— Психологически самое тяжелое — потеря репродуктивной функции. Мобилизованный — молодой парень, 25 лет, остался без ног и без половых органов. Его мама попросила со мной пообщаться. Смотрит на тебя и говорит: «А зачем мне все это дальше? Кому я нужен теперь?»
Российские военные, вернувшиеся с войны, не получают системную психологическую поддержку от государства. Но с некоторыми из них работают психологи-волонтеры. Мы поговорили с одним из таких специалистов.
«В роли психолога я должен засунуть свою гражданскую позицию глубоко-глубоко, потому что я работаю на того, кто сидит передо мной.
Во-первых, потому что людям надо помогать независимо от того, что у человека сегодня в голове. Надо множить добро. Во-вторых, люди могут менять свою позицию. И в-третьих, если я начну проводить селекцию — этим помогаем, этим не помогаем, — то я не ту профессию для себя выбрал. У меня пока не было клиентов, совершивших военные преступления. Пока что я работаю с любым, кто готов вести дискуссию.
Я тоже отец, у меня трое детей, сыну 26 лет. Мальчик, с которым я сейчас работаю, [25-летний мобилизованный, оставшийся без ног и половых органов] младше моего сына. И я понимаю, что без меня ему будет тяжелее. Значит, я должен делать свою работу.
Моя личная позиция, как гражданина: должна быть гражданская дискуссия. Люди должны проговорить все, что произошло, сделать выводы, наказать виновных, а невиновных участников отпустить и не давить их морально. Иначе мы получим сотни тысяч людей, выкинутых из социума и умеющих стрелять и убивать».
Как работать с теми, кто лишился на войне конечностей? Почему после возвращения с войны ветераны совершают суициды? С чем столкнется общество, если не начать работать с этими людьми уже сейчас?
— Психологически самое тяжелое — потеря репродуктивной функции. Мобилизованный — молодой парень, 25 лет, остался без ног и без половых органов. Его мама попросила со мной пообщаться. Смотрит на тебя и говорит: «А зачем мне все это дальше? Кому я нужен теперь?»
Российские военные, вернувшиеся с войны, не получают системную психологическую поддержку от государства. Но с некоторыми из них работают психологи-волонтеры. Мы поговорили с одним из таких специалистов.
«В роли психолога я должен засунуть свою гражданскую позицию глубоко-глубоко, потому что я работаю на того, кто сидит передо мной.
Во-первых, потому что людям надо помогать независимо от того, что у человека сегодня в голове. Надо множить добро. Во-вторых, люди могут менять свою позицию. И в-третьих, если я начну проводить селекцию — этим помогаем, этим не помогаем, — то я не ту профессию для себя выбрал. У меня пока не было клиентов, совершивших военные преступления. Пока что я работаю с любым, кто готов вести дискуссию.
Я тоже отец, у меня трое детей, сыну 26 лет. Мальчик, с которым я сейчас работаю, [25-летний мобилизованный, оставшийся без ног и половых органов] младше моего сына. И я понимаю, что без меня ему будет тяжелее. Значит, я должен делать свою работу.
Моя личная позиция, как гражданина: должна быть гражданская дискуссия. Люди должны проговорить все, что произошло, сделать выводы, наказать виновных, а невиновных участников отпустить и не давить их морально. Иначе мы получим сотни тысяч людей, выкинутых из социума и умеющих стрелять и убивать».
Как работать с теми, кто лишился на войне конечностей? Почему после возвращения с войны ветераны совершают суициды? С чем столкнется общество, если не начать работать с этими людьми уже сейчас?
False news often spreads via public groups, or chats, with potentially fatal effects. These entities are reportedly operating nine Telegram channels with more than five million subscribers to whom they were making recommendations on selected listed scrips. Such recommendations induced the investors to deal in the said scrips, thereby creating artificial volume and price rise. Oleksandra Matviichuk, a Kyiv-based lawyer and head of the Center for Civil Liberties, called Durov’s position "very weak," and urged concrete improvements. At the start of 2018, the company attempted to launch an Initial Coin Offering (ICO) which would enable it to enable payments (and earn the cash that comes from doing so). The initial signals were promising, especially given Telegram’s user base is already fairly crypto-savvy. It raised an initial tranche of cash – worth more than a billion dollars – to help develop the coin before opening sales to the public. Unfortunately, third-party sales of coins bought in those initial fundraising rounds raised the ire of the SEC, which brought the hammer down on the whole operation. In 2020, officials ordered Telegram to pay a fine of $18.5 million and hand back much of the cash that it had raised. Telegram has become more interventionist over time, and has steadily increased its efforts to shut down these accounts. But this has also meant that the company has also engaged with lawmakers more generally, although it maintains that it doesn’t do so willingly. For instance, in September 2021, Telegram reportedly blocked a chat bot in support of (Putin critic) Alexei Navalny during Russia’s most recent parliamentary elections. Pavel Durov was quoted at the time saying that the company was obliged to follow a “legitimate” law of the land. He added that as Apple and Google both follow the law, to violate it would give both platforms a reason to boot the messenger from its stores.
from ua
