По контрасту можно назвать мышление о вере Ханса Кюнга, видящего в основе религиозной веры фундаментальное доверие реальности как в конечном итоге, в своей основе, дружественной человеку. Будучи эмпирически противоречивой и амбивалентной, реальность допускает в смысле такого основополагающего отношения к себе и «да», и «нет», оба обоснованные показуемым опытом. Вера это выбор из них «да». Стремясь же верить в некоего конкретного Бога как прежде всего в Троицу (как в христианстве) или, наоборот, строгую монаду (как в исламе и ортодоксальном иудаизме), или по ещё какому-то образу, мы делаем предметом «предельной заботы» не реальность в её основе, а лишь язык для речи о ней, не фундаментальное, а локальное. Таким актом мы относим себя к адептам одной из множества единственных истин. В прибыль себе мы, конечно, получаем идентичность, но в области смысла терпим убыток. В язык нет смысла верить, языком нужно пользоваться. Здесь вполне кстати вспоминается разделение веры и утилитарности, проводимое автором «Манифеста». Эта позиция, стоящим на которой ощущаю себя я, лежит в пространстве между религиозной ортодоксией и атеизмом. В этом же пространстве стоит и «ре-ортодоксия» о. Вячеслава: она так же рефлексивна и чувствительна к границам знания. В то же время мне было важно оговорить и специфику своей позиции, отличающую её от «ре-ортодоксии». Это можно продолжить и далее. К примеру, о. Вячеслав, разъясняя суть последней, пишет: «На вопрос «является ли Христос Богом?» один человек отвечает: «я решил, что является», а другой человек говорит: «за меня решила моя православная традиция, и мне проще согласиться с ней, чем сопротивляться». И в первом, и во втором случае мы видим достаточную степень осознанности, а значит, оба эти ответа ре-ортодоксальны». Я – третий человек, я сначала отвечаю вопросом на вопрос: «А что для Вас значит являться Богом?», и дальше в зависимости от позиции собеседника разговор может уже пойти по-разному. Во многом щадящий православного читателя по предполагаемым мною пастырским причинам «Манифест» о. Вячеслава в такое препарирование мышления не слишком заныривает. Но возможно разделение труда. Опираясь на формулировку о. Вячеслава, я формулирую свою альтернативу. Критическая позиция верующего – это осознание того, что многое в содержании традиции, в которой я практикую веру, взятое буквально, окажется невероятным, фантастичным, случайным, региональным и будет иметь против себя сильные, не сказать убийственные, аргументы. Осознавая это, я принимаю это содержание не как предмет веры, а как традиционный, исторически сложившийся язык веры, в который опрометчиво верить, но которым можно пользоваться, как пользуемся мы в жизни другими символами. В этом случае вместо убийственных контраргументов это содержание может получить смысл и понимание со стороны многих из тех, кто отказывал ему в каком-либо смысле. Верой же с критической позиции называется основополагающее и целожизненное «да» реальности, жизнь в которой провоцирует как подобное «да», так и подобное «нет». Можно даже сказать, что в этой противоречивой и лишённой гарантий реальности вера (кантовское «как если бы») и есть наиболее подходяший modus vivendi (образ жизни).
