекенбургер, 1841 год.
Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!
Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!
Брюсов. 6 - 7 мая 1900 года.
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!
Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!
Брюсов. 6 - 7 мая 1900 года.
Постигнув лукавый туземный нрав,
Сказал Блад: «Кто твёрд, тот будет здесь прав»,
И начался мятеж.
Забыть нельзя тот страшный миг,
Когда всё зная напрямик
Блад спас нас от петли.
С холма он грани всей земли
Обвёл лишь вялым взором
И прошептал в тени:
- Чтоб не случилось в этот миг:
"Максим" у нас, а не у них.
Заметив грязных туземцев ряд,
Он провернул гамбит:
Один его обычный взгляд
И был мятеж разбит.
(Рисунок есть в каждой
Из моих книг,
Как выглядел Блад
В тот самый миг).
Троих мы повесили, двух расстреляли,
И остальные послушными стали.
Хилэр Беллок. 1898 год.
Сказал Блад: «Кто твёрд, тот будет здесь прав»,
И начался мятеж.
Забыть нельзя тот страшный миг,
Когда всё зная напрямик
Блад спас нас от петли.
С холма он грани всей земли
Обвёл лишь вялым взором
И прошептал в тени:
- Чтоб не случилось в этот миг:
"Максим" у нас, а не у них.
Заметив грязных туземцев ряд,
Он провернул гамбит:
Один его обычный взгляд
И был мятеж разбит.
(Рисунок есть в каждой
Из моих книг,
Как выглядел Блад
В тот самый миг).
Троих мы повесили, двух расстреляли,
И остальные послушными стали.
Хилэр Беллок. 1898 год.
— Я родом из Ирландии,
Святой Земли Ирландии,
Часы бегут, и жизнь одна,
Пойдем же, друг, — звала она, —
Плясать и петь в Ирландию!
Но лишь единственный из всех
В той разношерстной братии,
Один угрюмый человек
В чудном заморском платье
К ней повернулся от окна:
— Неблизкий путь, тебе, сестра;
Часы бегут, и жизнь одна,
А ночь порой так холодна,
Промозгла и сыра...
— Я родом из Ирландии,
Святой земли Ирландии, —
Часы бегут, и жизнь одна,
Пойдем же, друг, — звала она, —
Плясать и петь в Ирландию!
— Там косоруки скрипачи, —
Он закричал отчаянно, —
Там неучи все трубачи,
И трубы их распаяны!
Там столько пьют всегда вина...
Фальшивят скрипачи,
Часы бегут, а жизнь одна,
И холодно в ночи!
— Я родом из Ирландии,
Святой земли Ирландии, —
Звал голос нежный и шальной,—
Друг дорогой, ведь жизнь одна,
Часы бегут, скорей тогда
Плясать и петь в Ирландию!
Уильям Батлер Йейтс. 1929/1930 гг.
Святой Земли Ирландии,
Часы бегут, и жизнь одна,
Пойдем же, друг, — звала она, —
Плясать и петь в Ирландию!
Но лишь единственный из всех
В той разношерстной братии,
Один угрюмый человек
В чудном заморском платье
К ней повернулся от окна:
— Неблизкий путь, тебе, сестра;
Часы бегут, и жизнь одна,
А ночь порой так холодна,
Промозгла и сыра...
— Я родом из Ирландии,
Святой земли Ирландии, —
Часы бегут, и жизнь одна,
Пойдем же, друг, — звала она, —
Плясать и петь в Ирландию!
— Там косоруки скрипачи, —
Он закричал отчаянно, —
Там неучи все трубачи,
И трубы их распаяны!
Там столько пьют всегда вина...
Фальшивят скрипачи,
Часы бегут, а жизнь одна,
И холодно в ночи!
— Я родом из Ирландии,
Святой земли Ирландии, —
Звал голос нежный и шальной,—
Друг дорогой, ведь жизнь одна,
Часы бегут, скорей тогда
Плясать и петь в Ирландию!
Уильям Батлер Йейтс. 1929/1930 гг.
Я живу открыто.
Не хитрю с друзьями.
Для чужой обиды
Не бываю занят.
От чужого горя
В вежливость не прячусь.
С дураком не спорю,
В дураках не значусь.
В скольких бедах выжил.
В скольких дружбах умер.
От льстецов да выжиг
Охраняет юмор.
Против всех напастей
Есть одна защита:
Дом и душу настежь…
Я живу открыто.
В дружбе, в буднях быта
Завистью не болен.
Я живу открыто.
Как мишень на поле.
А.Д.Дементьев. 1982 год.
Не хитрю с друзьями.
Для чужой обиды
Не бываю занят.
От чужого горя
В вежливость не прячусь.
С дураком не спорю,
В дураках не значусь.
В скольких бедах выжил.
В скольких дружбах умер.
От льстецов да выжиг
Охраняет юмор.
Против всех напастей
Есть одна защита:
Дом и душу настежь…
Я живу открыто.
В дружбе, в буднях быта
Завистью не болен.
Я живу открыто.
Как мишень на поле.
А.Д.Дементьев. 1982 год.