Может, кто-нибудь помнит, как в конце позапрошлого года я сравнивал два перевода «Женского портрета» Генри Джеймса, «старый» (1984 года, Поляковой и Шерешевской) и новый (2023, Сотникова), и сравнение это вышло категорически не в пользу нового. Ну, а теперь вот еще один перевод появился, в прошлом году в «Эксмо» вышел. Переводчиков опять двое: В. Тулаев и Н. Абдуллин. Вот вам от них приветик, то есть портретик (мужской, правда):

«…человек этот познал людскую натуру во всех ее проявлениях, и все же в легкой улыбке, заигравшей на впалых щеках с широкими скулами и осветившей глаза насмешливой искоркой, сквозила простодушность, когда он неторопливо поставил на стол свою особенную чашку».

Улыбка играет на щеках, а у щек есть скулы. Особенная чашка почему-то напомнила мне Моуринью, но это ладно, мои тараканы. А еще по этой фразе хорошо видно, как страдает логика, когда английский синтаксис при переводе не перетряхивают как следует. Вот оригинал:

He had certainly had a great experience of men, but there was an almost rustic simplicity in the faint smile that played upon his lean, spacious cheek and lighted up his humorous eye as he at last slowly and carefully deposited his big tea-cup upon the table.

Здесь старик слегка улыбается, ставя на стол чашку, и в этой улыбке сквозит простодушие (а не простодушность). Но в переводе улыбка, заигравшая на щеках со скулами непонятно когда, вдруг становится простодушной только в момент расставания с чашкой. Кстати, обратите внимание на единственное число у cheek и eye – очень характерная для английского штука.

Там и дальше интересно. Английский джентльмен, взрослый мужик, почему-то зовет своего отца-банкира папенькой… Ну что ж они никак не дадут покоя бедному Генри? С наследниками Шерешевской договориться не могут, что ли?

Он сидел, склонив юное лицо американского мальчика над книгой, очки запутались в густых светло-каштановых волосах; отразившийся от линз свет, казалось, передал ей какое-то предупреждение, хотя Габриэль и сама знала, что лучше его не трогать.

У Хоффмана была привычка: когда он думал, то склонял голову набок и смотрел в пространство, что и сделал сейчас.

(Роберт Харрис, «Индекс страха», переводчики В.Гольдич и И.Оганесова, Эксмо, 2014)

Каждый раз, открывая очередной перевод популярной книжки – особенно детектива, особенно «бестселлера» и особенно изданный «Эксмо», – понимаю, что там увижу, но все равно лезу, зачем? Бегаешь с ведром на голове, размахивая игрушечной саблей, а ветряные мельницы «Эксмо» как работали, так и продолжают работать.

Эти переводы, кажется, все время передают одно и то же предупреждение: лучше их не трогать. Не надо склонять над ними свое чужое лицо – лучше просто смотреть в пространство.

Разбирать публично переводы знакомых и тем более друзей – такое себе занятие, но если они любезно дают на это свое согласие, то почему нет? Да и грош нам будет цена, если мы (вернее, некоторые из нас, не хочу показывать пальцем) будем только критиковать других, а когда бдительные читатели вздумают упрекнуть в чем-то нас самих, сразу кинемся робко прятать свое тело – в нашем с Мотылевым случае, честно говоря, пониженной жирности – за ближайшим утесом. Так что воспользуюсь шансом и скажу заодно: если заметите у меня какой-нибудь косяк, тащите его сюда, я за свой базар отвечаю. Во-первых, могу и отмазку найти – я изобретательный, а во-вторых, и в ошибке признаться не постесняюсь. Святое право облажаться есть у каждого, и дело не в наличии ошибок, а в их качестве и количестве – или, еще точнее, в произведении того на другое.

А теперь к сути. Видим в книге такую фразу:

Кендалл повернул голову, и глаза Сюзан отскочили от его бесстрастного лица, словно камешки от скалы.

