Хотя Иоанн Богослов узрел много разных чудищ в своём видении, он не видал создания столь дикого, как один из его комментаторов.
Марк Скотт.🙈
Марк Скотт.🙈
Позади еще один молодежный лагерь, на этот раз в Московской области. Москва занимает особое место в моем сердце. Двадцать лет назад мне довелось проходить здесь срочную службу. Это были непростые два года в моей жизни, но я ни о чем не жалею. Именно тогда, в этом огромном городе я сблизился с множеством замечательных людей, с которыми продолжаю поддерживать отношения по сей день.
А теперь у меня стало еще больше друзей 😂. В этом, вероятно, заключается главный плюс прошедшего лагеря — новые знакомства с множеством хороших людей.
Не могу объяснить, как это происходит, но иногда, еще до начала диалога, ты понимаешь, что перед тобой родственная душа. Последующее время, проведенное в общении, стирает оставшиеся преграды.
У вас может быть разный возраст и опыт, различные взгляды на некоторые вопросы и иногда даже разное понимание некоторых текстов Божьего Слова. Но это не мешает проявлять живой интерес, любовь и взаимное доверие друг к другу. Жаль, что приходится уезжать раньше.
Через четыре часа я должен быть в Новосибирске. Воскресенье — тяжелый день. На первом собрании буду говорить проповедь на Марка, после — учение о Боге с крещаемыми, а вечером занятия с братьями по герменевтике.
Нуждаюсь в ваших молитвах.
🙏🙏🙏.
А теперь у меня стало еще больше друзей 😂. В этом, вероятно, заключается главный плюс прошедшего лагеря — новые знакомства с множеством хороших людей.
Не могу объяснить, как это происходит, но иногда, еще до начала диалога, ты понимаешь, что перед тобой родственная душа. Последующее время, проведенное в общении, стирает оставшиеся преграды.
У вас может быть разный возраст и опыт, различные взгляды на некоторые вопросы и иногда даже разное понимание некоторых текстов Божьего Слова. Но это не мешает проявлять живой интерес, любовь и взаимное доверие друг к другу. Жаль, что приходится уезжать раньше.
Через четыре часа я должен быть в Новосибирске. Воскресенье — тяжелый день. На первом собрании буду говорить проповедь на Марка, после — учение о Боге с крещаемыми, а вечером занятия с братьями по герменевтике.
Нуждаюсь в ваших молитвах.
🙏🙏🙏.
«Просто» – опасное слово! (Клайв Льюис).
Кто не раз в этом убеждался, ставьте 👍.
Кто не раз в этом убеждался, ставьте 👍.
Споры внутри протестантизма отражают принцип, semper reformanda
"постоянного обновления" и исправления ошибок прошлого. Протестантские символы веры не связаны какой-либо формой церковной непогрешимости.
С другой стороны, Риму, с его указом о непогрешимости принятом на Первом Ватиканском соборе (1870), труднее объяснить изменения в своих догматических формулировках. Хотя какие-то изменения могут вноситься, они не представлены как исправления прошлых ошибок. Поэтому Рим страдает от богословской гемофилии - сам себя ранит и истекает кровью.
(Р. Ч Спраул)
Короче говоря, преимущество протестантов перед католиками заключается в том, что они не считают свои решения непогрешимыми. Ошибки прошлого они называют ошибками и готовы каяться, а также прикладывать усилия, чтобы их исправлять.
Дай Бог, чтобы так и было 🙏.
"постоянного обновления" и исправления ошибок прошлого. Протестантские символы веры не связаны какой-либо формой церковной непогрешимости.
С другой стороны, Риму, с его указом о непогрешимости принятом на Первом Ватиканском соборе (1870), труднее объяснить изменения в своих догматических формулировках. Хотя какие-то изменения могут вноситься, они не представлены как исправления прошлых ошибок. Поэтому Рим страдает от богословской гемофилии - сам себя ранит и истекает кровью.
(Р. Ч Спраул)
Короче говоря, преимущество протестантов перед католиками заключается в том, что они не считают свои решения непогрешимыми. Ошибки прошлого они называют ошибками и готовы каяться, а также прикладывать усилия, чтобы их исправлять.
Дай Бог, чтобы так и было 🙏.
О, если бы Ты расторг небеса и сошел! Горы растаяли бы от лица Твоего.
(Исайя 64:1)
В книге "Иисус — наша судьба" Вильгельм Буш описывает, как однажды он оказался в немецкой тюрьме. За стеной его камеры сидел мужчина, который не переставал плакать. Он рыдал и ходил по камере, делая два с половиной шага вперед, а затем два с половиной шага назад. Страшно, когда мужчина рыдает.
Несмотря на то что пастор Буш в своей жизни повидал много слез и горя (он прошел Первую мировую войну), он не мог оставаться равнодушным, слыша страдания человеческой души. Он постучал в дверь и попросил охрану позволить ему поговорить со страдающим человеком. "Я пастор, я могу ему помочь!" — сказал он. Охранник пообещал спросить разрешение на короткий диалог у начальства тюрьмы и ненадолго ушел. Скоро он вернулся с ответом: "Не разрешили".
