Три замечательных исполнения «Экспромтов» Франца Шуберта:
🔷 Владимир Горовиц
🔷 Альфред Брендель
🔷 Кристиан Циммерман
Чье выступление нравится вам?
#ДляНастроения #МузыкальнаяТерапия
Чье выступление нравится вам?
#ДляНастроения #МузыкальнаяТерапия
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
29 января 1866 года в городе-коммуне Кламси (Бургундия) родился Ромен Роллан.
Будущий Нобелевский лауреат рос в состоятельной семье нотариуса и получил хорошее образование. В 1881 году Ролланы переехали в Париж, где Ромен окончил лицей Людовика Великого и высшую школу Эколь Нормаль.
Получив образование, Роллан два года изучал изобразительные искусства и музыку в Италии. Он защитил в Сорбонне диссертацию на тему «Происхождение современного оперного театра. История оперы в Европе до Люлли и Скарлатти», после чего, получив звание профессора истории музыки, читал лекции сначала в Эколь Нормаль, а затем и в Сорбонне. К его наиболее выдающимся музыковедческим трудам этого периода принадлежат монографии «Музыканты прошлого» (1908), «Музыканты наших дней» (1908), «Гендель» (1910).
В начале XX века Роллан сблизился с социалистами. Во время Первой мировой войны, будучи активным участником европейских пацифистских организаций, он опубликовал множество антивоенных статей, которые вышли в сборниках «Над схваткой» и «Предтечи». В своих трудах Роллан критиковал насилие, цинизм и продажность деятелей республики, рассуждая о том, что война — это не следствие противоречий, а способ зарабатывания денег отдельными людьми.
В 1915 году Роллан стал лауреатом Нобелевской премии по литературе с формулировкой «За высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине». Прежде всего это награждение состоялось благодаря роману «Жан-Кристоф», над которым писатель работал более десяти лет. Замысел книги возник у него в 1890 году, а последние строчки были дописаны в июне 1912 года. Все это время Роллан совершенствовал основную сюжетную линию романа и его структуру: «Я принадлежу к старой породе буржуазных строителей. Никогда я не начал бы произведения, не устроив заранее его фундамент и не определив всех его основных очертаний».
Известно, что Роллан вел переписку с Эйнштейном, Фрейдом, Толстым и Горьким. С Советским Союзом писателя связывали особые отношения. Его вторая супруга — русская поэтесса и переводчица Мария Кудашева — продвигала творчество писателя в России. В 1935 году Роллан посетил Москву и даже лично встретился со Сталиным (супруга вела запись этой встречи на французском языке).
Во время Второй Мировой войны Роллан страдал от туберкулеза, но несмотря на изнуряющую болезнь и постоянную угрозу смерти (живописную французскую комунну Везле, где он обосновался, оккупировали немцы), писатель не переставал работать над книгами. В последний год жизни он завершил мемуары, а также дописал исследования о жизни Бетховена. Финальным произведением писателя стала в 1944 году статья «Пеги», в которой он поднимает вопросы религии и общества.
Ромен Роллан ушел из жизни 30 декабря 1944 года, в возрасте 78 лет. Писатель с супругой, которая пережила его на 41 год, похоронены в его родном Кламси.
Будущий Нобелевский лауреат рос в состоятельной семье нотариуса и получил хорошее образование. В 1881 году Ролланы переехали в Париж, где Ромен окончил лицей Людовика Великого и высшую школу Эколь Нормаль.
Получив образование, Роллан два года изучал изобразительные искусства и музыку в Италии. Он защитил в Сорбонне диссертацию на тему «Происхождение современного оперного театра. История оперы в Европе до Люлли и Скарлатти», после чего, получив звание профессора истории музыки, читал лекции сначала в Эколь Нормаль, а затем и в Сорбонне. К его наиболее выдающимся музыковедческим трудам этого периода принадлежат монографии «Музыканты прошлого» (1908), «Музыканты наших дней» (1908), «Гендель» (1910).
В начале XX века Роллан сблизился с социалистами. Во время Первой мировой войны, будучи активным участником европейских пацифистских организаций, он опубликовал множество антивоенных статей, которые вышли в сборниках «Над схваткой» и «Предтечи». В своих трудах Роллан критиковал насилие, цинизм и продажность деятелей республики, рассуждая о том, что война — это не следствие противоречий, а способ зарабатывания денег отдельными людьми.
В 1915 году Роллан стал лауреатом Нобелевской премии по литературе с формулировкой «За высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине». Прежде всего это награждение состоялось благодаря роману «Жан-Кристоф», над которым писатель работал более десяти лет. Замысел книги возник у него в 1890 году, а последние строчки были дописаны в июне 1912 года. Все это время Роллан совершенствовал основную сюжетную линию романа и его структуру: «Я принадлежу к старой породе буржуазных строителей. Никогда я не начал бы произведения, не устроив заранее его фундамент и не определив всех его основных очертаний».
Известно, что Роллан вел переписку с Эйнштейном, Фрейдом, Толстым и Горьким. С Советским Союзом писателя связывали особые отношения. Его вторая супруга — русская поэтесса и переводчица Мария Кудашева — продвигала творчество писателя в России. В 1935 году Роллан посетил Москву и даже лично встретился со Сталиным (супруга вела запись этой встречи на французском языке).
