…Перебирая свой архив, я наткнулся внезапно на аккуратную газетную вырезку известной давности. Не помню, по какому случаю улегся в прозрачную полиэтиленовую папочку этот документ. Возможно, я хотел использовать его при написании реферата о Катастрофе европейского еврейства; возможно, даже и использовал, но вырезку сохранил, как документально зафиксированное свидетельство ирреального кошмара. Это были воспоминания пожилой женщины, чья старшая сестра погибла в сорок первом году в оккупированной Одессе.
В те страшные январские дни стояли небывалые для города сорокаградусные морозы. На улицах лежали обледенелые, занесенные снегом трупы.
«Я выбралась из своего временного жилища, - начинает очевидица, - и побрела к дому, где жила моя старшая сестра. Я рисковала, но боле ждать не могла. От жгучего мороза перехватывало дыхание, но желание увидеть сестру было сильней стихии и сильней страха…»
Ее сестра сидела на скамейке у самых ворот. Засыпанная снегом, она казалась снежным изваянием. Но она была жива – она медленно-медленно замерзала.
«Я замедлила шаг и в ужасе остановилась напротив дома, на противоположной стороне улицы, едва не потеряв сознание. Чтобы не упасть, мне пришлось ухватиться за дерево. Сестра замерзала, но ее крепкое, еще молодое сердце, не хотело умирать. Замерзая, она выла…»
А на противоположной стороне улицы стояла молодая женщина и смотрела на свою умирающую сестру. Смотрела на свою старшую сестру, которая нянчила ее и растила, но которой она уже ничем не могла ей помочь.
«Собрав все силы в кулак, выполняя волю моей сестренки спасать ребенка и спасаться самим, я ушла. Меня ждали маленький сын и старуха мать…»
Позже, по рассказам соседей, выяснилось: несчастную, - калеку, - не имеющую возможности передвигаться самостоятельно, дворник Прокоша выбросил из квартиры на улицу. Сутки она замерзала на скамейке у ворот. В ней еще теплилась жизнь, когда тот же проворный Прокоша вместе с румынским жандармом потащили ее, полузамерзшую, в подвал и убили. «Просто пристрелили...» - как сказали соседи.
Впрочем, найденная в архиве заметка невольным образом вывела меня еще на одну историю, которая произошла уже в наши дни с одной, довольно известной писательницей. Она гостила в Гамбурге, и перед своим творческим вечером решила прогуляться по городу. В провожатые ей дали свежую эмигрантку – из русских. Девушка была неплохо подкована в истории славного града Гамбурга, хорошо знала все любопытные тропки и достопримечательности.
И все бы хорошо, если бы не одно обстоятельство: с каким-то завидным упорством, словно желая уличить гостью в каком-то неприличном поступке, спутница ее постоянно повторяла: «Если бы Вы знали, какие немцы ранимые! Если бы Вы знали, как надо щадить их чувства и не шпынять виной за прошлое!»…
Может быть, корректная и выдержанная писательница и смолчала бы, не обращая внимание на медоточивую мантру. Но случилось им зайти в какой-то особняк, и, взглянув под ноги, заметила писательница, что пол выложен камнем, явно взятым с еврейского кладбища. И когда юное создание вновь завело шарманку о чувствительных немцах, писательница глянула на нее звериным взглядом и рявкнула: - А мне наср@ть на чувства немцев! - Извините, - пробормотала растерянная девушка, - я не хотела Вас обидеть…
Говорят, грехи отцов падут на детей. Но каким образом грехи отцов могут пасть на детей их жертв?
…Перебирая свой архив, я наткнулся внезапно на аккуратную газетную вырезку известной давности. Не помню, по какому случаю улегся в прозрачную полиэтиленовую папочку этот документ. Возможно, я хотел использовать его при написании реферата о Катастрофе европейского еврейства; возможно, даже и использовал, но вырезку сохранил, как документально зафиксированное свидетельство ирреального кошмара. Это были воспоминания пожилой женщины, чья старшая сестра погибла в сорок первом году в оккупированной Одессе.
