beyond meaning

У Александра Гэллоуэя в его теоретической монографии о цифровых интерфейсах проскальзывает такое понятие — первичная травма интерфейса. Казалось бы: интерфейсы — это всего лишь посредники; но на самом деле мы знаем, что медиа — это и есть сообщение. А значит, каждый акт перевода — это скорее пересборка наново, а не передача уже данного. Закономерно, что эта пересборка не может быть нейтральной. Как мы себя почувствуем, когда в интерфейс попадает самое сокровенное — наши чувства и мысли?

Одновременно мы знаем: любовь бывает только посредине (из названия другой работы Гэллоуэя). Сексуальность, как и привязанность в более общем смысле, как и вообще удовольствие — напрямую возникают из травмы перевода. Первое медиа в нашей жизни — это переходный объект Винникотта: вещь, через которую забота матери передается ребенку. Это вещь, которой как бы нет. Потому что это не объект, а место: где мать, ее любовь и забота — безграничны.

Перечитывая Винникотта, Бернард Стиглер утверждает: переходные объекты обладают свойствами фармакона, то есть одновременно и яда, и лекарства. По-настоящему сильные чувства могут сделать нас зависимыми, подорвать нашу субъектность. Первичная травма интерфейса, или даже первичная травма медиа — в том, что это место, где ты себя утрачиваешь, но совсем не обязательно обретаешь себя снова. Другими словами, в интерфейсе можно зависнуть.

***

Вместо травмы перевода я бы поговорил о его жестокости. Когда мир достигает меня, говоря со мной в полный голос — это про избыточную полноту, сопряженную с жестокостью. Борис Поплавский пишет: «и как бабочки из огня, // достигают слова меня». Коммуникация — это не кибернетическая передача данных; скорее, это постоянный риск дезинтеграции. Удовольствие начинается там, где ты можешь выдержать акт перевода (то есть ответить на вызов жестокости).

www.group-telegram.com/tw/beyondmeaning.com/297

1.2K viewsedited  Jul 27 at 17:39

У Александра Гэллоуэя в его теоретической монографии о цифровых интерфейсах проскальзывает такое понятие — первичная травма интерфейса. Казалось бы: интерфейсы — это всего лишь посредники; но на самом деле мы знаем, что медиа — это и есть сообщение. А значит, каждый акт перевода — это скорее пересборка наново, а не передача уже данного. Закономерно, что эта пересборка не может быть нейтральной. Как мы себя почувствуем, когда в интерфейс попадает самое сокровенное — наши чувства и мысли?

Одновременно мы знаем: любовь бывает только посредине (из названия другой работы Гэллоуэя). Сексуальность, как и привязанность в более общем смысле, как и вообще удовольствие — напрямую возникают из травмы перевода. Первое медиа в нашей жизни — это переходный объект Винникотта: вещь, через которую забота матери передается ребенку. Это вещь, которой как бы нет. Потому что это не объект, а место: где мать, ее любовь и забота — безграничны.

Перечитывая Винникотта, Бернард Стиглер утверждает: переходные объекты обладают свойствами фармакона, то есть одновременно и яда, и лекарства. По-настоящему сильные чувства могут сделать нас зависимыми, подорвать нашу субъектность. Первичная травма интерфейса, или даже первичная травма медиа — в том, что это место, где ты себя утрачиваешь, но совсем не обязательно обретаешь себя снова. Другими словами, в интерфейсе можно зависнуть.

***

Вместо травмы перевода я бы поговорил о его жестокости. Когда мир достигает меня, говоря со мной в полный голос — это про избыточную полноту, сопряженную с жестокостью. Борис Поплавский пишет: «и как бабочки из огня, // достигают слова меня». Коммуникация — это не кибернетическая передача данных; скорее, это постоянный риск дезинтеграции. Удовольствие начинается там, где ты можешь выдержать акт перевода (то есть ответить на вызов жестокости).

BY beyond meaning