Во время Второй Мировой войны Роллан страдал от туберкулеза, но несмотря на изнуряющую болезнь и постоянную угрозу смерти (живописную французскую комунну Везле, где он обосновался, оккупировали немцы), писатель не переставал работать над книгами. В последний год жизни он завершил мемуары, а также дописал исследования о жизни Бетховена. Финальным произведением писателя стала в 1944 году статья «Пеги», в которой он поднимает вопросы религии и общества.
Ромен Роллан ушел из жизни 30 декабря 1944 года, в возрасте 78 лет. Писатель с супругой, которая пережила его на 41 год, похоронены в его родном Кламси.
165 лет назад родился Антон Чехов.
Всем, кто изучал дневники и переписки писателя, известно его увлечение вопросами кулинарии. «Кто не придает должного значения питанию, не может считаться по-настоящему интеллигентным человеком», — справедливо замечал Антон Павлович.
Отец Чехова Павел Егорович держал бакалейную лавку, в которой маленький Антоша проводил много свободного времени. Вывеска гласила: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары». И ниже: «На выносъ и распивочно» (заведение имело еще и винный погреб).
По воспоминаниям современников, Чехов ел мало, о чем очень переживала его мама, однако в гостях он свой аппетит не сдерживал: «...не могу выразить, сколько я съел свежей зернистой икры и выпил цимлянского! И как это я до сих пор не лопнул!». Да и сам Антон Павлович был гостеприимным хозяином: Корней Чуковский как-то заметил, что хлебосольство доходило у него до страсти.
Писательница и корреспондентка
Чехова Елена Шаврова-Юст вспоминала: «В вопросах кулинарии, как и во многих других жизненных вопросах и вкусах, Чехов был очень разборчив. Ему очень нравилась тонкая французская кухня, и ничего не было так противно ему, как то усиленное питание, на котором, главным образом, основывалось лечение его болезни, особенно в последние годы. Он любил также настоящие русские блюда, которые так хорошо готовили в Таганроге его почтенные тетушки, любил вкусные пироги, блины, борщи и соусы, любил хороший рассольник с потрохами. Любил выпить водки из серебряного стаканчика и перед ухой закусить скумбрией в томате или свежей икоркой. Любимым вином Антона Павловича было Понте Кане…»
Но больше всего Чехов любил карася в сметане. Недаром в рассказе «Сирена» он описал секрет приготовления идеального карася: «Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане; только чтоб он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки».
Судя по всему, любил Чехов и селедку. Сохранилась его запись о том, как однажды он получил в качестве гостинца 20 селедок… И всех их съел. В той же «Сирене» читаем: «Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру... потом простой редьки с солью, потом опять селедки... объедение!».
Выпечка в записках у Чехова встречается не часто, но даже ее редкие описания прекрасны: «Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная во всей своей наготе…»; «Печенье блинов есть дело исключительно женское... Повара должны давно уже понять, что это есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания... Да, страдания... Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины».
Живя в Москве, Чехов чаще всего обедал в «Эрмитаже» — здании на углу Петровского бульвара и Неглинной улицы. Будучи в Ялте, Антон Павлович посещал Главный массандровский подвал Удельного ведомства. Впервые он побывал в Массандре в 1889 году на пикнике. Судя по письмам Чехова, в которых он делился своими предпочтениями или просил прислать ему вина, его вкусу импонировали столовые белые вина, сухие или полусладкие.
Символично, что последние минуты жизни Антона Павловича тоже связаны с вином. По легенде, перед смертью он произнес: «Ich Sterbe» (Я умираю. — прим. ред.), выпил до дна бокал шампанского, лег набок и вскоре умолк навсегда.
Всем, кто изучал дневники и переписки писателя, известно его увлечение вопросами кулинарии. «Кто не придает должного значения питанию, не может считаться по-настоящему интеллигентным человеком», — справедливо замечал Антон Павлович.
Отец Чехова Павел Егорович держал бакалейную лавку, в которой маленький Антоша проводил много свободного времени. Вывеска гласила: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары». И ниже: «На выносъ и распивочно» (заведение имело еще и винный погреб).
По воспоминаниям современников, Чехов ел мало, о чем очень переживала его мама, однако в гостях он свой аппетит не сдерживал: «...не могу выразить, сколько я съел свежей зернистой икры и выпил цимлянского! И как это я до сих пор не лопнул!». Да и сам Антон Павлович был гостеприимным хозяином: Корней Чуковский как-то заметил, что хлебосольство доходило у него до страсти.
Писательница и корреспондентка
Чехова Елена Шаврова-Юст вспоминала: «В вопросах кулинарии, как и во многих других жизненных вопросах и вкусах, Чехов был очень разборчив. Ему очень нравилась тонкая французская кухня, и ничего не было так противно ему, как то усиленное питание, на котором, главным образом, основывалось лечение его болезни, особенно в последние годы. Он любил также настоящие русские блюда, которые так хорошо готовили в Таганроге его почтенные тетушки, любил вкусные пироги, блины, борщи и соусы, любил хороший рассольник с потрохами. Любил выпить водки из серебряного стаканчика и перед ухой закусить скумбрией в томате или свежей икоркой. Любимым вином Антона Павловича было Понте Кане…»
Но больше всего Чехов любил карася в сметане. Недаром в рассказе «Сирена» он описал секрет приготовления идеального карася: «Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане; только чтоб он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки».