Прочитав такое, многие из нас, наверно, вздрогнут или хотя бы поежатся. Глядим в оригинал:

Kendall's head turned, and her eyes bounced off his impassive face like pebbles off a cliff.

Вроде бы то же самое, но чтобы оценить качество перевода, надо ответить на важный вопрос: а вздрагивает ли – или хотя бы ежится – на этом месте англоязычный читатель?

И здесь у меня для вас плохая новость: мы, с нашим материнским русским (прошу не путать материнский с матерным), никогда не сможем ответить на него уверенно. Мы можем только гадать – чем я сейчас и займусь.

Начну с простого: читатели и у нас, и у них бывают разные. Для среднего же англоязычного читателя, если попытаться представить себе это загадочное существо, процитированная фраза выглядит – по крайней мере, так мне сдается – как минимум небанальной. Использованное в ней сравнение вряд ли попадается в англоязычной литературе на каждом шагу. Но степень странности этой фразы мы оценить уже не в силах, и стоит ли воспроизводить авторскую находку в переводе буквально, приходится решать переводчику. Он и решил.

Я вполне допускаю, что по-русски вышло страньше (с), чем в оригинале. Но на такой риск переводчик вправе пойти, тем более что при этом он, в общем, не идет совсем уж поперек нашей традиции. Представьте себе, к примеру, такую фразу: «Ее взгляд скользнул по его лицу, словно капля по стеклу». Вздрогнули? Поежились? Я нет.

Так то взгляд, скажете вы. Но ведь глаза и взгляд часто оказываются у нас синонимами. Можно поднять глаза и опустить их, можно уткнуться глазами в стену – и ничего, останутся как новенькие, даже не поцарапаются. А тут да, вариант более необычный – но все равно, так сказать, в уже существующем тренде.

Чем этот случай отличается от описанного в предыдущем посте? А я вам объясню. Там в оригинале (которого я не читал, но обсуждаю) явно нет никакой необычности; эти чудаки и вправду так пишут. И когда переводишь такое в лоб, выходит сами видите что – как раз то самое, что называется подстрочником.

Здесь ситуация совсем другая. Нельзя затирать при переводе всякую оригинальность, но до какой степени ее сохранять, каждый переводчик решает сам – понимая, что за любое решение, особенно смелое, всегда может и прилететь.

Но легкой жизни, знаете ли, нам никто и не обещал.

Сегодня не то чтобы нельзя думать ни о чем другом, но уж точно нельзя не думать об этом. Хотя когда в эти три года было можно? Но сегодня особенно черный день, таким он в календаре и останется. И впереди черно пока что, но ино еще побредем в этой мгле, что ж делать.

Конечно, это можно было бы и не писать, но мне не хотелось бы создавать впечатление, что я тут болтаю почем зря про свой перевод, а вся эта кровь с меня как с гуся вода. Нет.

Завтра последний день приема тестовых заданий в Школе "Азарт". Все очень логично: завтра кончается зима, а уже 1 марта, в первый день весны, будет первый семинар (поэтический). Как я уже говорил, английский на этот раз сильно отстал от других языков; возможно, этот семестр станет у нас первым вовсе без английских групп, если не считать поэтов под предводительством Кружкова - у них, как обычно, аншлаг. Мой курс по стилю, видимо, тоже встает на паузу. Ну что ж, буду писать мемуары, давно собирался.

Впрочем, в группу фэнтези набор продолжается до 10 марта. А может, и группа начинающих все же соберется, увидим. Если что, про наши курсы все написано вот здесь.

