Тюрбан

Тюрбан в средневековой Центральной Азии стал не просто головным убором, а маркером перехода в новую общность — мусульманскую. Принятие ислама не всегда означало мгновенный отказ от монгольской идентичности: например, хан Ильханидов Гасан начал носить тюрбан лишь через два года после обращения, о чем упоминает Рашид ад-Дин (достаточно важная деталь о процессах обращения).

Смена атрибутов власти часто носила принудительный характер. Историк Вассаф описывает, как при Туглуке Тимуре монгольскую шапку сарагуч (с загнутым концом и меховой оторочкой у знати) запретили таджикам, а придворных заставили носить одежду, «соответствующую вере». Жесткие меры доходили до абсурда: при хане Мухаммеде (XV в.) тем, кто отказывался от тюрбана, якобы вбивали в голову гвоздь.

Золотоордынский хан Джанибек заставил войска надеть тюрбаны и плащи, а его отец Узбек, по словам аль-Сафади, публично отказался от сарагуча — символа монгольской власти. Даже массовое обращение 120 тысяч чагатаидов при Туглуке Тимуре сопровождалось обрядом бритья голов, словно стиранием прежней идентичности.

См. Peter Jackson, The Mongols and The Islamic World, P. 332

https://www.group-telegram.com/negizdelgenjol/907

По теме заявления Hüdapar о том, что в Конституции Турции необходимо гарантировать признание курдов

В современной Турции концепция «турецкой идентичности» основана на унитарном национализме, где все граждане Турции считаются турками, независимо от этнической принадлежности. Любая попытка пересмотреть этот принцип наталкивается на сопротивление как у националистов (mhp, iyi parti), так и у самой правящей ak parti, несмотря на их временные альянсы с курдскими силами.

Hüdapar, будучи партией, корни которой уходят в радикальную курдскую исламистскую организацию Hizbullah (не путать с ливанской), поддерживает правящую коалицию и получила места в парламенте именно благодаря союзу с Партией справедливости и развития (ak parti/партия Эрдогана). Её риторика отличается от позиций светских курдских движений, таких как hdp (ныне dem), поскольку вместо этнического национализма она делает ставку на исламскую идентичность. И это позволяет власти балансировать курдский вопрос, не давая курдам консолидироваться вокруг одной силы.

Иными словами, Hüdapar тестирует границы допустимого в рамках союза с ak parti. Однако единственное, чего сможет добиться курдская религиозная партия - создание новой линии напряженности в турецкой политике, начиная с дополнительных трений внутри правящей коалиции.

В продолжение темы Балкан и относительности исконных исторических земель.

Французская этнографическая карта полуострова 1861 года, еще до распада Османской империи.

Самое любопытное здесь даже не Косово. А то, насколько как люди до эпохи национальных государств жили вперемешку.

И это касается далеко не только Балкан.

Историческое заявление

с выводами у меня наверное будет посложнее, но само существование двух терминов вызывает интерес

Византийские рыцари

Византия оставалась Восточным Римом только на словах. Хороший пример — армия времён Комнинов.

Византийская армия развивалась по общему средневековому тренду — больше кавалерии, меньше пехоты. И даже несмотря на то, что пехота всё ещё составляла около 60% войск, к ней относились как к пушечному мясу. За настоящих солдат их никто не считал. Это если верить ромейским хронистам X века.

При Комнинах ставка на тяжёлую кавалерию дошла до крайности. Ударной силой стали западноевропейские наёмники — рыцари, то есть.

Более того, Мануил Комнин решил создать своих, византийских, рыцарей. В его императорской гвардии появилась кавалерийская часть, вооружённая и обученная по западному образцу.

А лёгкую конницу комплектовали из турецких, болгарских и печенежских наёмников.

Византийской эта армия оставалась, потому что подчинялась императору Византии. Обычная такая многоязыкая наёмная армия. И военных трактатов в Константинополе уже никто не писал.

Доходило до смешного. Византийский историк Никита Хониат, описывая сражение византийцев с венграми на Дунае, специально отметил: по вооружению армии вообще друг от друга не отличались.

Так что армия эпохи Возрождения Комнинов выглядела как сборная средневековой Европы: французские, итальянские и немецкие рыцари, греческая пехота и турецкие конные лучники.

И все несутся в бой с криком "во славу Рима".

В общем, такой же хаотичный винегрет, каким была и сама империя.

Руины как метафора

Для писателей эпохи Османской империи руины символизировали потерю, но гораздо более величественную, чем ушедшие цивилизации или течение времени. Османские писатели увековечивали память о прошлом. В одном незабываемом разделе Книги дуа (молитв), которая была написана около 1500 года и стала духовной классикой для поколений османских читателей, длинная очередь героев проходит в лирической литании ушедшего времени. Там есть пророки, начиная с Иисуса и Моисея, и святые, от праведных халифов до суфийских мастеров, таких как Руми. Есть царь Дарий, Навуходоносор, фараоны Египта. Здесь есть мастера эллинистической и индийской наук, в том числе Платон, Аристотель и Гален, а также вся толпа героев из Персидской Шахнамы (Книги Царств): «Все, кто обитает у основания Истины, некоторые радостные, некоторые печальные». Она завершается плачем:

"Где Цезари, которые правили Римом? Где хосров, повелевавший миром?
Где халифы Ислама? Где Амиры Вселенной?
Где Аббасиды и их могущество? Где Марваниды и их власть?
Где Чингиз и его сыновья? Где их династии и потомки?
Где Дом Сельджуков и его ханы? Где Дом Османа и его хаканы?
Где Султан Мехмед и его сила? Где эта слава и благоговение? Где эта сила и могущество? Где этот прыжок перед атакой? Где отмщение, прочность? Где величие, доблесть?"

Руины, однако, для османских писателей, были больше этого. Руины олицетворяли потерю, лежащую в основе всего. Когда османские поэты писали о руинах, они обычно имели в виду сердце, или таверну - они были одним и тем же, и оба были местами развалин. Фигани (ум. 1532) писал: И так как эта твердосердечная разрушила область моего сердца, она кажется разрушенным городом, и камня не осталось на камне». Или Эсрар Деде (стих 1796):

В руинах, в таверне - построенное продолжает стоять
Снаружи — памятники, цивилизации, лежат рухнувшие, разрушенные.

Для Яхьи (ум. 1644) руины в сельской местности соответствовали опустевшему, лишенному состоянию сердца.

Уничтожь обитель моего сердца, не оставляй ни одного камня, стоящего на камне.
Сделай это, и пусть путники называют его руиной.

Но находиться в руинах не было плохо для поэтов. Настолько болезненный, каким может быть опыт, они приветствовали его, потому что это само по себе давало возможность понять истинную природу вещей. Быть разрушенным, в состоянии полной потери - только в таком состоянии возможна внутренняя трансформация, а внутренняя трансформация - это то, про что была жизнь. Растворение не было трагедией, в этом был весь смысл. Темный интерьер таверны, окутанный болью тоски и потерянной любви, освещал внутреннее сердце. Медленное опьянение было похож на соскальзывание в сон, но это сон, из которого возможно духовное пробуждение. Физули (ум. 1556), например:

В углу этой таверны Физули нашел сокровище восторга
О, Боже, это святое место, пусть оно никогда оно не превратится в руины.

И Ревани (ум. 1524):

Подобно пузырям вина, дервиш уступает свою корону питью
и блуждает по миру, из таверны в таверну.

(Дуглас Говард)

Когда пантюркизм наткнулся на османизм