Судя по всему, любил Чехов и селедку. Сохранилась его запись о том, как однажды он получил в качестве гостинца 20 селедок… И всех их съел. В той же «Сирене» читаем: «Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру... потом простой редьки с солью, потом опять селедки... объедение!».
Выпечка в записках у Чехова встречается не часто, но даже ее редкие описания прекрасны: «Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная во всей своей наготе…»; «Печенье блинов есть дело исключительно женское... Повара должны давно уже понять, что это есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания... Да, страдания... Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины».
Живя в Москве, Чехов чаще всего обедал в «Эрмитаже» — здании на углу Петровского бульвара и Неглинной улицы. Будучи в Ялте, Антон Павлович посещал Главный массандровский подвал Удельного ведомства. Впервые он побывал в Массандре в 1889 году на пикнике. Судя по письмам Чехова, в которых он делился своими предпочтениями или просил прислать ему вина, его вкусу импонировали столовые белые вина, сухие или полусладкие.
Символично, что последние минуты жизни Антона Павловича тоже связаны с вином. По легенде, перед смертью он произнес: «Ich Sterbe» (Я умираю. — прим. ред.), выпил до дна бокал шампанского, лег набок и вскоре умолк навсегда.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
В день рождения Фрица Крейслера делюсь записью выступления Дэвида Гарретта с Национальным филармоническим оркестром России под управлением Владимира Спивакова. 👏🏻
Звучит крейслеровская «Прелюдия и Аллегро в стиле Пуньяни».
#ДляНастроения #МузыкальнаяТерапия
Звучит крейслеровская «Прелюдия и Аллегро в стиле Пуньяни».
#ДляНастроения #МузыкальнаяТерапия
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Сегодня день памяти Евгения Леонова.
На видео 1977 года Евгений Павлович рассказывает удивительную историю о том, как он с подачи Дмитрия Шостаковича пришел к пению. Бонусом звучат его куплеты Шерифа в «Робин Гуде», записанные для пластинки фирмы «Мелодия».
Непередаваемые эмоции великого артиста — бесценны. 🙏🏻
#ДляНастроения
На видео 1977 года Евгений Павлович рассказывает удивительную историю о том, как он с подачи Дмитрия Шостаковича пришел к пению. Бонусом звучат его куплеты Шерифа в «Робин Гуде», записанные для пластинки фирмы «Мелодия».
Непередаваемые эмоции великого артиста — бесценны. 🙏🏻
#ДляНастроения
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Григорий Соколов гениально исполняет 24-й Этюд Фридерика Шопена, известный также под названием «Океан». Сборник из двенадцати сочинений, который замыкает этот Этюд, был опубликован в 1837 году с посвящением Мари д’Агу.
Запись выступления пианиста в Хельсинки. 1987 год.
#МузыкальнаяТерапия #ДляНастроения
Запись выступления пианиста в Хельсинки. 1987 год.
#МузыкальнаяТерапия #ДляНастроения
102 года назад родился Леонид Гайдай — режиссер, чьи комедии знают практически наизусть несколько поколений зрителей. «Операция “Ы” и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «Иван Васильевич меняет профессию». Эти и многие другие работы Гайдая стали неотъемлемой частью эпохи. Можно сказать, он мастерски подчинил себе жанр комедии, расцветив его короткими, но невероятно меткими диалогами и шутками.
О Гайдае-режиссере и человеке вспоминают его близкие, друзья и коллеги.
Юрий Никулин:
«Леонид Иович — один из немногих режиссеров, которые точно могли показать, как надо играть актеру. Показывал все, вплоть до мимики, движений и интонаций. После показа становилось ясно, чего хочет режиссер. Усталые, едем мы после трудной натурной съемки. Сидим в машине, а Леонид Иович смотрит сценарий, отмечает снятые кадры и говорит мне: — Завтра с утра снимаем семью Семена Семеновича и “Графа” в кафе. После ужина приходи ко мне в номер порепетировать…»
Нина Гребешкова, супруга:
«Уйдет утром с собакой и прямо к киноафише: сколько фильмов идет по Москве? И надо сказать, фильмы шли постоянно. Сядет в кинозале в уголке и смотрит. Десять лет прошло, двадцать лет: “Знаешь, — говорит, — смеются в тех же местах и так же громко”. Это были как бы его дети, которых он не оставлял. Важно было знать в деталях — как они живут»
Вячеслав Невинный:
«Гайдай был комедиографом по определению, можно сказать, Божьей милостью, поэтому он был настолько требователен и аскетичен, что позволял себе в монтаже довольно смешные эпизоды вырезать, чтобы избежать длиннот в картине. И, быть может, поэтому умел добиваться, чтобы смех в зрительном зале возникал именно тогда, когда нужно. Не раньше и не позже, а точно в кульминации эпизода»
Наталья Варлей:
«Комедии Гайдая шли по всему миру. Мне приходилось наблюдать, как, например, в Африке негритянская мама умирала от хохота, при этом подбрасывая под потолок своего младенца. Это она так свой восторг выражала. А я сидела с ней рядом и, конечно, смотрела не на экран, а на нее: поймает она младенца или нет?..»
Александр Зацепин:
«Он был очень строгий. Никогда не смеялся и не улыбался над своими придумками. Очень серьезный. Улыбаться или смеяться он мог, например, услышав анекдот, только когда он не на работе. Он был всецело погружен в свою деятельность»
Нонна Мордюкова:
«Гайдай — это и есть авторское кино. На мой взгляд, это то кино, где есть личность автора, и в его фильмах она очевидна. Можно отрезать титры, и всегда вы поймете, что это снимал Гайдай».
