В свое время канале у меня вышел отличный разговор с Сергеем Колесниковым — заместителем директора и научным сотрудником Кембриджского центра по вопросам окружающей среды, энергетики и управления природными ресурсами (CEENRG) при Университете Кембриджа. Сергей — междисциплинарный эксперт в сфере государственной политики, с академическим бэкграундом в физических науках и технологически ориентированной экономике.
Мы обсудили развитие солнечной генерации — от первых исследований до сегодняшнего дня. Сергей наглядно объясняет, как становление любой новой генерации, в том числе солнечной, неизбежно проходит через этап государственного субсидирования. Очень рекомендую послушать — будет интересно. На в свое время было очень весело:)
Максим в этом разговоре мы затрагиваемые много тем которые обсуждали с тобой под последним постом:)
Мы обсудили развитие солнечной генерации — от первых исследований до сегодняшнего дня. Сергей наглядно объясняет, как становление любой новой генерации, в том числе солнечной, неизбежно проходит через этап государственного субсидирования. Очень рекомендую послушать — будет интересно. На в свое время было очень весело:)
Максим в этом разговоре мы затрагиваемые много тем которые обсуждали с тобой под последним постом:)
Forwarded from Зеленая Энергетика - что, как и зачем? (Vasily Potapkin)
Разговор с Сергеем Колесниковым, научным сотрудником и заместителем директора Centre for Environment, Energy and Natural Resource Governance в Кембриджском университете
Мы обсудили Солнечную Энергетику физические основы, историю ее развития и то какие policy привели ее к успеху который она имеет сейчас
Мы обсудили Солнечную Энергетику физические основы, историю ее развития и то какие policy привели ее к успеху который она имеет сейчас
Газ как последствие, а не стратегия
В комментариях зашёл разговор о роли газовых турбин в зелёном переходе и о том, как вообще сочетаются газ и современная зелёная повестка. Повод — новость из Tagesspiegel о том, что правительство санкционировало постройку десятков новых газовых электростанций. В процессе дискуссии член партии Die Grünen выдвинул тезис, что идея строительства принадлежала Хабеку, и теперь даже популисты вдруг «перешли на его сторону». Что, по его мнению, доказывает верность курса, которым вёл страну бывший министр экономики.
Оставим за скобками правильность этого курса — зададимся другим вопросом: а действительно ли этот курс определил Хабек?
По моему мнению, называть это «решением Хабека» — всё равно что если бы человек, не умеющий плавать, заявил, что выбирает спасательный круг как свою стратегию на дистанции. Этот курс — не выбор, а следствие ситуации, которая сложилась после отказа от атомной энергетики. В нынешних условиях немецкой энергосистемы он совершенно безальтернативен.
Обосную: после отказа от атомной энергетики — сначала частичного, потом почти полного — в Германии осталось две вещи:
1. стремление к зелёному переходу (солнце и ветер);
2. отсутствие масштабных накопителей (водород, батареи, anything — хоть компрессированные опилки, если на то пошло).
И всё. В этих условиях выстраивать устойчивую сеть можно только через балансирующую генерацию — а в сегодняшнем технико-экономическом ландшафте это означает одно: газ.
Газовые станции — не чья-то идеология, а единственный способ удержать сеть от провалов в ситуации, когда солнце зашло, а ветер передумал. Поэтому это не «победа Хабека» и не «поражение атомного лобби». Это прямая логическая цепочка, которая началась не три года назад, а в 2011 году — когда Меркель, под давлением Фукусимы, приняла решение о поэтапном закрытии АЭС.
Если бы тогда сохранили атом, то сегодня в Германии была бы другая система: стабильнее, с меньшей углеродной нагрузкой и не зависящая от газа в такой степени. Да — с теми же ВИЭ, но не в тандеме с углём и газом, а с ядерной основой, меньшей зависимостью от цен на импорт, и — возможно — с одним из самых высоких уровней климатической нейтральности в мире.
Чтобы понимать масштаб потерь: если бы атомная генерация оставалась на уровне 2000-х (~170 ТВт·ч в год), то Германия за 2000–2023 годы могла бы избежать более 1,18 миллиарда тонн выбросов CO₂. Это почти вдвое больше всех выбросов страны за один год.
Источник: World Nuclear Association
И можно было бы не строить десятки газовых станций, чтобы на всякий случай не погасло всё разом.
Поэтому нет, это не политический курс Хабека. Это политическое наследие Меркель. Он же — просто единственный оставшийся путь, когда всё остальное уже закрыли
В комментариях зашёл разговор о роли газовых турбин в зелёном переходе и о том, как вообще сочетаются газ и современная зелёная повестка. Повод — новость из Tagesspiegel о том, что правительство санкционировало постройку десятков новых газовых электростанций. В процессе дискуссии член партии Die Grünen выдвинул тезис, что идея строительства принадлежала Хабеку, и теперь даже популисты вдруг «перешли на его сторону». Что, по его мнению, доказывает верность курса, которым вёл страну бывший министр экономики.