На днях в Иностранке (которая библиотека) прошел капитальный семинар по переводу детских книжек. Я в нем не участвовал, но организаторы любезно прислали мне запись, а я не менее любезно делюсь ею с вами.
https://vk.com/video-117815281_456239431?to=L3ZpZGVvLTExNzgxNTI4MV80NTYyMzk0MzE/

Офтоп. За последние годы мы привыкли к плохим новостям и вообще к движению вниз – сначала ковид, потом все остальное, – и неудивительно, что верить в будущее нам становится все труднее и у нас порой опускаются лапы руки. Мне попалось это старое видео еще доапокалиптических времен, и я вдруг пересмотрел его, так сказать, с метафизической точки зрения – то есть в свете таких категорий, как смысл жизни и упорство в достижении цели… Конечно, нам с вами никто не кричит «давай, доставай!», но если у вас есть мечта, будьте как Седрик – и она никуда от вас не денется.

Мне всегда казалось, что значимость жанровой специфики преувеличивают, причем в первую очередь этим грешат сами переводчики узкой специализации. По-человечески их понять можно. Ведь как это бывает? Допустим, так сложилось (и тут велика доля случайности), что первым тебе, ноунейму, предложили перевести фантастический роман. Перевел ты его так себе, но редактор попался незлобный, а у других переводчиков продукт еще хуже, поэтому все кончилось благополучно. Книжка после умеренной правки вышла, ты получил свои три копейки и пять авторских экземпляров, которые немедленно раздарил, – одним словом, все довольны. Потом тебе говорят: а переведи-ка второй. Окей, переводишь – и в этот раз все складывается еще удачней, потому что и вы с редактором друг друга знаете, и опыт ты кое-какой накопил. Дальше тебе дают третий, ну и пошло-поехало.

Однако у колеи есть одно неприятное свойство: с нее трудно свернуть. Неважно, на что ты подсел – на детективы, пьесы, детские книжки или научпоп, – переключиться на что-нибудь новое всегда сложно, и чем дальше, тем меньше охота экспериментировать. Но внутри отчего-то немножко свербит, и чтобы заглушить это неприятное ощущение, ты все больше стараешься доказать всем вокруг (а главное, себе!), что работа у тебя ну оооочень трудная и оооочень важная – ты бы и рад соскочить, да кто ж, кроме тебя, с этим справится? Вот ты и остаешься, и тянешь свою лямку – отчасти, конечно, по любви, но и из благородства тоже. Начинаешь потихоньку надувать щеки, а лет через двадцать глядь – и они у тебя уже как у Диззи Гиллеспи…

Конечно, у разных жанров есть свои особенности, но стоит ли так уж на них напирать, как это порой – и довольно часто – случается? К примеру, из мухи перевода фильмов вырастили такое слонище, что даже имя ему пришлось придумать свое – Аудиовизуальный Перевод (а перевод для театра, стало быть, не аудиовизуальный?). Ну да, текст надо подгонять под картинку, укладывать и следить за тем, чтобы его было удобно произносить, но разве это в переводе главное? Нет, прав был Вольтер: все жанры хороши – и, добавим, одинаково трудны, – кроме скучного. Писатели в этом смысле вообще разумнее переводчиков: они понимают, что хорошо писать трудно, что бы ты ни писал.

С чего, собственно, я завел этот разговор? Повод вполне конкретный: предложив желающим курс по переводу фэнтези, я волей-неволей задумался о том, в чем же состоит специфика этого жанра, и пока отметил для себя две его характерные черты. Какие именно, я скажу попозже в отдельном посте, а сейчас только напомню, что набор в группу заканчивается через три дня, то бишь в ближайший понедельник. Зачем я об этом напоминаю? Да так, просто к слову пришлось.

Нынче с Восьмым марта поздравлять не модно, однако я все же рискну: во-первых, у старой собаки глаз не выклюешь (по-моему, эта древняя пословица здесь как раз кстати), а во-вторых, как пройти мимо этой даты, если в той области, к которой ты подвязался (надеюсь, я правильно употребил этот старинный идиоматизм), фактически все держится на хрупких женских плечах? Мало того что переводят уже почти исключительно женщины; они же в последнее время и пишут почти все то, что другие они же переводят. Казалось бы, нам, мужчинам, осталось только читать, но и на этом поле мы давно и нещадно биты. Единственное, чем мы еще могли бы заниматься с толком, – это стреляться из-за прекрасных дам, попутно снижая общее количество идиотов на планете, но этот славный обычай, похоже, окончательно ушел в прошлое. Так что мужчины вынуждены в основном ограничиваться традиционными видами своей деятельности – а именно, гоняться за деньгами или лежать на диване в зависимости от темперамента, меряться друг с другом носами независимо от оного и совершать прочие глупые и вредные действия, покуда женщины знай себе пописывают и почитывают, успевая в промежутках еще и похлопотать по хозяйству, и детей вырастить.