О Гайдае-режиссере и человеке вспоминают его близкие, друзья и коллеги.
Юрий Никулин:
«Леонид Иович — один из немногих режиссеров, которые точно могли показать, как надо играть актеру. Показывал все, вплоть до мимики, движений и интонаций. После показа становилось ясно, чего хочет режиссер. Усталые, едем мы после трудной натурной съемки. Сидим в машине, а Леонид Иович смотрит сценарий, отмечает снятые кадры и говорит мне: — Завтра с утра снимаем семью Семена Семеновича и “Графа” в кафе. После ужина приходи ко мне в номер порепетировать…»
Нина Гребешкова, супруга:
«Уйдет утром с собакой и прямо к киноафише: сколько фильмов идет по Москве? И надо сказать, фильмы шли постоянно. Сядет в кинозале в уголке и смотрит. Десять лет прошло, двадцать лет: “Знаешь, — говорит, — смеются в тех же местах и так же громко”. Это были как бы его дети, которых он не оставлял. Важно было знать в деталях — как они живут»
Вячеслав Невинный:
«Гайдай был комедиографом по определению, можно сказать, Божьей милостью, поэтому он был настолько требователен и аскетичен, что позволял себе в монтаже довольно смешные эпизоды вырезать, чтобы избежать длиннот в картине. И, быть может, поэтому умел добиваться, чтобы смех в зрительном зале возникал именно тогда, когда нужно. Не раньше и не позже, а точно в кульминации эпизода»
Наталья Варлей:
«Комедии Гайдая шли по всему миру. Мне приходилось наблюдать, как, например, в Африке негритянская мама умирала от хохота, при этом подбрасывая под потолок своего младенца. Это она так свой восторг выражала. А я сидела с ней рядом и, конечно, смотрела не на экран, а на нее: поймает она младенца или нет?..»
Александр Зацепин:
«Он был очень строгий. Никогда не смеялся и не улыбался над своими придумками. Очень серьезный. Улыбаться или смеяться он мог, например, услышав анекдот, только когда он не на работе. Он был всецело погружен в свою деятельность»
Нонна Мордюкова:
«Гайдай — это и есть авторское кино. На мой взгляд, это то кино, где есть личность автора, и в его фильмах она очевидна. Можно отрезать титры, и всегда вы поймете, что это снимал Гайдай».
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Леонид Гайдай не любил давать интервью, но крупицы его выступлений еще можно раздобыть.
Вот, например, Леонид Иович рассказывает о забавном эпизоде, случившемся на съемках «Кинопанорамы». Упомянутый им Алексей Яковлевич — бессменный ведущий передачи в 1966-1972 годах Алексей Каплер.
#Интересное
Вот, например, Леонид Иович рассказывает о забавном эпизоде, случившемся на съемках «Кинопанорамы». Упомянутый им Алексей Яковлевич — бессменный ведущий передачи в 1966-1972 годах Алексей Каплер.
#Интересное
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
94 года назад в Лос-Анджелесе состоялась премьера фильма Чарли Чаплина «Огни большого города» — образца романтической комедии, который Американский институт киноискусства поставил на первое место в списке лучших лент в этом жанре.
По такому случаю давайте посмотрим небольшой фрагмент. 🥰 Ну и конечно, всем, кто не видел, горячо рекомендую к вечернему просмотру полную версию.
#ДляНастроения
По такому случаю давайте посмотрим небольшой фрагмент. 🥰 Ну и конечно, всем, кто не видел, горячо рекомендую к вечернему просмотру полную версию.
#ДляНастроения
В день памяти Франсиса Пуленка публикую воспоминания о нем его друга, музыковеда Стефана Оделя, вошедшие в книгу «Франсис Пуленк: Я и мои друзья».
Эти записи были сделаны Оделем незадолго до смерти Пуленка, когда тот пригласил его отдохнуть у себя дома в Нуазе (Ницца). Фактически Одель стал последним из друзей композитора, воспользовавшимся его «широким гостеприимством».
«Пуленк подчинял свои дни неизменному расписанию. Человек порядка во всем, он столь же аккуратно хранил расставленные по местам книги, партитуры, коллекции фотографий, автографов, писем, сколь точно соблюдал часы, посвященные работе. Встав рано утром, после легкого завтрака, состоявшего из гренков с конфитюром и чая, Франсис Пуленк закрывался в своем кабинете.
Повернувшись спиной к окнам, через которые врывались потоки солнца, он работал за столом или за роялем. Из моей комнаты мне было слышно, как он брал аккорды, начинал музыкальную фразу, изменял ее, повторял ее неутомимо — и так до тех пор, пока внезапная глубокая тишина не свидетельствовала о том, что, подойдя к своему бюро, он что-то пишет на нотной бумаге или соскабливает то, что его не удовлетворяло, ножичком с наполовину стершимся от постоянного употребления лезвием.
Такая упорная работа длилась до завтрака. Затем Франсис подымался к себе в комнату, быстро совершал свой туалет, и с этого момента посвящал себя дружбе. Одетый в твид и фланель, как настоящий джентльмен в своем поместье, он проверял, все ли вазы наполнены великолепными букетами. Он сам их составлял с искусством, которому мог позавидовать самый изощренный цветовод.