Оставим за скобками правильность этого курса — зададимся другим вопросом: а действительно ли этот курс определил Хабек?
По моему мнению, называть это «решением Хабека» — всё равно что если бы человек, не умеющий плавать, заявил, что выбирает спасательный круг как свою стратегию на дистанции. Этот курс — не выбор, а следствие ситуации, которая сложилась после отказа от атомной энергетики. В нынешних условиях немецкой энергосистемы он совершенно безальтернативен.
Обосную: после отказа от атомной энергетики — сначала частичного, потом почти полного — в Германии осталось две вещи:
1. стремление к зелёному переходу (солнце и ветер);
2. отсутствие масштабных накопителей (водород, батареи, anything — хоть компрессированные опилки, если на то пошло).
И всё. В этих условиях выстраивать устойчивую сеть можно только через балансирующую генерацию — а в сегодняшнем технико-экономическом ландшафте это означает одно: газ.
Газовые станции — не чья-то идеология, а единственный способ удержать сеть от провалов в ситуации, когда солнце зашло, а ветер передумал. Поэтому это не «победа Хабека» и не «поражение атомного лобби». Это прямая логическая цепочка, которая началась не три года назад, а в 2011 году — когда Меркель, под давлением Фукусимы, приняла решение о поэтапном закрытии АЭС.
Если бы тогда сохранили атом, то сегодня в Германии была бы другая система: стабильнее, с меньшей углеродной нагрузкой и не зависящая от газа в такой степени. Да — с теми же ВИЭ, но не в тандеме с углём и газом, а с ядерной основой, меньшей зависимостью от цен на импорт, и — возможно — с одним из самых высоких уровней климатической нейтральности в мире.
Чтобы понимать масштаб потерь: если бы атомная генерация оставалась на уровне 2000-х (~170 ТВт·ч в год), то Германия за 2000–2023 годы могла бы избежать более 1,18 миллиарда тонн выбросов CO₂. Это почти вдвое больше всех выбросов страны за один год.
Источник: World Nuclear Association
И можно было бы не строить десятки газовых станций, чтобы на всякий случай не погасло всё разом.
Поэтому нет, это не политический курс Хабека. Это политическое наследие Меркель. Он же — просто единственный оставшийся путь, когда всё остальное уже закрыли
АЭС: долго и дорого? или все же надо уметь?
Вокруг атомной энергетики существует устойчивый миф: якобы атомные станции обязательно строятся десятилетиями, требуют бесконечных бюджетов и нерентабельны по сравнению с ВИЭ. Но реальность оказывается чуть сложнее — и гораздо интереснее.
Сравним цифры.
• Южная Корея построила два реактора в ОАЭ (Barakah 1 и 2) за 6 и 7 лет соответственно. В бюджет
• Россия ввела в эксплуатацию блоки с ВВЭР-1200 — от заливки фундамента до выхода на номинальную мощность — за 7–8 лет (например, Нововоронежская и Ленинградская АЭС-2).
-> у Китая тоже все в срок и в бюджет. Все трое укладываются в бюджеты плюс ~10-20%.
А теперь посмотрим на Запад:
• Французский Flamanville-3 строится с 2007 года и до сих пор не запущен.
• Финляндский OL3 — 18 лет от старта до промышленной генерации.
• Британский Hinkley Point C — уже 14 лет в стадии строительства, и сроки продолжают сдвигаться.
Почему так?
На первый взгляд может показаться, что всё дело в сложности технологий. Но это не совсем так. Разница — в организационных моделях, в управлении проектами и в характере самих решений.
Южнокорейский подход — это стандартизированная экспортная модель вокруг KEPCO. Реакторы строятся серийно, с минимальными отклонениями от типового проекта. Команда работает «по накатанной», с отлаженными логистикой и контрактами. Это снижает риски, но ограничивает гибкость: заказчик должен принять корейские стандарты и модель управления проектом «как есть».
Российская модель — более гибкая. «Росатом» не просто строит «под ключ»; он готов адаптировать проект под потребности конкретной страны — будь то правовая система, климат, сетевые параметры или уровень локализации. Россия не требует от заказчика встроиться в свою институциональную систему. Вместо этого выстраивается партнёрская модель: может быть предложено финансирование, обучение персонала, долгосрочные топливные контракты.
При этом вся цепочка — от проектирования до ввода в эксплуатацию — централизована внутри одной структуры, что упрощает управление.
Западная модель — фрагментирована. Участники проекта — от архитекторов до подрядчиков и регуляторов — юридически и институционально разобщены.
