Эллиниcтика

Произведения в таких жанрах массовой культуры как фэнтези и комиксы в основном заняты тем, что описывают всё новые главы великого конфликта между полюсами бинарных оппозиций, простейших дихотомий, как-то: добро и зло, порядок и хаос, свет и тьма, и т.д.

Надо сказать, что к сторонам конфликта персоналии, а также явления и вообще всякое прочее бытие причисляются в самой дорефлективной манере. Так, например, добро там — это то, что обозначено таковым авторским произволом, и не положено тут особенно рассуждать, справедлив ли был оный, и то верно для его антонима, а также остальных оппозиций; в наши дни легко наблюдать, как воспитанные на подобном люди похоже воспринимают и нашу, вполне обыденную реальность, например, в политическом дискурсе ни секунды не сомневаются, когда им указывают сверху, что некто-де есть «злой диктатор», другой же — «хороший демократ».

Стоит, пожалуй, как и всё хорошее, ещё раз повторить, что дело тут, конечно, в первую очередь в глубоко христианском генезисе этих явлений, не допускающим особых разночтений в том, как обязано представляться мироздание. Уже самая ранняя литература, связанная с этой религией, имела целью лишь обращение, i.e. убеждения читателя в том, что есть только один истинный, потому что верный способ мыслить и жить, все прочие же ошибочны.

Выбор же не допускался, более того, само это слово стало ассоциироваться с глубоко дурным: по-гречески оно звучит как αἵρεσις, «ересь». В том же направлении мыслили и прочие религии, вышедшие из того же азиатского корня, да и вообще, как не раз уже отмечалось, подобный менталитет присущ человеку по умолчанию. Особенно же нетерпимым был персидский зороастризм, точнее, ещё маздаизм.

А вот греки отнюдь не соглашались, что «правда всегда одна»: как пишет дорев. проф. Ф.Ф. Зелинский (1916), «самое понятие „канона“ было в этой области органически противно свободолюбивому духу эллина». Потому и сказания их посвящены совсем иной цели, они способствовали не переходу раз и навсегда из неверного в правильное, но регулярному — из одного по-своему верного в другое, в зависимости от условий. Таким образом, им по самой природе был присущ известный релятивизм.

Лишь очень немногие эллины полагали, что можно найти «такое прекрасное, которое никому и никогда не покажется безобразным», верную раз и навсегда истину. Этим был заняты Сократ и Платон, которых Ницше вполне справедливо «опознал … как симптомы упадка, как орудия греческого разложения, как псевдогреков, как антигреков».

En masse же древние были близки в этом плане к мировоззрению, которого затем придерживался и сам великий немец, отрицавший, «будто … познаванию дается возможность схватить свой предмет в чистом и обнаженном виде, как „вещь саму по себе“», но вместо этого считал, что «свойства какой-нибудь вещи суть ее действия на другие „вещи“», без них же «вещь не будет иметь никаких свойств, т.е. не существует вещи без других вещей … „вещи в себе“», например, платоновских эйдосов. По этой же логике нет и объективных добра и зла, но подобные оценки бывают лишь относительно чего-то ещё.

Ровно того же мнения и наследующая Ницше новофранцузская мысль, в частности, уже упоминавшийся в подобном контексте Ж. Деррида, который, кроме того, добавлял, что дихотомии зачастую бывают ассиметричны, зависимость одного члена от своей противоположности может быть сильнее, чем наоборот.

Так, понятие «бытия» имеет значение не само по себе, но только потому, что существует, например, «небытие». Однако же для последнего чаще всего это куда более верно, поскольку нередко оно является лишь отрицанием первого, это «не-бытие»; лишь Демокритом первым высказывается мысль, что небытие может быть не просто отсутствием бытия, но и тоже своего рода бытием.