По контрасту можно назвать мышление о вере Ханса Кюнга, видящего в основе религиозной веры фундаментальное доверие реальности как в конечном итоге, в своей основе, дружественной человеку. Будучи эмпирически противоречивой и амбивалентной, реальность допускает в смысле такого основополагающего отношения к себе и «да», и «нет», оба обоснованные показуемым опытом. Вера это выбор из них «да». Стремясь же верить в некоего конкретного Бога как прежде всего в Троицу (как в христианстве) или, наоборот, строгую монаду (как в исламе и ортодоксальном иудаизме), или по ещё какому-то образу, мы делаем предметом «предельной заботы» не реальность в её основе, а лишь язык для речи о ней, не фундаментальное, а локальное. Таким актом мы относим себя к адептам одной из множества единственных истин. В прибыль себе мы, конечно, получаем идентичность, но в области смысла терпим убыток. В язык нет смысла верить, языком нужно пользоваться. Здесь вполне кстати вспоминается разделение веры и утилитарности, проводимое автором «Манифеста». Эта позиция, стоящим на которой ощущаю себя я, лежит в пространстве между религиозной ортодоксией и атеизмом. В этом же пространстве стоит и «ре-ортодоксия» о. Вячеслава: она так же рефлексивна и чувствительна к границам знания. В то же время мне было важно оговорить и специфику своей позиции, отличающую её от «ре-ортодоксии». Это можно продолжить и далее. К примеру, о. Вячеслав, разъясняя суть последней, пишет: «На вопрос «является ли Христос Богом?» один человек отвечает: «я решил, что является», а другой человек говорит: «за меня решила моя православная традиция, и мне проще согласиться с ней, чем сопротивляться». И в первом, и во втором случае мы видим достаточную степень осознанности, а значит, оба эти ответа ре-ортодоксальны». Я – третий человек, я сначала отвечаю вопросом на вопрос: «А что для Вас значит являться Богом?», и дальше в зависимости от позиции собеседника разговор может уже пойти по-разному. Во многом щадящий православного читателя по предполагаемым мною пастырским причинам «Манифест» о. Вячеслава в такое препарирование мышления не слишком заныривает. Но возможно разделение труда. Опираясь на формулировку о. Вячеслава, я формулирую свою альтернативу. Критическая позиция верующего – это осознание того, что многое в содержании традиции, в которой я практикую веру, взятое буквально, окажется невероятным, фантастичным, случайным, региональным и будет иметь против себя сильные, не сказать убийственные, аргументы. Осознавая это, я принимаю это содержание не как предмет веры, а как традиционный, исторически сложившийся язык веры, в который опрометчиво верить, но которым можно пользоваться, как пользуемся мы в жизни другими символами. В этом случае вместо убийственных контраргументов это содержание может получить смысл и понимание со стороны многих из тех, кто отказывал ему в каком-либо смысле. Верой же с критической позиции называется основополагающее и целожизненное «да» реальности, жизнь в которой провоцирует как подобное «да», так и подобное «нет». Можно даже сказать, что в этой противоречивой и лишённой гарантий реальности вера (кантовское «как если бы») и есть наиболее подходяший modus vivendi (образ жизни).
BY Сборник задач по теологии
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
That hurt tech stocks. For the past few weeks, the 10-year yield has traded between 1.72% and 2%, as traders moved into the bond for safety when Russia headlines were ugly—and out of it when headlines improved. Now, the yield is touching its pandemic-era high. If the yield breaks above that level, that could signal that it’s on a sustainable path higher. Higher long-dated bond yields make future profits less valuable—and many tech companies are valued on the basis of profits forecast for many years in the future. Emerson Brooking, a disinformation expert at the Atlantic Council's Digital Forensic Research Lab, said: "Back in the Wild West period of content moderation, like 2014 or 2015, maybe they could have gotten away with it, but it stands in marked contrast with how other companies run themselves today." The last couple days have exemplified that uncertainty. On Thursday, news emerged that talks in Turkey between the Russia and Ukraine yielded no positive result. But on Friday, Reuters reported that Russian President Vladimir Putin said there had been some “positive shifts” in talks between the two sides. Given the pro-privacy stance of the platform, it’s taken as a given that it’ll be used for a number of reasons, not all of them good. And Telegram has been attached to a fair few scandals related to terrorism, sexual exploitation and crime. Back in 2015, Vox described Telegram as “ISIS’ app of choice,” saying that the platform’s real use is the ability to use channels to distribute material to large groups at once. Telegram has acted to remove public channels affiliated with terrorism, but Pavel Durov reiterated that he had no business snooping on private conversations. If you initiate a Secret Chat, however, then these communications are end-to-end encrypted and are tied to the device you are using. That means it’s less convenient to access them across multiple platforms, but you are at far less risk of snooping. Back in the day, Secret Chats received some praise from the EFF, but the fact that its standard system isn’t as secure earned it some criticism. If you’re looking for something that is considered more reliable by privacy advocates, then Signal is the EFF’s preferred platform, although that too is not without some caveats.
from tw
