Сразу скажу: крайне не рекомендую Лебовиц тем, у кого нет чувства юмора и кто не способен смеяться над собой.

Что касается меня, то мне довольно трудно даётся современная публицистика с её обязательным сочувствием, обезжиренным тоном и аккуратным обходом острых углов. Поэтому после свежевышедшего «Вношу ясность» я чувствовала себя так, будто провела неделю рядом с человеком, который называет вещи своими именами и совершенно не собирается извиняться за то, что эти имена кому-то не нравятся.

Это критический сборник в самом прямом смысле: Лебовиц высказывается буквально обо всём, что её раздражает — а раздражает её почти всё. Под прицелом оказываются культ здоровья, современное искусство, туристы, мода, ещетритысячиразныхвещей и технологии. Последним достаётся особенно щедро: компьютерам, смартфонам и всей идее цифрового прогресса, который, по её мнению, сделал людей одновременно более занятыми и более глупыми.

Лебовиц часто называют технофобкой, потому что у неё нет ни компьютера, ни смартфона, а книги она читает исключительно в бумаге. Но, как мне кажется, дело не в страхе перед технологиями и не в позе, которую ей регулярно приписывают, а в выборе в пользу другого ритма жизни, почти аналогового. Отсутствие телефона для неё — это не ограничение, а способ замечать больше: детали, абсурд, паузы, интонации. Я часто вспоминаю её интервью The Cut, в котором она рассказывает, как Джимми Фэллон подарил ей Kindle:

«Я знаю, что ты подарил мне его, потому что у меня его нет. Знаешь, чего ещё у меня нет? Бентли».

В сборник вошли тексты, написанные в 70–80-х годах — колонки для Interview и Vanity Fair, а также более поздние интервью. По нынешним меркам это довольно неполиткорректные тексты. Мне трудно представить, чтобы подобные эссе сегодня публиковали в условном New Yorker, но в этом и парадокс — сейчас они звучат куда точнее, чем тогда, когда были написаны.

Чтобы не счесть сборник сплошным брюзжанием (а местами это именно оно), лучше читать его как толстый журнал. Не залпом, а по паре текстов за раз. Я держала книгу у кровати и читала по 5–7 эссе на ночь. Это и смешно, и вполне эффективно как средство от веры в человечество.

Ну и да: если вы из тех, кто читает с карандашом, готовьтесь исчеркать приличную часть книги. Если без — просто будете фотографировать страницы и скидывать их друзьям.

#чтопочитать

The Onion вернулся в печать, и это прекрасно.

Только сейчас прочитала новость годичной давности, что одна из самых знаменитых англоязычных сатирических газет — The Onion — снова выходит на бумаге. Первый номер после десятилетнего перерыва напечатали в августе прошлого года, и теперь издание выпускается ежемесячно.

Если вы вдруг не в курсе: The Onion — это легендарное американское издание, которое с конца 80-х красиво издевается над политикой, обществом, медиа и здравым смыслом, мимикрируя под серьёзное СМИ. То есть если вы не знаете, что это сатира, вполне можете принять написанное за чистую монету. Я так пару раз попадалась.

Типичный заголовок там выглядит примерно так: UN Moves From 'Warnings' to 'Stern Warnings' in Response to Russian Actions (= ООН переходит от «предупреждений» к «строгим предупреждениям» в ответ на действия России). Меня такое невероятно веселит.

И вот теперь The Onion снова можно читать не только в браузере, но и в бумаге. Это случилось после того, как журналист Бен Коллинз и несколько его единомышленников выкупили газету и решили апгрейднуть её в духе олдскульного веселья. При этом редакционная свобода осталась у авторов, что само по себе редкость и радость.

Я вообще обожаю всратые медиаинициативы. Мне кажется, медиа — это не только про миссию, влияние, нативку и трагедию локальных редакций, но ещё и про удовольствие. Сделать что-то, потому что это смешно. Потому что мир слишком серьёзный и хочется, чтобы хоть где-то в нём можно было просто крупно повеселиться и повеселить других. The Onion с этим блестяще справляется.

Мы или не мы?

Интернет, как известно, существует ради двух вещей: чтобы спорить с незнакомцами и чтобы однажды выяснить, что твои странности не уникальны. Сегодня узнала о существовании Всемирного клуба душнил, и внезапно почувствовала, что нашла своих.