«Слово о воинах света и добра», 1/5 ➡️

www.group-telegram.com/tw/hellenistics.com/304

3.8K viewsedited  May 11, 2023 at 12:49

Произведения в таких жанрах массовой культуры как фэнтези и комиксы в основном заняты тем, что описывают всё новые главы великого конфликта между полюсами бинарных оппозиций, простейших дихотомий, как-то: добро и зло, порядок и хаос, свет и тьма, и т.д.

Надо сказать, что к сторонам конфликта персоналии, а также явления и вообще всякое прочее бытие причисляются в самой дорефлективной манере. Так, например, добро там — это то, что обозначено таковым авторским произволом, и не положено тут особенно рассуждать, справедлив ли был оный, и то верно для его антонима, а также остальных оппозиций; в наши дни легко наблюдать, как воспитанные на подобном люди похоже воспринимают и нашу, вполне обыденную реальность, например, в политическом дискурсе ни секунды не сомневаются, когда им указывают сверху, что некто-де есть «злой диктатор», другой же — «хороший демократ».

Стоит, пожалуй, как и всё хорошее, ещё раз повторить, что дело тут, конечно, в первую очередь в глубоко христианском генезисе этих явлений, не допускающим особых разночтений в том, как обязано представляться мироздание. Уже самая ранняя литература, связанная с этой религией, имела целью лишь обращение, i.e. убеждения читателя в том, что есть только один истинный, потому что верный способ мыслить и жить, все прочие же ошибочны.

Выбор же не допускался, более того, само это слово стало ассоциироваться с глубоко дурным: по-гречески оно звучит как αἵρεσις, «ересь». В том же направлении мыслили и прочие религии, вышедшие из того же азиатского корня, да и вообще, как не раз уже отмечалось, подобный менталитет присущ человеку по умолчанию. Особенно же нетерпимым был персидский зороастризм, точнее, ещё маздаизм.

А вот греки отнюдь не соглашались, что «правда всегда одна»: как пишет дорев. проф. Ф.Ф. Зелинский (1916), «самое понятие „канона“ было в этой области органически противно свободолюбивому духу эллина». Потому и сказания их посвящены совсем иной цели, они способствовали не переходу раз и навсегда из неверного в правильное, но регулярному — из одного по-своему верного в другое, в зависимости от условий. Таким образом, им по самой природе был присущ известный релятивизм.

Лишь очень немногие эллины полагали, что можно найти «такое прекрасное, которое никому и никогда не покажется безобразным», верную раз и навсегда истину. Этим был заняты Сократ и Платон, которых Ницше вполне справедливо «опознал … как симптомы упадка, как орудия греческого разложения, как псевдогреков, как антигреков».

En masse же древние были близки в этом плане к мировоззрению, которого затем придерживался и сам великий немец, отрицавший, «будто … познаванию дается возможность схватить свой предмет в чистом и обнаженном виде, как „вещь саму по себе“», но вместо этого считал, что «свойства какой-нибудь вещи суть ее действия на другие „вещи“», без них же «вещь не будет иметь никаких свойств, т.е. не существует вещи без других вещей … „вещи в себе“», например, платоновских эйдосов. По этой же логике нет и объективных добра и зла, но подобные оценки бывают лишь относительно чего-то ещё.

Ровно того же мнения и наследующая Ницше новофранцузская мысль, в частности, уже упоминавшийся в подобном контексте Ж. Деррида, который, кроме того, добавлял, что дихотомии зачастую бывают ассиметричны, зависимость одного члена от своей противоположности может быть сильнее, чем наоборот.

Так, понятие «бытия» имеет значение не само по себе, но только потому, что существует, например, «небытие». Однако же для последнего чаще всего это куда более верно, поскольку нередко оно является лишь отрицанием первого, это «не-бытие»; лишь Демокритом первым высказывается мысль, что небытие может быть не просто отсутствием бытия, но и тоже своего рода бытием.

«Слово о воинах света и добра», 1/5 ➡️

BY Эллиниcтика