Я как будто снова вижу его в сияющий сентябрьский день, в панаме, вооруженного зонтиком, с длинной корзиной в руках, на дне которой лежали садовые ножницы. “Спустимся в нижний сад, — предложил он, — я срежу шпажника и роз, только не забывай держать зонтик у меня над головой. Солнечный удар всегда может случиться, не говоря о насморках, летом они уж-ж-жасны... уж-ж-жасны!”. Пуленк всегда очень заботился о своем здоровье и верил в благотворное воздействие соединения аллопатии, гомеопатии, остеопатии, иглотерапии, всевозможных методов лечения, какие только можно вообразить.
Время от времени он вдруг спохватывался, что какое-нибудь “кр-р-райне необходимое” дело призывало его в деревню. Тогда он отправлялся в одну из древних пещер, в которой свободно могли бы поместиться в ряд три больших автомобиля, но где хранились всего лишь бочонки с вином и... велосипед с мотором “Солекс”, Франсис садился на него, сменив предварительно свою панаму на каскетку, которую он надевал особым способом, козырьком назад, чтобы он защищал затылок. “А-ля Блерио!” — говорил он, смеясь. И было истинным удовольствием наблюдать за этим румяным человеком внушительного роста: его чуткий нос, казалось, ловил все запахи, а насмешливые глаза схватывали, мельчайшие детали пейзажа, когда он под жужжание мотора в облаке пыли катил по дороге в деревню, жители которой относились к нему с единодушной симпатией.
Когда Франсис бывал в Нуазе один, он не упускал случая сыграть партию в карты в компании с трактирщиком, шофером и столяром, в обществе которых он чувствовал себя так же непринужденно, как и в салонах княгини де Полиньяк или виконтессы де Ноай.
Ему, принятому в княжеских дворцахи привыкшему к отелям международного класса, случалось неделями жить в маленькой, монашески обставленной комнатке в Провансе, и он чувствовал себя в ней очень счастливым, лищь бы ему разрешили иметь там пианино».
Эти записи были сделаны Оделем незадолго до смерти Пуленка, когда тот пригласил его отдохнуть у себя дома в Нуазе (Ницца). Фактически Одель стал последним из друзей композитора, воспользовавшимся его «широким гостеприимством».
«Пуленк подчинял свои дни неизменному расписанию. Человек порядка во всем, он столь же аккуратно хранил расставленные по местам книги, партитуры, коллекции фотографий, автографов, писем, сколь точно соблюдал часы, посвященные работе. Встав рано утром, после легкого завтрака, состоявшего из гренков с конфитюром и чая, Франсис Пуленк закрывался в своем кабинете.
Повернувшись спиной к окнам, через которые врывались потоки солнца, он работал за столом или за роялем. Из моей комнаты мне было слышно, как он брал аккорды, начинал музыкальную фразу, изменял ее, повторял ее неутомимо — и так до тех пор, пока внезапная глубокая тишина не свидетельствовала о том, что, подойдя к своему бюро, он что-то пишет на нотной бумаге или соскабливает то, что его не удовлетворяло, ножичком с наполовину стершимся от постоянного употребления лезвием.
Такая упорная работа длилась до завтрака. Затем Франсис подымался к себе в комнату, быстро совершал свой туалет, и с этого момента посвящал себя дружбе. Одетый в твид и фланель, как настоящий джентльмен в своем поместье, он проверял, все ли вазы наполнены великолепными букетами. Он сам их составлял с искусством, которому мог позавидовать самый изощренный цветовод.
Я как будто снова вижу его в сияющий сентябрьский день, в панаме, вооруженного зонтиком, с длинной корзиной в руках, на дне которой лежали садовые ножницы. “Спустимся в нижний сад, — предложил он, — я срежу шпажника и роз, только не забывай держать зонтик у меня над головой. Солнечный удар всегда может случиться, не говоря о насморках, летом они уж-ж-жасны... уж-ж-жасны!”. Пуленк всегда очень заботился о своем здоровье и верил в благотворное воздействие соединения аллопатии, гомеопатии, остеопатии, иглотерапии, всевозможных методов лечения, какие только можно вообразить.
Время от времени он вдруг спохватывался, что какое-нибудь “кр-р-райне необходимое” дело призывало его в деревню. Тогда он отправлялся в одну из древних пещер, в которой свободно могли бы поместиться в ряд три больших автомобиля, но где хранились всего лишь бочонки с вином и... велосипед с мотором “Солекс”, Франсис садился на него, сменив предварительно свою панаму на каскетку, которую он надевал особым способом, козырьком назад, чтобы он защищал затылок. “А-ля Блерио!” — говорил он, смеясь. И было истинным удовольствием наблюдать за этим румяным человеком внушительного роста: его чуткий нос, казалось, ловил все запахи, а насмешливые глаза схватывали, мельчайшие детали пейзажа, когда он под жужжание мотора в облаке пыли катил по дороге в деревню, жители которой относились к нему с единодушной симпатией.
Когда Франсис бывал в Нуазе один, он не упускал случая сыграть партию в карты в компании с трактирщиком, шофером и столяром, в обществе которых он чувствовал себя так же непринужденно, как и в салонах княгини де Полиньяк или виконтессы де Ноай.
Ему, принятому в княжеских дворцахи привыкшему к отелям международного класса, случалось неделями жить в маленькой, монашески обставленной комнатке в Провансе, и он чувствовал себя в ней очень счастливым, лищь бы ему разрешили иметь там пианино».