С праздником, дорогие девочки, девушки, женщины и бабушки (последняя категория внесена только из застарелого уважения к этому практически исчезнувшему меньшинству)!

Пост о жанровой специфике получил mixed reviews, и мне понятны эти сомнения. Чем, собственно, плоха узкая специализация? Ведь среди врачей, например, есть специалисты по левой пятке, и в случае необходимости мы с удовольствием прибегаем к их услугам. Да и писатели обычно пишут в одном жанре, даже не думая покушаться на другие.

Но профессия переводчика все-таки предполагает многоликость, а стало быть, и универсальность. В конце концов, мы беремся переводить потому, что любим читать, а много ли среди нас тех, чьи читательские пристрастия ограничиваются одним-единственным жанром? Переводчик относится к писателю примерно так же, как актер к драматургу, но на свете полно историй о страданиях актеров, после удачно сыгранной роли навсегда застрявших в одном амплуа. Хочется ли нам повторять их судьбу?

Разумеется, это вопрос личного выбора; кому-то и в одном амплуа хорошо. Я говорил только о связанных с этим рисках и еще о том, что главные принципы литературного перевода и основанные на них технические приемы остаются одними и теми же независимо от материала, с которым мы имеем дело, будь то фильмы, пьесы, мемуары, научпоп и так далее. А специфические задачи, которые ставит перед нами каждый жанр, по сравнению с этими принципами имеют масштаб мухи в сравнении со слоном – и с этой точки зрения я готов назвать мухой не только АВП, но и ИПФ (изобретательный перевод фэнтези), и ПКД (перевод крутых детективов), и ПУК (перевод ученых книг), и ГПДЛ (головоломный перевод детской литературы – впрочем, его в виде исключения лучше уподобить стрекозе или бабочке), и перевод сочинений любого другого жанра. И почему бы вместо того чтобы всю жизнь дрессировать одну-единственную муху, не стать настоящим Повелителем Мух?

Перейду наконец к конкретике. Какие профессиональные скиллы (о харибдах пока умолчим) особенно нужны при переводе фэнтези?

Разберемся сначала, что это за жанр такой. У литературоведов здесь забавная разноголосица: одни считают фэнтези разновидностью научной фантастики (вот чудаки, правда?), а другие наоборот – НФ разновидностью фэнтези (что не менее странно). Есть, конечно, и третьи, и четвертые, ну да бог с ними – лучше не влезать в их ученый спор, целее будем. Рискну дать свое определение буквально из двух слов: фэнтези – это современная сказка. Ну, или миф. Во всяком случае, что-то с большой долей того или другого.

Что из этого следует? Во-первых, при переводе часто возникает потребность в стилизации – под героический эпос, под миф, под былину, и т.п. – или просто архаизации. Чтобы с этим справиться, нужен скилл номер один – стилистическое чутье. Вы скажете: какой же это скилл? Чутье или есть, или нет. Согласен, в зачаточном виде оно необходимо, а дальше его можно развивать, как музыкальный слух, и оснащать техническими приемами.

Но помимо былинно-сказово-мифической формы фэнтези столь же часто облекается и в другую – юмористическую или даже сатирическую. В наше время про ведьм и драконов трудно писать всерьез, и если автор не маскируется архаикой (и даже если маскируется), он скорее всего быстро начнет хохмить, как Пратчетт и Ко. Соответственно, и переводчику приходится хотя бы худо-бедно справляться с многочисленными шутками или вовсе постоянно выдерживать шутливо-ироничный тон. Вот и скилл номер два, для которого верно все то же самое, что и для первого: берете свое врожденное чувство юмора, если таковое имеется, и вооружаете его техническими ноу-хау.