Участники клуба гордятся тем, что их интересы кажутся окружающим невыносимо скучными. Однажды они три недели — три! недели! — обсуждали, как правильно вешать рулон туалетной бумаги: к стене или от стены. Позже один из участников организовал экскурсию вокруг автобуса. Не внутрь, не по маршруту, а по периметру, пока водитель вдохновенно объяснял устройство стеклоочистителей.

Женщины, как правило, в этот клуб не рвутся. Возможно, потому что нам приходится называть вещи своими именами. И если жизнь начинает напоминать инструкцию по сборке плинтуса — большинство диагностирует у себя депрессию, а не чувство глубокого удовлетворения. И уж точно не называет это хобби. Хотя, надо сказать, я ощущаю некоторое эмоциональное родство.

Всегда думала, что обладаю тонким даром вызывать у окружающих лёгкое недоумение своим интересом к выцветшим шрифтам, старым буклетам авиакомпаний и рецензиям на книги, которых никто не читал. Но рядом со знатоками сортировки скрепок по годам выпуска я абсолютно неконкурентоспособна.

До сегодняшнего утра не знала о существовании нотных печатных машин. На фото — Keaton Music Typewriter. Устройство позволяло печатать элементы нотной записи (ноты, ключи, паузы, штрихи) вручную, с точной привязкой к нотному стану. Каждый символ ставился отдельно, с ручной регулировкой по вертикали.

Судя по видео, где на этой машинке печатают, несложно понять, почему она не прижилась (печатать дико долго и кропотливо). Но какая же красота.

Я не ем свинину, но свинина, похоже, питает ко мне самые нежные чувства. Иначе не могу объяснить, почему, когда я заказываю в доставке куриные чипсы, в составе через раз обнаруживается свиной шпик. Это как просить чёрный кофе, а получить латте, потому что бариста решил, что так вкуснее. Спасибо, но я предпочитаю сама решать, что мне вкуснее.

Всегда казалось, что у меня минимальные запросы. Я не требую раввина на кухне, не настаиваю на сертификате кашрута или халяль. Просто хочу, чтобы курица оставалась курицей, но, судя по всему, это не самое очевидное условие.

Апофеоз случился пару лет назад в Петербурге. Я заказала драники — скромное, честное блюдо, в описании которого не было ни намёка на свинину. И что же? Правильно — драники прибыли с куском бекона сверху. Не сбоку, не рядом. Сверху! Как вишенка на торте, только из свинины.

На вопрос о том, что бекон делает в блюде, официант буднично ответил, что ресторан «не обязан указывать все ингредиенты» и «это у нас стандартная подача». Ну конечно. Что ещё вы там не обязаны? Сообщать о кальмарах в малиновом пироге? Стандартная подача, my ass.

Вот за это (в числе прочего) я и люблю Израиль. Там могут подать тартар с тхиной или роллы с бататом, но вас как минимум об этом предупредят. И если на упаковке написано «курица», внутри будет именно курица. И никакой свинины, это уж наверняка.

«То, что никто из одноклассников не хотел с вами дружить, — ещё не основание для издания вашей книги» — утверждала наш любимый мизантроп Фрэн Лебовиц. Как люди читающие, мы с ней полностью согласны. И вы только попробуйте не согласиться.

Несмотря на бесконечный поток едких реплик в документальном сериале Мартина Скорсезе «Представьте, что вы в городе», литературное наследие Лебовиц невелико. Но хорошая новость: оно наконец-то появилось на русском. Совсем недавно в издательстве Corpus вышел сборник культовых текстов Лебовиц «Вношу ясность».

Мы не только прочитали книгу (от корки до корки, конечно), но и решили устроить розыгрыш. Ставим на кон:

• 6 экземпляров «Вношу ясность»,
• 3 книги-сюрприза,
• 3 футболки от литературного клуба Алёны Долецкой «Пойду почитаю».

Для участия в розыгрыше вам нужно подписаться на три отличных канала:

1. Еврейка у микрофона — канал о книгах, которые автор действительно успевает прочесть до того, как рекомендовать вам.

2. Пойду почитаю — канал литературного клуба Алёны Долецкой.

3. Bon Mot — канал о стиле жизни, центральное место в котором занимает библиотека.

Не забудьте нажать кнопку Участвовать. Победитель будет выбран с помощью бота 19 июня.

Порядок перечисления призов соответствует порядку победителей. Всего будет 12 победителей. Приз может быть отправлен только по территории РФ.