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
«Танец рыцарей» Сергея Прокофьева в финале кутюрного показа Valentino. 😍
Браво, Алессандро Микеле за то что использовал для проходки именно это музыкальное сопровождение. Крайне странно, что некоторые фэшн-каналы в ютубе наложили на картинку альтернативное озвучание… Но, будем надеяться, это всего лишь дело вкуса. 😉
#Интересное
Браво, Алессандро Микеле за то что использовал для проходки именно это музыкальное сопровождение. Крайне странно, что некоторые фэшн-каналы в ютубе наложили на картинку альтернативное озвучание… Но, будем надеяться, это всего лишь дело вкуса. 😉
#Интересное
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Не стало Марианны Фейтфулл — певицы, актрисы, иконы стиля, оказавшей влияние на моду нескольких поколений (в том числе стиль фронтмена Rolling Stones Мика Джаггера), и «эпицентра молодежного землетрясения», как называла ее в середине шестидесятых главный редактор «Vogue» Диана Вриланд.
Мелодичное «мяуканье» юной англичанки производило настоящий фурор. На этом видео 1965 года Фейтфулл исполняет свой дебютный трек «As tears go by», ставший ее визитной карточкой и хитом по обе стороны Атлантики.
Светлая память. 💔
Мелодичное «мяуканье» юной англичанки производило настоящий фурор. На этом видео 1965 года Фейтфулл исполняет свой дебютный трек «As tears go by», ставший ее визитной карточкой и хитом по обе стороны Атлантики.
Светлая память. 💔
Сегодня исполняется 104 года со дня рождения Владислава Стржельчика.
Мы дружили семьями и однажды даже отдыхали в Ялте. Был 1987 год. Стржельчик ходил на пляж в оригинальном, коротком, до колена, японском кимоно — огромные, красные с золотом разводы на ярко-синем фоне. Был учтив и галантен. Вечером, когда мы расходились, пел: «Доброй ночи вам, сеньоры, доброй ночи, доброй ночи». Его жена Людмила, женщина пленительной красоты, носила длинные свободные платья из тонкого белого батиста, на голове — чалму. Владислав Игнатьевич всегда смотрел на нее горящими глазами и всем приходящим в дом гостям тут же бежал показывать ее портрет:
— Посмотрите, это Люля, когда я ее встретил. Моя Люлечка, когда я женихался.
У Стржельчиков царили уют и педантичный порядок. Накрахмаленные салфеточки, шикарный фарфор, все стильно и гармонично… Им было свойственно, что называется, art de vivre. Они умели жить красиво. Владислав Игнатьевич любил, чтобы нигде не было ни пылинки, и Люля была фантастической хозяйкой: стекла блестели так, как будто их нет; зеркала сияли, и, казалось, в них можно войти. В Петербурге было много красивых домов, но дом Стржельчиков отличался тем, что там все было изысканно. Старинные вещи — все неслучайные, никакого хлама.
В работе Стржельчик был педант, как и в жизни. Он не мог позволить себе опоздать на репетицию, ужасно гневался, когда кто-то приходил с недоученной ролью, забывал реплики, неточно следовал режиссерскому рисунку. Отношение к делу, для него священному, неизменно оставалось скрупулезно-педантичным. Он всегда был в форме, всегда в голосе (профессионал не может позволить себе посадить голос, выпить накануне спектакля).
Однажды он вдруг забыл на сцене кусок текста и даже не понял, что забыл. Это был четкий симптом болезни. Страшный диагноз-приговор — рак мозга. Он не знал, но, может быть, догадывался. Сгорел Владислав Игнатьевич очень быстро.
Есть артисты, играющие блестяще, но они не видят, не чувствуют партнера вообще. Они вроде бы смотрят коллеге по сцене в глаза, но между ними — стена, которую ничем не пробьешь. Владислав Игнатьевич был фантастическим партнером, чувствовал партнера, шел от него. Помню как в спектакле с Алисой Фрейндлих «Этот пылкий влюбленный» все строилось на их блистательном партнерстве, хотя они — очень разные индивидуальности. Они дружили, Стржельчик был крестным Алисиного внука. Что они выделывали на сцене! Этот спектакль Владислава Игнатьевича я видела последним и не могу его забыть.
После ухода Стржельчика мы с Людмилой ездили на его могилу. Там стоит очень благородный, красивый памятник — белая мраморная плита и на ней профиль Владислава Игнатьевича. Зимой было много снега, но потеплело и начало подтаивать. Мы приехали, положили цветы и, когда уже уходили, увидели, что кусочек тающей льдинки стал стекать по щеке барельефа, как слеза. И Люля подошла, рукой вытерла, сказала:
— Плачет, мой родной.
Владислав Игнатьевич всегда носил перстень, на котором были выгравированы его инициалы «ВС». Перстень теперь у нас: после кончины мужа Люля подарила его Володе, поскольку их инициалы совпадают, — в память о нашей дружбе.