Как по-вашему, есть в фэнтези еще что-нибудь этакое, специфическое? Только говорящие имена обсуждать не стоит, а то оскомину набила эта тема. Ну и понятно, что авторы все разные и каждый свои задачки ставит – это уж как всегда.

Вам приходилось слышать голоса? Мне вчера вечером не давали покоя, зудели наперебой:

– Здесь вам не Церера, здесь климат иной,
Идут церерки одна за одной…

– Как-то утром на рассвете заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-церерянка собирала виноград…

– Здесь птицы не поют, деревья не растут,
И только толпы церерян врастают в землю тут…

– И не умрет надежда
До той поры, пока
Церерцы небо держат
На каменных руках…

– На Церере всегда туман,
Дым твоих сигарет,
Если хочешь сойти с ума,
Лучше способа нет…

– Если б знали вы, как мне дороги
Церерянские вечера!

– А на Церере, братцы, на Церере
Я такие видел чудеса…

– Скажу вам, Шура, как церерец церерцу:
Кефир хорошо помогает от сердца…

– Церера – мой компас земной…

– Мы ребята-церерята…

Слава богу, потом пришел кто-то невидимый, попросил всех заткнуться и сказал:

– На Церере и уксус сладок.

И после этого я наконец заснул.

Набирает ход наш семестр в "Азарте". Расскажу про это поподробней: может, кто-нибудь еще захочет (и успеет) пополнить наши стройные ряды.

Группы немецкой прозы (Анна Кукес) и английской поззии (Григорий Кружков) уже трудятся вовсю, но там и свободных мест не осталось. У французов тоже работают две небольшие группы - студия и продолжающие, а группа новеньких еще не подобрала себе удобное время, и туда можно успеть попасть. Вести ее, как обычно, будет Наталья Мавлевич.

Завтра вечером, в 19.00 мск, стартует итальянская группа под предводительством Анны Ямпольской. Если вы владеете этим экзотическим языком и хотите перевести с него что-нибудь прекрасное, вам туда, но надо поскорей сообщить нам об этом, а то поезд укатит без вас.

Небольшая группа английской прозы собралась на вечер пятницы; начнем или уже на этой неделе, или на следующей. Первые пять семинаров мои, следующие пять - Голышева. Тоже можно успеть, если не тормозить.

Ну, и группа фэнтези - все как на подбор, в чешуе как жар горя, а с ними дядька, то бишь я, хоть и без бороды. Время мы тоже еще не выбрали, на днях этим займемся.

Если кто чего недопонял, но хотел бы допонять, все подробности, как обычно, здесь.

Самое интересное в результатах опроса – то, что третий вариант выбрали меньше половины участников. А он-то и есть правильный; в этом легко убедиться, если полистать Корпус. Выдавливают там часто и по-разному – кто из себя, а кто и так, но ясно, что ошибки в обоих случаях нет.

О чем это говорит – о том, что мы тут все не шибко грамотные? Нет, конечно. Дело здесь в другом. У нас часто возникают сомнения насчет правильности написанного или того, что нам хочется написать, и при этом мы сами того не замечая предполагаем, что граница между правильно и неправильно четкая и одинаковая для всех. Но на самом деле в языке (любом) имеется широкая серая зона, где каждый его носитель – особенно если он относится к категории, скажем так, грамматически озабоченных – склонен путать правильно и неправильно с нравится и не нравится. И даже границы этой зоны для всех немножко разные, не говоря уж о разнице мнений внутри нее – как видите, симпатии между первым и вторым вариантами тоже распределились примерно поровну.