Добавим к этому:
• отсутствие типовых решений, каждый проект — уникальный;
• сложные и многолетние процедуры согласования;
• политические циклы и протестные кампании, влияющие на ход работ.
А также — завышенные технические амбиции и бюрократию, куда же без нее.
Например, французская программа EPR (Flamanville-3, OL3) провалилась в том числе потому, что проект изначально был перегружен требованиями: сверхвысокая мощность, новые уровни пассивной безопасности, жёсткие стандарты по сейсмоустойчивости и материалам. Вместо того чтобы строить проверенные и масштабируемые решения, разработчики пытались совершить технологический скачок, не обеспечив при этом стабильную цепочку производства и сборки. В результате — срыв сроков и неконтролируемый рост стоимости.
Вывод?
Если атомная станция строится 15 лет — это не техническая неизбежность. Это следствие архитектуры самого проекта: кто принимает решения, кто несёт ответственность, и есть ли у системы привычка к последовательной, управляемой реализации. Именно в этом выигрывают Корея и Россия — хотя делают это по-разному.
Вокруг атомной энергетики существует устойчивый миф: якобы атомные станции обязательно строятся десятилетиями, требуют бесконечных бюджетов и нерентабельны по сравнению с ВИЭ. Но реальность оказывается чуть сложнее — и гораздо интереснее.
Сравним цифры.
• Южная Корея построила два реактора в ОАЭ (Barakah 1 и 2) за 6 и 7 лет соответственно. В бюджет
• Россия ввела в эксплуатацию блоки с ВВЭР-1200 — от заливки фундамента до выхода на номинальную мощность — за 7–8 лет (например, Нововоронежская и Ленинградская АЭС-2).
-> у Китая тоже все в срок и в бюджет. Все трое укладываются в бюджеты плюс ~10-20%.
А теперь посмотрим на Запад:
• Французский Flamanville-3 строится с 2007 года и до сих пор не запущен.
• Финляндский OL3 — 18 лет от старта до промышленной генерации.
• Британский Hinkley Point C — уже 14 лет в стадии строительства, и сроки продолжают сдвигаться.
Почему так?
На первый взгляд может показаться, что всё дело в сложности технологий. Но это не совсем так. Разница — в организационных моделях, в управлении проектами и в характере самих решений.
Южнокорейский подход — это стандартизированная экспортная модель вокруг KEPCO. Реакторы строятся серийно, с минимальными отклонениями от типового проекта. Команда работает «по накатанной», с отлаженными логистикой и контрактами. Это снижает риски, но ограничивает гибкость: заказчик должен принять корейские стандарты и модель управления проектом «как есть».
Российская модель — более гибкая. «Росатом» не просто строит «под ключ»; он готов адаптировать проект под потребности конкретной страны — будь то правовая система, климат, сетевые параметры или уровень локализации. Россия не требует от заказчика встроиться в свою институциональную систему. Вместо этого выстраивается партнёрская модель: может быть предложено финансирование, обучение персонала, долгосрочные топливные контракты.
При этом вся цепочка — от проектирования до ввода в эксплуатацию — централизована внутри одной структуры, что упрощает управление.
Западная модель — фрагментирована. Участники проекта — от архитекторов до подрядчиков и регуляторов — юридически и институционально разобщены.
Добавим к этому:
• отсутствие типовых решений, каждый проект — уникальный;
• сложные и многолетние процедуры согласования;
• политические циклы и протестные кампании, влияющие на ход работ.
А также — завышенные технические амбиции и бюрократию, куда же без нее.
Например, французская программа EPR (Flamanville-3, OL3) провалилась в том числе потому, что проект изначально был перегружен требованиями: сверхвысокая мощность, новые уровни пассивной безопасности, жёсткие стандарты по сейсмоустойчивости и материалам. Вместо того чтобы строить проверенные и масштабируемые решения, разработчики пытались совершить технологический скачок, не обеспечив при этом стабильную цепочку производства и сборки. В результате — срыв сроков и неконтролируемый рост стоимости.
Вывод?
Если атомная станция строится 15 лет — это не техническая неизбежность. Это следствие архитектуры самого проекта: кто принимает решения, кто несёт ответственность, и есть ли у системы привычка к последовательной, управляемой реализации. Именно в этом выигрывают Корея и Россия — хотя делают это по-разному.
Малый то малый, а бахнуть может как большой!
Когда говоришь об атомной энергетики, все чаще всплывает тема SMR(Small Modular Reactors) как выхода - маленькие по мощности, модульные и по этому безопасные — с точки зрения вероятности тяжёлой аварии, особенно при наличии пассивных систем и благодаря модульной архитектуры. Однако есть принципиально важный вопрос: безопаснее — как?