Теперь уже нет и Люли. А я в который раз жалею, что не записывала нюансы наших встреч, чтобы сохранить в памяти больше, чем разрозненные отрывки воспоминаний… Всегда с теплом и любовью вспоминаю об этих людях. 🙏🏻
📷: Владислав Стржельчик с женой Людмилой Шуваловой
Мы дружили семьями и однажды даже отдыхали в Ялте. Был 1987 год. Стржельчик ходил на пляж в оригинальном, коротком, до колена, японском кимоно — огромные, красные с золотом разводы на ярко-синем фоне. Был учтив и галантен. Вечером, когда мы расходились, пел: «Доброй ночи вам, сеньоры, доброй ночи, доброй ночи». Его жена Людмила, женщина пленительной красоты, носила длинные свободные платья из тонкого белого батиста, на голове — чалму. Владислав Игнатьевич всегда смотрел на нее горящими глазами и всем приходящим в дом гостям тут же бежал показывать ее портрет:
— Посмотрите, это Люля, когда я ее встретил. Моя Люлечка, когда я женихался.
У Стржельчиков царили уют и педантичный порядок. Накрахмаленные салфеточки, шикарный фарфор, все стильно и гармонично… Им было свойственно, что называется, art de vivre. Они умели жить красиво. Владислав Игнатьевич любил, чтобы нигде не было ни пылинки, и Люля была фантастической хозяйкой: стекла блестели так, как будто их нет; зеркала сияли, и, казалось, в них можно войти. В Петербурге было много красивых домов, но дом Стржельчиков отличался тем, что там все было изысканно. Старинные вещи — все неслучайные, никакого хлама.
В работе Стржельчик был педант, как и в жизни. Он не мог позволить себе опоздать на репетицию, ужасно гневался, когда кто-то приходил с недоученной ролью, забывал реплики, неточно следовал режиссерскому рисунку. Отношение к делу, для него священному, неизменно оставалось скрупулезно-педантичным. Он всегда был в форме, всегда в голосе (профессионал не может позволить себе посадить голос, выпить накануне спектакля).
Однажды он вдруг забыл на сцене кусок текста и даже не понял, что забыл. Это был четкий симптом болезни. Страшный диагноз-приговор — рак мозга. Он не знал, но, может быть, догадывался. Сгорел Владислав Игнатьевич очень быстро.
Есть артисты, играющие блестяще, но они не видят, не чувствуют партнера вообще. Они вроде бы смотрят коллеге по сцене в глаза, но между ними — стена, которую ничем не пробьешь. Владислав Игнатьевич был фантастическим партнером, чувствовал партнера, шел от него. Помню как в спектакле с Алисой Фрейндлих «Этот пылкий влюбленный» все строилось на их блистательном партнерстве, хотя они — очень разные индивидуальности. Они дружили, Стржельчик был крестным Алисиного внука. Что они выделывали на сцене! Этот спектакль Владислава Игнатьевича я видела последним и не могу его забыть.
После ухода Стржельчика мы с Людмилой ездили на его могилу. Там стоит очень благородный, красивый памятник — белая мраморная плита и на ней профиль Владислава Игнатьевича. Зимой было много снега, но потеплело и начало подтаивать. Мы приехали, положили цветы и, когда уже уходили, увидели, что кусочек тающей льдинки стал стекать по щеке барельефа, как слеза. И Люля подошла, рукой вытерла, сказала:
— Плачет, мой родной.
Владислав Игнатьевич всегда носил перстень, на котором были выгравированы его инициалы «ВС». Перстень теперь у нас: после кончины мужа Люля подарила его Володе, поскольку их инициалы совпадают, — в память о нашей дружбе.
Теперь уже нет и Люли. А я в который раз жалею, что не записывала нюансы наших встреч, чтобы сохранить в памяти больше, чем разрозненные отрывки воспоминаний… Всегда с теплом и любовью вспоминаю об этих людях. 🙏🏻
📷: Владислав Стржельчик с женой Людмилой Шуваловой
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Алиса Фрейндлих и Владислав Стржельчик в сцене из спектакля БДТ «Этот пылкий влюбленный». 👏🏻
Представление по случаю 30-летия работы в Большом драматическом театре его главного режиссера Георгия Товстоногова. 1986 год.
#ДляНастроения
Представление по случаю 30-летия работы в Большом драматическом театре его главного режиссера Георгия Товстоногова. 1986 год.
#ДляНастроения
31 января 1901 года в Московском Художественном театре состоялась премьера «Трех сестер» Антона Павловича Чехова.
Новую чеховскую постановку ждали с нетерпением, — сказался успех любимых театралами «Чайки» и «Дяди Вани». На следующий день в газете «Новости дня» вышла заметка, в которой сообщалось, что «публика следила за спектаклем с напряженным вниманием», а исполнительница роли Маши Ольга Книппер телеграфировала Чехову: «Grand succès embrasse mon bien aimè» («Большой успех, обнимаю моего дорогого»).
Тем не менее, успех «Сестер», которого ждал сам Антон Павлович, нарастал постепенно, сопровождаясь ожесточенной полемикой в прессе и противоречивыми отзывами критиков. Одни называли пьесу «талантливой и сильной вещью», которая «составляет богатый вклад в драматическую литературу». Другие — что «чеховский пессимизм, по-видимому, достиг своего зенита», а комедийные эпизоды «пришиты белыми нитками и производят для общего тона пьесы впечатление диссонанса». Третьи и вовсе не церемонились, отмечая, что герои «Трех сестер» — «ничтожные, вечно ничем не удовлетворенные люди».
Закончилось тем, что Чехов, в целом воспринявший критику стоически, шутливо пообещал Книппер больше ничего не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами» (правда слов своих не сдержал и уже через год начал работать над «Вишневым садом»).