Хорошо это или нет? По-моему, хорошо – ведь отчасти этим и объясняется то, что все мы пишем по-разному, даже когда переводим. Известно же, что стиль – это человек. Я вот, к примеру, наверняка выбрал бы в этом опросе второй вариант (если б не знал, что правилен третий), но именно потому, что знаю за собой склонность к – может быть, излишнему – занудству и педантизму. Я скорей переварю картошку, чем недоварю, а если потеряю любимую кружку, буду часами искать ее по всему дому и выносить всем вокруг мозг вместо того, чтобы просто взять другую. Странно было бы, если б это не отражалось на моей манере письма…

А помнить, что все мы сплошь и рядом принимаем не нравится за неправильно, полезней всего редакторам. Но и всем остальным тоже не мешает – и не только по отношению к текстам, а вообще по жизни.

Многие спрашивают, как переводчику нащупать верную дистанцию между подстрочником и отсебятиной. Это так же трудно, как пройти между Сциллой и Харибдой, между собакой и волком, между огнем и полымем, – и, не в силах дать вопрошающим точные и разумные инструкции, я так часто рисую в ответ одну и ту же картинку, что ее, пожалуй, уже пора зафиксировать письменно.

Итак, ты идешь за грибами по осеннему лесу где-нибудь в средней полосе – скажем, на Владимирщине (там некогда гулял и я, но вреден север для меня…). Основная часть пути пролегает по старой, заброшенной лесной дороге, по которой уже давно никто не ездит, да и пройти-то почти невозможно. Вся она в кочках и колдобинах; местами густо заросла травой чуть ли не по колено, где-то ее перегородило огромное упавшее дерево, в разбитых кривых колеях полно луж неведомой глубины – а если вздумаешь ступить на глинистую горбину между ними, тут-то и поскользнешься, и грохнешься аккурат в самую грязищу. Так что приходится тебе все время шагать не прямо по дороге, а по ее краешку или параллельно ей, но при этом как можно ближе, – то по едва заметной тропке, которую протоптали до тебя умные и осторожные люди, а то и вовсе по целине, где хватает своих препятствий – кустов, ухабов, низко нависших веток, – но все ж таки более преодолимых. А если удается в какой-то момент выбраться обратно на главную дорогу и пройти десяток-другой метров по ней самой – что ж, спасибо, грех этим не воспользоваться.

И вот еще какая интересная вещь. Порой поневоле отойдешь от обочины в лес всего на пару шагов – а там, глядишь, беленький. И те, кто прет прямо по дороге, спотыкаясь, чертыхаясь и разбрызгивая грязь, в жизни его не заметят.

Леша, снявший про перевод имен в «Гарри Поттере» ролик с живыми портретами, на днях сообщил мне, что этот ролик набрал довольно много просмотров (сейчас уже больше семнадцати тысяч). Он этим очень доволен, а у меня ощущения противоречивые. С одной стороны, огорчаться вроде бы нечему, а с другой, я не слишком люблю оживленные дискуссии (это мягко выражаясь) о переводе говорящих имен, шуток, каламбуров и так далее – словом, о той стороне нашей деятельности, где все зависит в первую очередь от остроумия переводчика да еще от везения, поскольку иногда хорошее решение подсказывает сам язык. В этом нет системы, а стало быть, нет настоящего мастерства, однако у непрофессионалов, которые затевают эти дискуссии или следят за ними со стороны, может сложиться, да и складывается, впечатление, что переводить тексты, где нет или очень мало каламбурчиков и вообще «непереводимой игры слов» – плевое дело и качество всего перевода определяется именно тем, как переводчик справился с этими головоломными задачками.

Да нет же. Конечно, и при решении таких задачек многое зависит от вкуса переводчика и его чувства меры (и такта), а все это тоже необходимые элементы профессионализма, но оценивать уровень этого самого профессионализма надо все-таки не по этим кажущимся вершкам, а по корешкам – по качеству той огромной черновой работы, которую приходится выполнять в процессе перевода любой хорошей книги. А придумал ты удачную шутку – ну молодец, возьми с полки пирожок. Только не думай, что за это тебе диплом с отличием полагается, иди сначала выучи на отлично сопромат.