Если мы говорим — не допустить ни при каких условиях повторения Фукусимы, тогда да, пассивное охлаждение и компоновка SMR дают шанс. Малая тепловая мощность, в теории, позволяет заглушить реактор.
Но если цель — исключить/уменьшить тяжёлые последствия аварии на подобие ЧЭАСовской или Фукусимской — то маленький реактор всё ещё остаётся источником радиоактивного загрязнения в радиусе 5–20 км, в зависимости от условий и сценария. Давайте разберем подробнее.
Тепловая мощность типичных SMR вроде NuScale — около 1000 МВт(т). У реакторов на Фукусиме — около 1300 МВт(т). Разница всего в 20–30% даёт уменьшение радиуса загрязнения на 20-30%(упрощая можно использовать линейную зависимость радиуса загрязнения от мощности ). Для странах где плотность населения 1000 человек на квадратный километр - это катастрофа будет ощущаться так же как Фукусима.
Проще говоря:
Если вас беспокоит возможность тяжёлой аварии на АЭС на 1300 МВт(т) —
то реактор на 800–1000 МВт(т), просто более компактный, но без изменения физических принципов и типов топлива, — вас тоже должен беспокоить.
Получается что SMR не выход для Европы — где аварийная зона и в 20 и только в 10 км гарантировано накрывает жилые кварталы, аграрные поля, инфраструктуру — для густонаселенных мест подход ничем не лучше большого реактора.
И вот здесь ключевой вывод:
Безопасность — это не только вероятность, но и допустимость последствий.
Если вы считаете, что крупные АЭС неприемлемы из-за возможных последствий, малые — тоже неприемлемы. А аргументы за ВИЭ без атома должны быть вам ближе.
PS на это разговоры про атом временно оставим и попытаемся переключится на будущее авиации в мире победившего Перехода :)
Когда говоришь об атомной энергетики, все чаще всплывает тема SMR(Small Modular Reactors) как выхода - маленькие по мощности, модульные и по этому безопасные — с точки зрения вероятности тяжёлой аварии, особенно при наличии пассивных систем и благодаря модульной архитектуры. Однако есть принципиально важный вопрос: безопаснее — как?
Если мы говорим — не допустить ни при каких условиях повторения Фукусимы, тогда да, пассивное охлаждение и компоновка SMR дают шанс. Малая тепловая мощность, в теории, позволяет заглушить реактор.
Но если цель — исключить/уменьшить тяжёлые последствия аварии на подобие ЧЭАСовской или Фукусимской — то маленький реактор всё ещё остаётся источником радиоактивного загрязнения в радиусе 5–20 км, в зависимости от условий и сценария. Давайте разберем подробнее.
Тепловая мощность типичных SMR вроде NuScale — около 1000 МВт(т). У реакторов на Фукусиме — около 1300 МВт(т). Разница всего в 20–30% даёт уменьшение радиуса загрязнения на 20-30%(упрощая можно использовать линейную зависимость радиуса загрязнения от мощности ). Для странах где плотность населения 1000 человек на квадратный километр - это катастрофа будет ощущаться так же как Фукусима.
Проще говоря:
Если вас беспокоит возможность тяжёлой аварии на АЭС на 1300 МВт(т) —
то реактор на 800–1000 МВт(т), просто более компактный, но без изменения физических принципов и типов топлива, — вас тоже должен беспокоить.
Получается что SMR не выход для Европы — где аварийная зона и в 20 и только в 10 км гарантировано накрывает жилые кварталы, аграрные поля, инфраструктуру — для густонаселенных мест подход ничем не лучше большого реактора.
И вот здесь ключевой вывод:
Безопасность — это не только вероятность, но и допустимость последствий.
Если вы считаете, что крупные АЭС неприемлемы из-за возможных последствий, малые — тоже неприемлемы. А аргументы за ВИЭ без атома должны быть вам ближе.
PS на это разговоры про атом временно оставим и попытаемся переключится на будущее авиации в мире победившего Перехода :)
О чем должна быть следующая серия постов?:)
Final Results
65%
Водородная энергетика: инфраструктура, плюс и минусы
40%
«Зеленая» авиация: как это может быть?
15%
Придумайте что-нибудь еще:)
Водородная энергетика
Anonymous Poll
50%
Критику водорода?
57%
Или расписать светлое водородное будущие?
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Думал что это будет пролог разговора про «Зеленую» авиацию - а получилось что о водороде и его месте в Зеленой энергетике недалекого и далекого будущего.
Одним из самых интересных побочных эффектов полноценного развертывания H2 инфраструктуры станет экономическая и технологическая целесообразность двух видов транспорта: автотранспорта на водороде и авиации на водороде.