Позже Станиславский, на первых порах отмечавший, что от действия к действию аплодисменты становились все тише, вспоминал: «Только через три года после первой постановки публика постепенно оценила все красоты этого изумительного произведения и стала смеяться и затихать там, где этого хотел автор. Каждый акт уже сопровождался триумфом».
🖌️: Обложка отдельного издания пьесы за 1901 год с портретами первых исполнительниц в Художественном театре: Маргариты Савицкой (Ольга), Ольги Книппер (Маша) и Марии Андреевой (Ирина)
Новую чеховскую постановку ждали с нетерпением, — сказался успех любимых театралами «Чайки» и «Дяди Вани». На следующий день в газете «Новости дня» вышла заметка, в которой сообщалось, что «публика следила за спектаклем с напряженным вниманием», а исполнительница роли Маши Ольга Книппер телеграфировала Чехову: «Grand succès embrasse mon bien aimè» («Большой успех, обнимаю моего дорогого»).
Тем не менее, успех «Сестер», которого ждал сам Антон Павлович, нарастал постепенно, сопровождаясь ожесточенной полемикой в прессе и противоречивыми отзывами критиков. Одни называли пьесу «талантливой и сильной вещью», которая «составляет богатый вклад в драматическую литературу». Другие — что «чеховский пессимизм, по-видимому, достиг своего зенита», а комедийные эпизоды «пришиты белыми нитками и производят для общего тона пьесы впечатление диссонанса». Третьи и вовсе не церемонились, отмечая, что герои «Трех сестер» — «ничтожные, вечно ничем не удовлетворенные люди».
Закончилось тем, что Чехов, в целом воспринявший критику стоически, шутливо пообещал Книппер больше ничего не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами» (правда слов своих не сдержал и уже через год начал работать над «Вишневым садом»).
Позже Станиславский, на первых порах отмечавший, что от действия к действию аплодисменты становились все тише, вспоминал: «Только через три года после первой постановки публика постепенно оценила все красоты этого изумительного произведения и стала смеяться и затихать там, где этого хотел автор. Каждый акт уже сопровождался триумфом».
🖌️: Обложка отдельного издания пьесы за 1901 год с портретами первых исполнительниц в Художественном театре: Маргариты Савицкой (Ольга), Ольги Книппер (Маша) и Марии Андреевой (Ирина)
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
В Международный день ювелира расскажу про «Драгоценности» Джорджа Баланчина.
В 1967 году New York City Ballet был среди ведущих мировых трупп, а многочисленные русские эмигранты называли ее главного хореографа и своего соотечественника Джорджа Баланчина не иначе как «Боженька».
Балет «Драгоценности» стал важной вехой в творчестве «позднего» Баланчина. Премьера его состоялась в в 1967 году в Нью-Йорке. История о драгоценных камнях, на которую хореографа, по его словам, вдохновили ювелирные витрины на Пятой авеню, конечно, лишь красивая легенда. На самом же деле три действия спектакля посвящены трем великим балетным школам, оказавшим в свое время влияние на становление Баланчина как танцовщика и хореографа. «Изумруды» на музыку Габриэля Форе — собирательный образ европейского балета, от которого Баланчин уехал в 1933 году. «Рубины» на музыку Стравинского — Нью-Йорк, в котором Баланчин заново придумал себя. А «Бриллианты» под музыку Чайковского — Петербург, навсегда покинутый им в 1924-м.
За пределами Америки эффект этого проекта оценили после того, как в 1999 году балет представил Мариинский театр, решивший разделить с труппой Нью-Йорк Сити балет статус «дома Баланчина».
🎥: фрагмент первой части балета «Драгоценности» («Изумруды»). Запись постановки Мариинского театра. Хореография Джорджа Баланчина, музыка Габриэля Форе
В 1967 году New York City Ballet был среди ведущих мировых трупп, а многочисленные русские эмигранты называли ее главного хореографа и своего соотечественника Джорджа Баланчина не иначе как «Боженька».
Балет «Драгоценности» стал важной вехой в творчестве «позднего» Баланчина. Премьера его состоялась в в 1967 году в Нью-Йорке. История о драгоценных камнях, на которую хореографа, по его словам, вдохновили ювелирные витрины на Пятой авеню, конечно, лишь красивая легенда. На самом же деле три действия спектакля посвящены трем великим балетным школам, оказавшим в свое время влияние на становление Баланчина как танцовщика и хореографа. «Изумруды» на музыку Габриэля Форе — собирательный образ европейского балета, от которого Баланчин уехал в 1933 году. «Рубины» на музыку Стравинского — Нью-Йорк, в котором Баланчин заново придумал себя. А «Бриллианты» под музыку Чайковского — Петербург, навсегда покинутый им в 1924-м.
За пределами Америки эффект этого проекта оценили после того, как в 1999 году балет представил Мариинский театр, решивший разделить с труппой Нью-Йорк Сити балет статус «дома Баланчина».
🎥: фрагмент первой части балета «Драгоценности» («Изумруды»). Запись постановки Мариинского театра. Хореография Джорджа Баланчина, музыка Габриэля Форе
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Редкое и прекрасное: Три тенора (Паваротти, Доминго, Каррерас) и Зубин Мета «разогреваются» за кулисами концерта в термах Каракаллы (Рим, 7 июня 1990 года), положившего начало выступлениям трио по всему миру, которые они давали до 2003 года.
#ДляНастроения
#ДляНастроения