Вот тут можно послушать пьеску Торна «Гарри Поттер и проклятое дитя» в моем переводе. Насколько хорошо ее читают, мне судить трудно – я вообще мало что понимаю в аудиокнигах. Но то, что перевод не пропал, а как-то живет своей жизнью, приятно.

Некоторые поклонники эпопеи эту пьесу презирают, но я переводил ее с удовольствием, безвозмездно (то есть даром) и без всяких надежд на публикацию. Обычно я альтруизмом не страдаю, но тут чувствовал себя в долгу перед фан-клубом, поскольку переводить шестую мы отказались в первую очередь из-за моего каприза (отчуждения, видите ли, не захотел, вот ведь какая цаца).

И вот еще что любопытно: Adolescence, который всех сейчас на уши поставил, – это продукция того же Джека Торна (я, кстати, посмотрел – вполне прилично, только one continuous take камеры почему-то утомляет). Он вообще больше сценарист, чем драматург (сериал по Пулману – тоже его работа), и когда я переводил «ПД», мне временами мерещилось, что это сценарий. Разговор о жанровой специфике мы еще обязательно продолжим и, надеюсь, попробуем разобраться, в чем разница между пьесами и сценариями (с точки зрения диалогов, конечно); во всяком случае, мне было бы интересно.

#впоискахстиля

Ошалев в Барселоне от Гауди, я пытался избавиться от кишащих в мозгу коноидов, геликоидов и пентаклей с помощью книги одного малоизвестного писателя (на ее обложке прямо так и написано: «малоизвестный Довлатов»; представляю, как это развеселило бы его самого) и наткнулся там на одно восхитившее меня место. В отчете о некоей писательской конференции в Калифорнии (прошу заметить, реальной) С.Д. пишет:

«Бабель, например, какой писатель? Допустим, еврейский. Поскольку был евреем из Одессы.
Но Вениамин Каверин тоже еврей. Правда, из Харькова».

Тут составители дают сноску: Каверин (кстати, вы знали, что на самом деле он Зильбер? нет? ну, теперь живите с этим) был родом из Пскова (а позже, добавлю, жил в Ленинграде), о чем Довлатов наверняка знал, но переселил его в Харьков, поскольку не мог употребить в одной фразе два слова, начинающихся на одну и ту же букву (это его правило вам наверняка известно, а если нет, живите теперь еще и с этим). Конечно, редко кто из писателей способен плюнуть в лицо герру Факту с такой диогеновской прямотой, как малоизвестный Сергей Донатович (заметьте еще раз, что это рассказ о реальном событии с реальными действующими лицами, то есть по сути не фикшен, а нон-фикшен, и наврал Довлатов не про какого-нибудь вымышленного героя, а про самого натурального Каверина), но в той или иной степени подобное случается чуть ли не со всеми хорошими авторами: когда в прозе встречаются Литература и Реальность, одной из них приходится потесниться, и понятно, в чью пользу делают выбор те, кто всерьез озабочен качеством своего продукта.

Поскольку писательская кухня сродни переводческой, полезно здесь заглянуть Довлатову через плечо. Неужто нельзя было вывернуться из положения менее нахальным образом? Почему было не написать, к примеру, «Только из Пскова»? Рискну предположить: потому что в предыдущей фразе есть тоже, и хотя между тоже и только оказалась бы точка, эти слова все-таки стояли бы чересчур близко друг к другу для того, чтобы Довлатов мог это вынести. А еще рискну предположить, что он (возможно, подсознательно) не хотел отказываться тут от слова правда именно потому, что его тесное соседство с откровенной ложью доставляло ему (возможно, подсознательно) некое извращенное удовольствие. Кстати, именно способность испытать такого рода удовольствие и делает человека настоящим писателем.

Ну, или – на худой конец – переводчиком.