перед вами предполагаемый вид летающей лаборатории разрабатываемой совместными усилиями Airbus, Fraunhofer IISB и других партнеров.
Уж не знаю, уцелеют ли 10 винтов до релиза - но если да то в живую будет очень внушительно или очень нелепо:) Тут уж третьего не дано:)
Новости о замедлении программы Airbus Zero связанны с неготовностью водородной инфраструктуры. Зеленый водород все еще редкая и очень дорогая диковинка, нет смысла спешить с выводом на рынок новых самолетов.
Одним из самых интересных побочных эффектов полноценного развертывания H2 инфраструктуры станет экономическая и технологическая целесообразность двух видов транспорта: автотранспорта на водороде и авиации на водороде.
перед вами предполагаемый вид летающей лаборатории разрабатываемой совместными усилиями Airbus, Fraunhofer IISB и других партнеров.
Уж не знаю, уцелеют ли 10 винтов до релиза - но если да то в живую будет очень внушительно или очень нелепо:) Тут уж третьего не дано:)
Новости о замедлении программы Airbus Zero связанны с неготовностью водородной инфраструктуры. Зеленый водород все еще редкая и очень дорогая диковинка, нет смысла спешить с выводом на рынок новых самолетов.
Forwarded from Evening Prophet
Роботизация: изучаем на примере 🚕
В Сан-Франциско роботы обогнали Lift и такими темпами в конце года обгонят Uber.
Вы все еще таксуете? Тогда мы идем к вам 🤖
И это: массовый выпуск тесла-робо-каров еще только начнется этим летом.
В Сан-Франциско роботы обогнали Lift и такими темпами в конце года обгонят Uber.
Вы все еще таксуете? Тогда мы идем к вам 🤖
И это: массовый выпуск тесла-робо-каров еще только начнется этим летом.
Не совсем зеленая энергетика - однако рост автопарка робомашин это рост автопарка EV.
Всегда интересно наблюдать как одни технологии тянут за собой другие:)
Всегда интересно наблюдать как одни технологии тянут за собой другие:)
Водород: Почему в разговорах о ВИЭ всегда возникает он?
Разговоры о зелёном водороде(тут стоит уточнить что сейчас 90% водорода это так называемый серый водород что производится из природного газа) давно стали фоном любой серьёзной дискуссии о будущем энергетики. Он включен в стратегии перехода по всему миру. Говорят о глобальном водородном рынке что заменит глобальный газовый - ЕС подписывает договоры о намерениях со странами на севере Африки. Германия строит новые Газовые Электростанции с прицелом на постепенный перевод их на водород. Проектируются трубопроводы Испания - Магриб. Но если отвлечься от дорожных карт и деклараций о намерениях - в чем причина такого внимания?
Причин — минимум четыре. И все вполне рациональны.
Водород позволяет решить главный вызов полного перехода на ВИЭ - сезонное хранение энергии.
Это, пожалуй, единственная технология, которая позволяет эффективно отложить избыток солнечного и ветрового электричества летом и вернуть его зимой. Батареи так долго ток не держат(максимум месяц), а перетоков между регионами обычно недостаточно(как показала Испания, нельзя на это закладываться). Водород здесь выглядит как самый логичный ответ.
Водород позволяет удешевить переход через использование существующей газовой инфраструктуры.
Газовая архитектура Европы — огромная и дорогая. И водород (по крайней мере на бумаге) можно постепенно внедрять в неё: сначала в смеси с метаном, потом заменяя его полностью. В теории позволяет избежать затрат на радикальный демонтаж и строить декарбонизацию не с нуля, а отталкиваясь от уже работающей системы.
Снижение давления на батарей.
Водород позволяет частично снять нагрузку с аккумуляторов, особенно в те периоды, когда мощности ВИЭ слишком много или слишком мало. Он действует как буфер: не самый эффективный, но зато легко маштабируемый. Проблему утилизации батарей использование водорода тоже снимает/облегчает.
Транспорт, которому важна дистанция.
Тепловозы, морские перевозки, тяжёлые грузовики и авиация — всё это почти недостижимо для батарей. Зато легко достижимо для водорода и производных на его основе в виде аммиака. Его наличие как средства сохранения энергии(по факту его избыток за дешево) открывает дверь в эти сектора.
Особняком стоит незаменимость водорода в деле декорбанизации производства стали - тут у водорода нет альтернатив. Производство водорода будут развивать просто для удовлетворения этой потребности, даже если остальное «не взлетит».
Нюанс в том, что между «в теории работает» и «примерно в реальности» — пока лежит пропасть. Все эти решения опираются на производства зеленого водорода как побочного продукта работы ВИЭ, в идеальной ситуации огромного профицита зеленой электроэнергии, когда установочная мощность в 4-6 раз больше чем есть сейчас.