Участников: 935
Призовых мест: 12
Дата розыгрыша: 17:00, 19.06.2025 MSK (завершён)

Победители розыгрыша:
1. Elena Chekmareva - 3dli2r
2. Daria - 3dbc0d
3. Norra-wn-100 - 3ecsr7
4. Айна - 3db421
5. NM - 3dbneh
6. Olga Yasnopolskaya - 3dcht4
7. nanan - 3db0kt
8. Elena Budogyants - 3db8ul
9. Марина - 3ddjs9
10. Olga Ishmitova - 3dbhvl
11. Izabella - 3e9g2v
12. Diana - 3dfo3b

Книги о книгах — мой личный фетиш, несмотря на то, чаще всего они разочаровывают. Обычно это вариации на тему «я вырос в доме, полном книг», «в детстве меня водили в библиотеку», «книга — лучший друг» или «в книжном было уютно, как дома». Всё это, возможно, правда, но дико пресно и не имеет под собой никакой ценности. «Истории торговца книгами» Мартина Лейтема — редкое исключение. Хотелось верещать от восторга, пока читала.

Теперь методично подсовываю ее всем, кто разделяет мой интерес к тем, кто имел неосторожность связать свою жизнь с физическим существованием книг — разносчикам-книгоношам, букинистам, торговцам, складским работникам и прочим несчастным, обреченным вечно перекладывать книжные кирпичи с одного места на другое.

Это тот случай, когда мемуары читаются как любовное письмо, хотя автор не особенно-то и склонен к романтизации. Лейтем — не просто книготорговец с многолетним опытом (в прошлом — сотрудник Waterstones, позже — владелец независимого магазина в Йорке), но и профессиональный историк, и это сочетание прекрасно работает. Книга состоит из множества культурно-исторических зарисовок: что читали и как читали в разные века, как книги передавали, продавали, прятали, запрещали, уничтожали, дарили, забывали и снова находили.

Иронично, что Лейтем по сути пишет о предмете, который обычно ассоциируется с тишиной, медлительностью и покоем, но сама книга местами читается как остросюжетная хроника. Мне было интересно абсолютно всё: от историй книготорговцев, развозивших романы по шотландским деревням XVIII века, до массовых изданий chapbooks за пенни, аптечных библиотек Boots, маргиналий на полях, продавцов, читателей, подпольщиков, книжных развалов в Нью-Йорке, Лондоне, Венеции и Париже — и всех тех, кто делает книги книгами.

Кроме того, в книге полно крышесносных фактов. Например, я не знала, что в нью-йоркском Strand можно сыграть свадьбу в Rare Book Room. Или что Дэвид Митчелл, автор «Облачного атласа», начинал консультантом в отделе художественной литературы Waterstones — и, разумеется, про это тоже есть история. Или что появление манги устроило форменный бардак в международной классификации библиотечных фондов: её пытались одновременно засунуть в искусство, графические романы, детскую, взрослую литературу и иностранные языки. Да и историю про устройство Британской библиотеки, которую после моего поста растащили по интернету, я, кстати, тоже подцепила у Лейтема.

В общем, дико крутая вещь. Если вас прёт и зажигает все книжное и околокнижное — срочно читайте. Не пожалеете.

#чтопочитать

Долго шла к этому решению, но теперь я веду канал не одна.

Знакомьтесь, младший регавктор. Он же Кузя, Кукурузкин, Синхрокузетрон, Кузенатор и Кузенштерн.

Добро пожаловать в семью, малыш.

Кузя появился в нашей жизни задолго до того, как мы впервые его увидели — всего через три дня после рождения он уже числился в семье, хотя до личного знакомства и первого «кто тут шабака-барабака» оставалось ещё три месяца.

Когда настало время выбирать имя, выяснилось, что всё не так просто: по правилам питомника у всех щенков в этом помёте паспортные имена должны начинаться на «Я».

Мы долго пытались придумать что-то приличное, но варианты, которые приходили в голову, звучали либо как имена из учебника по древнерусской истории, либо как имена персонажей оперетты.

В процессе муторных абсурдных переборов родилось «Якудза». Имя показалось настолько нелепым, что стало идеальным. Если Якудза — то дома, конечно, будет Кузя. А раз Кузя — значит, я официально кузькина мать.

P.S Как позже выяснилось, имя в паспорте нам выбрать не дали, поскольку заводчик вписал своё. Так что официально он никакой не Якудза, но, тем не менее, Кузя остался Кузей, и это уже не обсуждается.