Как сложилась жизнь заключенного за стеной, неясно; через короткое время его увели, и они так и не встретились. А мучения от осознания собственной неспособности решить проблему остались с пастором на всю жизнь.
Пророк Исайя совершал служение в то время, когда народ Божий погряз в грехах, и стена греха выстраивалась между Богом и людьми, достигнув своего предела. Человечество всегда страдало от себя и причиняло невыразимую боль Богу. Из груди пророка вырвался вопль: "О, если бы Ты пришел!" И Он пришел. Он пробил все стены, которые разделяли Его с нами. Он пришел и спас тех, кто устал от себя, тех, кто понял, что сами себе они помочь не в силах.
Но будем честны: Он пришел, и горы не растаяли. На нашей планете мало кто заметил пришествие Сына Божьего. Своим кротким и смиренным нравом Иисус разочаровал многих, но не тех, кого спас.
Счастливого Рождества!
(Исайя 64:1)
В книге "Иисус — наша судьба" Вильгельм Буш описывает, как однажды он оказался в немецкой тюрьме. За стеной его камеры сидел мужчина, который не переставал плакать. Он рыдал и ходил по камере, делая два с половиной шага вперед, а затем два с половиной шага назад. Страшно, когда мужчина рыдает.
Несмотря на то что пастор Буш в своей жизни повидал много слез и горя (он прошел Первую мировую войну), он не мог оставаться равнодушным, слыша страдания человеческой души. Он постучал в дверь и попросил охрану позволить ему поговорить со страдающим человеком. "Я пастор, я могу ему помочь!" — сказал он. Охранник пообещал спросить разрешение на короткий диалог у начальства тюрьмы и ненадолго ушел. Скоро он вернулся с ответом: "Не разрешили".
Как сложилась жизнь заключенного за стеной, неясно; через короткое время его увели, и они так и не встретились. А мучения от осознания собственной неспособности решить проблему остались с пастором на всю жизнь.
Пророк Исайя совершал служение в то время, когда народ Божий погряз в грехах, и стена греха выстраивалась между Богом и людьми, достигнув своего предела. Человечество всегда страдало от себя и причиняло невыразимую боль Богу. Из груди пророка вырвался вопль: "О, если бы Ты пришел!" И Он пришел. Он пробил все стены, которые разделяли Его с нами. Он пришел и спас тех, кто устал от себя, тех, кто понял, что сами себе они помочь не в силах.
Но будем честны: Он пришел, и горы не растаяли. На нашей планете мало кто заметил пришествие Сына Божьего. Своим кротким и смиренным нравом Иисус разочаровал многих, но не тех, кого спас.
Счастливого Рождества!
Вчера был насыщенный день. В этом году дети вместо рождественских подарков попросили свозить их на горнолыжный курорт. Мы замечательно покатались. Вечером мы запустили новый церковный проект и взяли интервью у первых двух сестер, с которых началась история Линевской церкви. Ждите на канале!
РАСКАЯНИЕ ОТЦА.
"Послушай, сын. Я произношу эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая рука подложена под щёчку, а вьющиеся белокурые волосы слиплись на влажном лбу. Я один прокрался в твою комнату.
Несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжелая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины. Вот о чем я думал, сын: я сорвал на тебе своё плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол.
За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я же нахмурил брови и отвечал: «Распрями плечи!»
Затем, в конце дня, все началось снова. Идя по дороге, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят — и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, то был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошёл затем в библиотеку, где я читал, — робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздражённый тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери. «Что тебе нужно?» — резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую Бог вложил в твоё сердце и которую даже моё пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушёл, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать — такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоём стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришёл к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени! Это слабое искупление.
Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал всё это, когда ты проснёшься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеёшься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздражённое слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!»
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съёжившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты ещё ребёнок. Еще вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком многого, слишком многого".
Уильям Ливингстон Ларнед
"Послушай, сын. Я произношу эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая рука подложена под щёчку, а вьющиеся белокурые волосы слиплись на влажном лбу. Я один прокрался в твою комнату.
Несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжелая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины. Вот о чем я думал, сын: я сорвал на тебе своё плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол.
За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я же нахмурил брови и отвечал: «Распрями плечи!»
Затем, в конце дня, все началось снова. Идя по дороге, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят — и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, то был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошёл затем в библиотеку, где я читал, — робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздражённый тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери. «Что тебе нужно?» — резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую Бог вложил в твоё сердце и которую даже моё пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушёл, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать — такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоём стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришёл к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени! Это слабое искупление.
Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал всё это, когда ты проснёшься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеёшься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздражённое слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!»
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съёжившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты ещё ребёнок. Еще вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком многого, слишком многого".
Уильям Ливингстон Ларнед