Иначе водород конкурирует с обычным потреблением за ту же электроэнергию — а это экономически и экологически бессмысленно.
Во время переходного периода в котором мы живем все позитивные соображения работает очень плохо по двум причинам:
Инфраструктура водородной доставки и хранения на практике оказывается сложной, дорогой и в ряде случаев небезопасной. перестройка существующей газовой требует серьезных капитала вложений.
Главное же это потери при преобразовании энергии (электричество → водород → электричество или тепло) достигают 60-70%. Что становится непозволительной роскошью в условиях дефицита электроэнергии(вызванного выводом legacy генерации) и растущего спроса. Процесс при таких потерях имеет смысл только в условиях огромного профицита - когда электроэнергию банально некуда больше девать.
Именно по этому зелёный водород всё ещё остаётся редким и дорогим товаром, несмотря на десятки пилотных проектов - но Тойота отказалась от безусловной ставки на водородные машины(теперь у них более гибкая дорожная карта), а Аирбас сдвинул сроки по программе AirbusZero сильно в будущее- ведь самолеты и машины требуют инфраструктуры а ее все нет.
Этим постом я открываю наш разговор о водороде и его вероятной роли в Зеленом Переходе. #H2
Разговоры о зелёном водороде(тут стоит уточнить что сейчас 90% водорода это так называемый серый водород что производится из природного газа) давно стали фоном любой серьёзной дискуссии о будущем энергетики. Он включен в стратегии перехода по всему миру. Говорят о глобальном водородном рынке что заменит глобальный газовый - ЕС подписывает договоры о намерениях со странами на севере Африки. Германия строит новые Газовые Электростанции с прицелом на постепенный перевод их на водород. Проектируются трубопроводы Испания - Магриб. Но если отвлечься от дорожных карт и деклараций о намерениях - в чем причина такого внимания?
Причин — минимум четыре. И все вполне рациональны.
Водород позволяет решить главный вызов полного перехода на ВИЭ - сезонное хранение энергии.
Это, пожалуй, единственная технология, которая позволяет эффективно отложить избыток солнечного и ветрового электричества летом и вернуть его зимой. Батареи так долго ток не держат(максимум месяц), а перетоков между регионами обычно недостаточно(как показала Испания, нельзя на это закладываться). Водород здесь выглядит как самый логичный ответ.
Водород позволяет удешевить переход через использование существующей газовой инфраструктуры.
Газовая архитектура Европы — огромная и дорогая. И водород (по крайней мере на бумаге) можно постепенно внедрять в неё: сначала в смеси с метаном, потом заменяя его полностью. В теории позволяет избежать затрат на радикальный демонтаж и строить декарбонизацию не с нуля, а отталкиваясь от уже работающей системы.
Снижение давления на батарей.
Водород позволяет частично снять нагрузку с аккумуляторов, особенно в те периоды, когда мощности ВИЭ слишком много или слишком мало. Он действует как буфер: не самый эффективный, но зато легко маштабируемый. Проблему утилизации батарей использование водорода тоже снимает/облегчает.
Транспорт, которому важна дистанция.
Тепловозы, морские перевозки, тяжёлые грузовики и авиация — всё это почти недостижимо для батарей. Зато легко достижимо для водорода и производных на его основе в виде аммиака. Его наличие как средства сохранения энергии(по факту его избыток за дешево) открывает дверь в эти сектора.
Особняком стоит незаменимость водорода в деле декорбанизации производства стали - тут у водорода нет альтернатив. Производство водорода будут развивать просто для удовлетворения этой потребности, даже если остальное «не взлетит».
Нюанс в том, что между «в теории работает» и «примерно в реальности» — пока лежит пропасть. Все эти решения опираются на производства зеленого водорода как побочного продукта работы ВИЭ, в идеальной ситуации огромного профицита зеленой электроэнергии, когда установочная мощность в 4-6 раз больше чем есть сейчас.
Иначе водород конкурирует с обычным потреблением за ту же электроэнергию — а это экономически и экологически бессмысленно.
Во время переходного периода в котором мы живем все позитивные соображения работает очень плохо по двум причинам:
Инфраструктура водородной доставки и хранения на практике оказывается сложной, дорогой и в ряде случаев небезопасной. перестройка существующей газовой требует серьезных капитала вложений.
Главное же это потери при преобразовании энергии (электричество → водород → электричество или тепло) достигают 60-70%. Что становится непозволительной роскошью в условиях дефицита электроэнергии(вызванного выводом legacy генерации) и растущего спроса. Процесс при таких потерях имеет смысл только в условиях огромного профицита - когда электроэнергию банально некуда больше девать.