Это, говорят, нормально. Хотя я не уверена, что «нормально» — подходящее слово для ситуации, в которой я третью ночь подряд ставлю будильники, чтобы щенку не было одиноко.

Он спит, как младенец: много, чутко и где попало. Я же, по ощущениям, не сплю вообще. Если Кузя бодрствует, я слежу, чтобы он не ел провода, тапки, телефоны и прочие деликатесы. Если спит, мне всё равно надо маячить где-то поблизости, потому что стоит мне исчезнуть из поля зрения, как нежный регавктор просыпается и начинает проникновенно скулить, будто я бросила его в дремучем лесу, полном голодных койотов.

Чтобы вы понимали уровень моего невменоза: утром я позвонила в ветклинику и совершенно серьёзно попросила записать Кузю к педиатру.

Абсолютно не понимаю, как женщины растят детей и не спят годами. Вы сверхлюди. Я после трёх ночей без сна начала воспринимать кофеварку как живого собеседника.

Наконец дошли руки до «Младшего брата» Кори Доктороу, и снова появилось странное двойственное ощущение: с одной стороны — восхищение точностью и дальновидностью, с другой — недоумение, почему до сих пор никто не перевёл его нон-фикшн на русский.

Доктороу — один из немногих, кто не просто предсказал «мёртвый интернет», но и подробно описал, как именно он будет умирать. (Для справки: dead internet theory — это гипотеза о том, что значительная часть контента и активности в сети сгенерирована ботами или корпорациями, а прежняя, условно «живая» сеть, осталась в прошлом)

Ещё в нулевые, когда все упивались свободой блогов и торрентов, Доктороу предупреждал, что это не естественное состояние сети, а временная аномалия, которую скоро заменят таргетированная реклама, пэйволлы и прочий цифровой мусор. Тогда его слова казались паранойей футуриста, а сейчас это реальность. И как минимум по этой причине мне безумно интересно за ним следить.

Днём посмотрела его интервью о Picks and Shovels — новом романе о золотом веке технооптимизма, о Сан-Франциско начала 2000-х, когда интернет ещё воспринимался как территория свободы, эксперимента и горизонтальных связей, а не как архитектура тотального контроля, выстроенная вокруг интересов нескольких платформ.

Доктороу буквально на пальцах объясняет, как всё изменилось: как платформы сначала привлекали пользователей, соблазняли пользователей удобством, потом выжимали их до последней капли, а в финале скатывались в то, что он называет enshittification — в состояние, когда некогда классный сервис превращается в неудобный, бесполезный и отчасти вредный инструмент для всех, кроме владельцев. Мощная заявка, теперь хочу прочесть.

Отдельно обидно, что до сих пор никто не перевел на русский его Chokepoint Capitalism. Сама прочитала её по рекомендации из чата, и это, на мой вкус, шикарная и довольно понятная книга о том, как корпорации превратили творческие индустрии в систему узких горлышек: где авторы получают гроши, а платформы — миллиарды.

Меня правда удивляет, что одни и те же бестселлеры бесконечно кочуют из сезона в сезон, а важные и своевременные книги остаются за бортом. Доктороу — именно тот автор, которого мне (и, думаю, многим) катастрофически не хватает. Я читаю в оригинале, но хочется, чтобы его тексты были доступны тем, кто не читает по-английски.

Знаю, что меня читают многие издатели. Переведите его пожалуйста, а.

После первого занятия с кинологом Кузя явно сделал для себя некоторые выводы о человеческой глупости. Мы, двуногие инженеры, пребывали в уверенности, что дверца его вольера открывается исключительно наружу. Поэтому, чтобы не возиться с карабинами и стяжками, просто придвигали к ней маленький чемодан.

Вчера Кузя, по всей видимости, решил проверить, на что мы вообще способны, и довольно быстро выяснил, что дверца безо всяких усилий открывается и внутрь. Что моментально сделало вышеупомянутый чемодан не столько преградой, сколько удобной скамейкой.

Кузя терпеливо дождался, пока муж прикроет дверцу, привычно пододвинет чемодан и отойдёт, уверенный в надёжности конструкции. Тогда Кузя, с видом шахматиста, разгадавшего детский трюк, аккуратно потянул дверцу на себя, вышел, и с выражением некоторого разочарования в наших умственных способностях уселся сверху на чемодан.

Шах и мат, хомо сапиенсы. Не быть вам Кузей.