В те страшные январские дни стояли небывалые для города сорокаградусные морозы. На улицах лежали обледенелые, занесенные снегом трупы.
«Я выбралась из своего временного жилища, - начинает очевидица, - и побрела к дому, где жила моя старшая сестра. Я рисковала, но боле ждать не могла. От жгучего мороза перехватывало дыхание, но желание увидеть сестру было сильней стихии и сильней страха…»
Ее сестра сидела на скамейке у самых ворот. Засыпанная снегом, она казалась снежным изваянием. Но она была жива – она медленно-медленно замерзала.
«Я замедлила шаг и в ужасе остановилась напротив дома, на противоположной стороне улицы, едва не потеряв сознание. Чтобы не упасть, мне пришлось ухватиться за дерево. Сестра замерзала, но ее крепкое, еще молодое сердце, не хотело умирать. Замерзая, она выла…»
А на противоположной стороне улицы стояла молодая женщина и смотрела на свою умирающую сестру. Смотрела на свою старшую сестру, которая нянчила ее и растила, но которой она уже ничем не могла ей помочь.
«Собрав все силы в кулак, выполняя волю моей сестренки спасать ребенка и спасаться самим, я ушла. Меня ждали маленький сын и старуха мать…»
Позже, по рассказам соседей, выяснилось: несчастную, - калеку, - не имеющую возможности передвигаться самостоятельно, дворник Прокоша выбросил из квартиры на улицу. Сутки она замерзала на скамейке у ворот. В ней еще теплилась жизнь, когда тот же проворный Прокоша вместе с румынским жандармом потащили ее, полузамерзшую, в подвал и убили. «Просто пристрелили...» - как сказали соседи.
Впрочем, найденная в архиве заметка невольным образом вывела меня еще на одну историю, которая произошла уже в наши дни с одной, довольно известной писательницей. Она гостила в Гамбурге, и перед своим творческим вечером решила прогуляться по городу. В провожатые ей дали свежую эмигрантку – из русских. Девушка была неплохо подкована в истории славного града Гамбурга, хорошо знала все любопытные тропки и достопримечательности.
И все бы хорошо, если бы не одно обстоятельство: с каким-то завидным упорством, словно желая уличить гостью в каком-то неприличном поступке, спутница ее постоянно повторяла: «Если бы Вы знали, какие немцы ранимые! Если бы Вы знали, как надо щадить их чувства и не шпынять виной за прошлое!»…
Может быть, корректная и выдержанная писательница и смолчала бы, не обращая внимание на медоточивую мантру. Но случилось им зайти в какой-то особняк, и, взглянув под ноги, заметила писательница, что пол выложен камнем, явно взятым с еврейского кладбища. И когда юное создание вновь завело шарманку о чувствительных немцах, писательница глянула на нее звериным взглядом и рявкнула: - А мне наср@ть на чувства немцев! - Извините, - пробормотала растерянная девушка, - я не хотела Вас обидеть…
Говорят, грехи отцов падут на детей. Но каким образом грехи отцов могут пасть на детей их жертв?
BY Марк Котлярский
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
He floated the idea of restricting the use of Telegram in Ukraine and Russia, a suggestion that was met with fierce opposition from users. Shortly after, Durov backed off the idea. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted. Messages are not fully encrypted by default. That means the company could, in theory, access the content of the messages, or be forced to hand over the data at the request of a government. This ability to mix the public and the private, as well as the ability to use bots to engage with users has proved to be problematic. In early 2021, a database selling phone numbers pulled from Facebook was selling numbers for $20 per lookup. Similarly, security researchers found a network of deepfake bots on the platform that were generating images of people submitted by users to create non-consensual imagery, some of which involved children. And while money initially moved into stocks in the morning, capital moved out of safe-haven assets. The price of the 10-year Treasury note fell Friday, sending its yield up to 2% from a March closing low of 1.73%.
from tw