Именно по этому зелёный водород всё ещё остаётся редким и дорогим товаром, несмотря на десятки пилотных проектов - но Тойота отказалась от безусловной ставки на водородные машины(теперь у них более гибкая дорожная карта), а Аирбас сдвинул сроки по программе AirbusZero сильно в будущее- ведь самолеты и машины требуют инфраструктуры а ее все нет.
Этим постом я открываю наш разговор о водороде и его вероятной роли в Зеленом Переходе. #H2
Forwarded from Зеленая Энергетика - что, как и зачем?
Forwarded from Evening Prophet
И еще интересное из отчета BCG: обратите внимание: как мудро весь "физический" диптек переехал под зонтик "зеленки". Это не просто дань моде - это доступ к самому крупному потоку венчурных (и в целом инвестиционных) денег в истории. Только за прошлый год - $2,3+ триллиона (и рост 20-30%+ год), и почти полтриллиона за прошедшие 20 лет в венчур. А почему? потому что все инвесторы видят растущею волну на всех стадиях и масштабирование в этом сегменте будет идти легко и быстро: за новые аккумуляторы, материалы, системы связи и управления идет буквально драка. И все роботы-водители тоже сидят тут и рапортуют о "снижении выбросов".
Логику и модели такого вот индустриального строительства я изучаю и рассказываю, потому каждый раз, когда это тут выхолащивается в обывательский треп "(это все маркетинг") - то прям бесит))))
Логику и модели такого вот индустриального строительства я изучаю и рассказываю, потому каждый раз, когда это тут выхолащивается в обывательский треп "(это все маркетинг") - то прям бесит))))
Про «в сети» я бы по разбирался - но вот так бы выглядел рост Генерации на западе если бы вместо замещения legacy генерации, была бы установка в прок. Стабильность у сети тоже была бы выше.
Forwarded from Evening Prophet
Тут когда раздаются голоса (хехе) про "тупик инраструктуры для ВИЭ" - то они демонстрируют явное непонимание того простого факта, что вот этом вот росте Китая уже почти 40% объема генерации - солнце и ветер. Не в установленной мощности, а в сети. Цифры по остальным регионам вас тоже наверняка порадуют, особенно на фоне воплей "ща трамп все откатит". Угу, в его "чикен-аут" режиме он пока откатил только все свои глобальные обещания.
Назарет этого канала мы много писали про геотермальную энергетику :) Тут вот неплохое саммари про подраздел этой очень редкой технологии:)
Forwarded from Декарбонизация в Азии
Геотермальная электростанция на сверхкритической жидкости — это передовая технология в области геотермальной энергетики, позволяющая значительно увеличить эффективность выработки электроэнергии за счёт использования геофлюидов (воды или пара) в сверхкритическом состоянии.
☝🏻Сверхкритическое состояние — это состояние вещества при температуре и давлении выше его критической точки, когда оно уже не является ни жидкостью, ни газом, а обладает свойствами обоих:
💨 плотность, как у жидкости,
💨 текучесть, как у газа,
💨 высокая растворяющая способность.
Для воды:
💦 критическая температура — 374°C,
💦 критическое давление — 22,1 МПа.
...
Технология работы геотермальных станций на сверхкритических флюидах:
1⃣ Скважины бурятся на глубину 4–5 км и более (иногда до 7 км), где температура и давление позволяют воде достичь сверхкритического состояния.
2⃣ Сверхкритическая вода/пар поднимаются на поверхность под высоким давлением. Из-за высокой энтальпии (содержания энергии) одного объема сверхкритического пара можно получить в 5–10 раз больше энергии, чем с обычным геотермальным паром.
3⃣ Энергия сверхкритического флюида направляется в теплообменник или напрямую в турбину для выработки электроэнергии.
4⃣ Остывший флюид может быть повторно закачан в подземный резервуар для замкнутого цикла.
...
Преимущества технологии:
📈 Повышенная эффективность: потенциал выработки >50 МВт с одной скважины (против 5–10 МВт у традиционных).
♻️ Низкий «углеродный след» - один из самых экологичных источников постоянной энергии.
🏗 Меньше буровых скважин при большей производительности.
💧 Возможность производства пара без необходимости поверхностной воды.
...
🇯🇵 Япония и 🇮🇩 Индонезия исследуют сверхглубокие скважины в вулканических зонах.
🇨🇳 Китай проводит геологоразведку в районе Тибетского плато.
...
Существующие сложности:
📌 Необходимы термостойкие материалы и буровое оборудование, способное выдерживать температуры >400°C.
📌 Высокие затраты на разведку и бурение.
📌 Технический риск из-за недостаточной изученности сверхглубоких геотермальных систем.
...
Геотермальные станции на сверхкритических жидкостях — это будущее глубокой геотермальной энергетики, открывающее путь к масштабной декарбонизации с высокой плотностью энергии и нулевыми выбросами.