Прочитала, что Конституция РФ возглавила рейтинг самых воруемых книг, обогнав даже «1984», и вспомнила одну стыдную историю из своих четырнадцати лет. Тогда я украла из магазина увесистый мгушный учебник по психиатрии.

В те годы я писала прозу (ну как прозу — подростковое «всё сложно» с метафорами, от которых хочется промыть глаза), и в какой-то момент мне срочно понадобились достоверные сведения о каком-то, уже не помню о каком, психическом расстройстве. Я уже тогда свято верила, что писать можно только опираясь на факты.

Проблема была в том, что к тому моменту я уже давно превратилась в главного спонсора ближайших книжных. Родители, наблюдая за моими ненормированными тратами, начали задавать неудобные вопросы. Деньги приходилось выпрашивать с многоступенчатыми обоснованиями, а в тот раз аргументы закончились. И тогда, поддавшись творческому азарту, я сунула учебник в рюкзак.

С тех пор — никакого криминала. Хотя учебник давно потерян, чувство вины живёт и здравствует. И теперь меня мучает один вопрос: если кражу психиатрического учебника ещё можно объяснить творческим порывом, то на кой черт людям воровать Конституцию? Тоже, что ли, сюжеты вынашивают.

Обычно примерно представляю, во что ввязываюсь, когда беру книгу, но «Исчезающий слон» Джима Стейнмайера стала исключением. Ничего о ней не знала и ещё подробно напишу, но если верхнеуровнево: это книга не столько о технике фокусов (хотя и о ней тоже), сколько о том, почему люди стремятся верить в невозможное и как иллюзионисты этим пользуются.

Автор объясняет, что успех иллюзии зависит не от того, насколько ловко ты обманываешь зрителя, а от того, удалось ли ему почувствовать себя соучастником магии. Иллюзионисты, пишет Стейнмайер, предлагают зрителю сделку: тот добровольно поддаётся обману, потому что хочет, чтобы мир хоть на мгновение стал чуть более загадочным, чем он есть на самом деле. Забавно, насколько этот принцип работает и за пределами сцены — особенно в тех местах, где речь идёт уже не о двойных зеркалах, а, скажем, о загробной жизни.

В какой-то момент Стейнмайер отвлекается от фокусов и рассказывает историю сестёр Фокс — двух девочек, которые в 1848 году случайно придумали спиритизм. В доме, куда переехала их семья, по ночам раздавались странные звуки. Девочки утверждали, что научились общаться с невидимым духом. Они задавали вопросы, дух отвечал. Один его стук означал «да», два — «нет». Однажды дух сообщил, что был убитым торговцем, а его тело закопано в подвале.

Слухи разлетелись моментально. Соседи приходили в дом, слышали стуки — и верили. Казалось, звуки возникают сами собой. Вскоре сёстры, поддержанные старшей сестрой Леей, которая взяла на себя роль менеджера, превратили «общение с духами» в шоу: они гастролировали по городам и устраивали сеансы в театрах и салонах. Примерно так зародился спиритизм — сначала как домашняя забава, потом как культурное явление.

За несколько десятилетий он обзавёлся собственной экосистемой: профессиональными медиумами, полупрофессиональными шарлатанами, спиритическими салонами, журнальными колонками и кое-какой философией. Особенно занятно, что медиумами чаще всего становились женщины — в эпоху, когда женщинам почти не разрешалось говорить публично, спиритизм неожиданно стал вполне легальной формой высказывания. Пусть даже от имени мёртвых.

Сорок лет подряд всё шло как по маслу, но в 1888 Маргарет Фокс публично призналась, что они с сестрой имитировали те самые «стуки» суставами пальцев ног и даже продемонстрировала технику на публике, но ей мало кто поверил. Большинство сторонников спиритизма решили, что Фокс лжёт под давлением. Иллюзия оказалась устойчивее фактов.

Как говорится, неважно, как именно исчез слон, если ты видел, как он исчез. Слон исчезает не потому, что фокусник ловок, а потому, что зрители хотят верить в его исчезновение.

Если кто-нибудь в ближайший год спросит, по какому принципу мы выбираем игрушки и амуницию, покажу этот скрин. Пока у Кузи в фаворе вязаная розовая свинья и розовый канат с шариком на конце. Судя по всему, цветовые предпочтения у нас общие.

