у Шварца в дневнике под 17.II.1953 г. запись – - «Читаю Пруста. Вышло так, что я до сих пор прочел только “Под сенью девушек в цвету” и следующие. Не читал первой половины “Девушек” – роман с Жильбертой Сван. Книга несомненно непереводимая, более непереводимая, чем стихи, где хоть размер диктуется автором. Но и немногие пробившиеся живые слова перенесли меня и в мое детство: ожидание матери, меня уже отправили спать, а гости шумят весело. Есть одно прямое совпадение: я восхищался (не смея перенять) произношение Крачковских (“вирьятно”, “назлό”) – как мальчик у Пруста – произношение семьи Свана. Если отбросить, заставить себя отнестись снисходительно к тонкостям болезненным, женственным, то многое трогает. Прежде всего правдивость во что бы то ни стало. Но это и порождает “тонкости”. А переводный язык придает им литературную, мертвую, бескровную оболочку. Книжка на первый взгляд не французская. Но если вглядишься, то ощущается в ней “эспри”, и мы чувствуем себя своими в области, где хозяином “Geist”. Впрочем, храбрость, с которой путешествует он внутрь себя, и смелость, с которой говорит он о своих открытиях правду, создают подобие “heilige Ernst”. И внимательность, равная ко всему, иногда кажется божественной. Это не безразличие, а равна ко всему внимательность. Он много читал, литературность перевода усиливает эту его особенность, но сила Пруста не в этом. Но он всю свою “литературность”, все знания направил на то, чтобы рассказать о себе правду. И получился результат. Не то что я, сделавший принципиальную ошибку. Я отказался доля “естественности” от всякой литературности и у меня не хватило средств для того, чтобы быть правдивым. Впрочем, у меня не было и другого – чувства аудитории» - - Шварц размышляет о Прусте, внезапно оказавшимся его побратимом – ведь как раз в это время он пытается, нащупывает новую форму, чтобы рассказать о прошлом. Не подчиняясь духу «мемуара», а идя от дневника – приходящих воспоминаний и современности, записей о прошлом, идущих друг за другом под датами, от чего читатель иногда недоумевает вначале – это о сегодняшнем или о каком-то отрезке прошлого. Как и прустовский рассказчик – он неопределен во времени, но прежде всего он не создает «иллюзию прошлого», он тот, кто знает последующее – и, кстати, именно потому никогда до конца не может быть уверен в прошлом, только в воспоминании о нем и в том, как помнится сама память, ее метаморфозы.
у Шварца в дневнике под 17.II.1953 г. запись – - «Читаю Пруста. Вышло так, что я до сих пор прочел только “Под сенью девушек в цвету” и следующие. Не читал первой половины “Девушек” – роман с Жильбертой Сван. Книга несомненно непереводимая, более непереводимая, чем стихи, где хоть размер диктуется автором. Но и немногие пробившиеся живые слова перенесли меня и в мое детство: ожидание матери, меня уже отправили спать, а гости шумят весело. Есть одно прямое совпадение: я восхищался (не смея перенять) произношение Крачковских (“вирьятно”, “назлό”) – как мальчик у Пруста – произношение семьи Свана. Если отбросить, заставить себя отнестись снисходительно к тонкостям болезненным, женственным, то многое трогает. Прежде всего правдивость во что бы то ни стало. Но это и порождает “тонкости”. А переводный язык придает им литературную, мертвую, бескровную оболочку. Книжка на первый взгляд не французская. Но если вглядишься, то ощущается в ней “эспри”, и мы чувствуем себя своими в области, где хозяином “Geist”. Впрочем, храбрость, с которой путешествует он внутрь себя, и смелость, с которой говорит он о своих открытиях правду, создают подобие “heilige Ernst”. И внимательность, равная ко всему, иногда кажется божественной. Это не безразличие, а равна ко всему внимательность. Он много читал, литературность перевода усиливает эту его особенность, но сила Пруста не в этом. Но он всю свою “литературность”, все знания направил на то, чтобы рассказать о себе правду. И получился результат. Не то что я, сделавший принципиальную ошибку. Я отказался доля “естественности” от всякой литературности и у меня не хватило средств для того, чтобы быть правдивым. Впрочем, у меня не было и другого – чувства аудитории» - - Шварц размышляет о Прусте, внезапно оказавшимся его побратимом – ведь как раз в это время он пытается, нащупывает новую форму, чтобы рассказать о прошлом. Не подчиняясь духу «мемуара», а идя от дневника – приходящих воспоминаний и современности, записей о прошлом, идущих друг за другом под датами, от чего читатель иногда недоумевает вначале – это о сегодняшнем или о каком-то отрезке прошлого. Как и прустовский рассказчик – он неопределен во времени, но прежде всего он не создает «иллюзию прошлого», он тот, кто знает последующее – и, кстати, именно потому никогда до конца не может быть уверен в прошлом, только в воспоминании о нем и в том, как помнится сама память, ее метаморфозы.
BY мракобесие и джаз
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
There was another possible development: Reuters also reported that Ukraine said that Belarus could soon join the invasion of Ukraine. However, the AFP, citing a Pentagon official, said the U.S. hasn’t yet seen evidence that Belarusian troops are in Ukraine. Telegram Messenger Blocks Navalny Bot During Russian Election Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. Soloviev also promoted the channel in a post he shared on his own Telegram, which has 580,000 followers. The post recommended his viewers subscribe to "War on Fakes" in a time of fake news. Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov.
from tw