#ГеотермальныеАЭ
☝🏻Сверхкритическое состояние — это состояние вещества при температуре и давлении выше его критической точки, когда оно уже не является ни жидкостью, ни газом, а обладает свойствами обоих:
💨 плотность, как у жидкости,
💨 текучесть, как у газа,
💨 высокая растворяющая способность.
Для воды:
💦 критическая температура — 374°C,
💦 критическое давление — 22,1 МПа.
...
Технология работы геотермальных станций на сверхкритических флюидах:
1⃣ Скважины бурятся на глубину 4–5 км и более (иногда до 7 км), где температура и давление позволяют воде достичь сверхкритического состояния.
2⃣ Сверхкритическая вода/пар поднимаются на поверхность под высоким давлением. Из-за высокой энтальпии (содержания энергии) одного объема сверхкритического пара можно получить в 5–10 раз больше энергии, чем с обычным геотермальным паром.
3⃣ Энергия сверхкритического флюида направляется в теплообменник или напрямую в турбину для выработки электроэнергии.
4⃣ Остывший флюид может быть повторно закачан в подземный резервуар для замкнутого цикла.
...
Преимущества технологии:
📈 Повышенная эффективность: потенциал выработки >50 МВт с одной скважины (против 5–10 МВт у традиционных).
♻️ Низкий «углеродный след» - один из самых экологичных источников постоянной энергии.
🏗 Меньше буровых скважин при большей производительности.
💧 Возможность производства пара без необходимости поверхностной воды.
...
...
Существующие сложности:
📌 Необходимы термостойкие материалы и буровое оборудование, способное выдерживать температуры >400°C.
📌 Высокие затраты на разведку и бурение.
📌 Технический риск из-за недостаточной изученности сверхглубоких геотермальных систем.
...
Геотермальные станции на сверхкритических жидкостях — это будущее глубокой геотермальной энергетики, открывающее путь к масштабной декарбонизации с высокой плотностью энергии и нулевыми выбросами.
#ГеотермальныеАЭ
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
🏭 Австралийский урок: что бывает, когда зелёную энергетику строят без запаса и базовой генерации
Виктория — один из самых «продвинутых» штатов Австралии по части перехода к ВИЭ — за три дня израсходовала 743 тераджоуля газа на выработку электроэнергии. Это более 13 % всего годового объёма, запланированного оператором (AEMO) на 2025 год. А к середине июня уже израсходовано 81 % годовой нормы.
Что случилось? Совпали три вещи:
– резкое похолодание — вырос спрос на отопление,
– штиль и облачность — солнце и ветер почти полностью вышли из строя,
– авария на угольной станции Яллорн — из системы выбыл крупный источник «базы».
Результат: газ стал единственным источником, способным закрыть провал. Цены на электроэнергию взлетели до $15 000 за МВт·ч, а цены на газ — до $15,50 за ГДж. ACCC уже предупреждает о рисках дефицита на юго-востоке страны, если производители СПГ не сократят экспорт.
🔋 Этот случай — хрестоматийный. Он показывает:
1. что солнце и ветер могут одновременно «лечь»,
2. что газ — не спасение, а симптом провала системы,
3. и что строить энергетику без запаса (батарей, водорода, хотя бы гидроаккумуляторов) и без надёжной «базы» — стратегическая ошибка.
Переход к ВИЭ возможен. Но без инфраструктуры накопления и резервирования он превращается в игру с климатом и аварийным импортом газа.
Виктория — один из самых «продвинутых» штатов Австралии по части перехода к ВИЭ — за три дня израсходовала 743 тераджоуля газа на выработку электроэнергии. Это более 13 % всего годового объёма, запланированного оператором (AEMO) на 2025 год. А к середине июня уже израсходовано 81 % годовой нормы.
Что случилось? Совпали три вещи:
– резкое похолодание — вырос спрос на отопление,
– штиль и облачность — солнце и ветер почти полностью вышли из строя,
– авария на угольной станции Яллорн — из системы выбыл крупный источник «базы».
Результат: газ стал единственным источником, способным закрыть провал. Цены на электроэнергию взлетели до $15 000 за МВт·ч, а цены на газ — до $15,50 за ГДж. ACCC уже предупреждает о рисках дефицита на юго-востоке страны, если производители СПГ не сократят экспорт.
🔋 Этот случай — хрестоматийный. Он показывает:
1. что солнце и ветер могут одновременно «лечь»,
2. что газ — не спасение, а симптом провала системы,
3. и что строить энергетику без запаса (батарей, водорода, хотя бы гидроаккумуляторов) и без надёжной «базы» — стратегическая ошибка.
Переход к ВИЭ возможен. Но без инфраструктуры накопления и резервирования он превращается в игру с климатом и аварийным импортом газа.