Благодаря чату книжного клуба случайно поняла одну важную для себя вещь. «Велнесс» Нейтана Хилла, «Младший брат» Кори Доктороу и, скажем, «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс» Ребекки Склут — книги, казалось бы, из разных жанров и весовых категорий — на самом деле технически устроены по одному принципу.

Все они так или иначе работают как гипертекст, то есть как сеть. Чтобы было понятнее, представьте браузер с вкладками, только внутри романа. Я читаю одну историю — и всё время натыкаюсь на скрытые переходы: от сцены к понятию, от героя к системе, от частного выбора — к политике больших структур. На выходе получается не линейный роман, а некое подобие лабиринта, в котором каждая петля ведёт на новый уровень. Идёшь за персонажем — и вдруг оказываешься в экскурсе по архитектурной теории, объяснению принципов Tor-сетей или, не знаю, в истории медицинской этики в контексте системного неравенства.

В этом смысле «Велнесс» — одна из лучших книг, которые я читала за последнее время. Хилл использует фикшн как способ объяснять нон-фикшн. Не в том смысле, что вставляет в роман факты, а в том, как вписывает в сюжет реальные исследовательские поля: социологию, историю искусства, нейробиологию, культурные теории и т. д. — и переводит их в опыт конкретных людей. И у него это, надо сказать, довольно бодро получается.

Мне важно, чтобы автор не замыкался на самом сюжете, а оставлял зазор для контекста, потому что я почти всегда гуглю в процессе чтения то, что может дать дополнительную глубину. Термины, имена, исторические детали, соседние дисциплины — всё, что открывает дополнительные слои. И именно в этот момент, когда текст, начавшись с какой-то конкретной темы, вдруг выводит на более глобальные вещи, у меня возникает доверие к книге как таковой.

На полке уже давно лежит «Верхний ярус» Ричарда Пауэрса (из потенциально похожего по логике текста), но, может, вы знаете ещё такие книги, где вымысел работает как оптика для анализа реальности, а не как способ от неё сбежать?

(«Маятник Фуко» и «Щегла» предлагать не надо, я вам сама их предложу)

Утром копалась на амазоне и пришла к мысли, что большинство книг — это чей-то бизнес-план (банально, но читайте дальше). То есть даже если текст выглядит маргинальным или смелым, кто-то где-то прикидывает, сколько рецензий он соберёт и окупятся ли права на перевод. Но есть слой нон-фикшна, который я дико люблю и который в рыночной логике просто не существует, и, предположу, выживает только на чужие деньги.

Мне стало любопытно, кто платит за малотиражные книги об исчезающих языках, о том, как менялся быт в умирающих деревнях или, скажем, о том, как менялся язык американских кладбищ.

В Америке этим занимаются университетские издательства — вроде Princeton University Press или Harvard University Press. Почти весь их гуманитарный нон-фикшн по определению убыточен и держится на грантах и пожертвованиях выпускников. В Британии есть The Wellcome Trust, который финансирует книги о медицине и науке — от пандемий до истории абортов. Ещё есть маленькие независимые издательства вроде Melville House — они выпустили The Torture Report про секретные допросы ЦРУ, когда никто не хотел связываться, или Who Killed My Father Эдуарда Луи — текст, который в чистом виде никогда бы не стал бестселлером. У них почти всё выходит благодаря частным фондам или предзаказам.

Могу ошибаться, но в РФ или даже в СНГ такого нет, хотя тут поле непаханое. Никто (или почти никто) не выдаёт гранты, чтобы кто-то полгода копался в архиве ради книги, которую прочтут триста человек. Отсюда дыра. Но не знаю, волнует ли это хоть кого-то.

Подумала, что если бы мне дали грант, я бы поехала собирать истории кладбищенских смотрителей, которые разговаривают со своими мёртвыми. Полагаю, такое прочли бы человек двадцать, может, тридцать, и половина бросила бы на середине — потому что страшно, скучно или, мол, а зачем мне это знать. Но я бы всё равно сидела в их будках с термосом, слушала, как кто-то рассказывает, кто к кому приходит по ночам, у кого жена лежит на старом участке, а у кого кто-то ещё из живых приходит к мёртвым жаловаться на жизнь. Ну и заброшенные деревни меня ещё интересуют, тоже как вариант.

В общем, всё это похоже на фанфикшн, только фан-нон-фикшн. Только главное отличие фан-нон-фикшна от фанфика или от коммерческой литературы в том, что он существовал бы не благодаря спросу, а вопреки его отсутствию.

Вот если бы у вас был грант на такое, про что бы вы писали?