Считаю необходимым повесить тут пророческий портрет наших драгоценных депутатов, собирающихся выдавать прокатные удостоверения лишь в соответствии с «сохранением и укреплением традиционных духовно-нравственных ценностей».
Всегда смеялся с того, что чем более мертворождённая у них появляется инициатива, тем более высокопарным становится слог будущего законопроекта.
Всегда смеялся с того, что чем более мертворождённая у них появляется инициатива, тем более высокопарным становится слог будущего законопроекта.
А ещё нагнал у Кристоффера Боргли Syk pike – вот уж не думал, что хоть кто-нибудь из европейцев сумеет в настолько обезоруживающе-дискомфортной манере продемонстрировать средний палец давно сгнившей изнутри современной перформативной культуре.
Причём главная героиня – не только карикатура на пересекающиеся дискурсы эйблизма и капитализма, но и сочувственный портрет человека, раздавленного наиболее циничными изводами этих понятий.
По-моему, не менее тонкая и искусная работа, чем Dream Scenario – кажется, у меня появился ещё один любимчик; страшно представить, как он приложит институт брака в новом кино про Паттинсона и Зендею.
Причём главная героиня – не только карикатура на пересекающиеся дискурсы эйблизма и капитализма, но и сочувственный портрет человека, раздавленного наиболее циничными изводами этих понятий.
По-моему, не менее тонкая и искусная работа, чем Dream Scenario – кажется, у меня появился ещё один любимчик; страшно представить, как он приложит институт брака в новом кино про Паттинсона и Зендею.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Шпионский триллер с Фассбендером и Бланшетт от одного из самых результативных перфекционистов в истории новейшего кинематографа выглядит и звучит как более чем убедительная заявка на пьедестал переживающего второе дыхание жанра.
Очень надеюсь получить не менее виртуозную интеллектуальную игру со зрителем, чем в финчеровском «Убийце» с тем же Фассбендером.
Очень надеюсь получить не менее виртуозную интеллектуальную игру со зрителем, чем в финчеровском «Убийце» с тем же Фассбендером.
Про «Время жить», претендовавшее на главные романтические сопли текущего сезона, как-то даже и сказать нечего.
Он настолько в нерве времени, настолько очевидно перенасыщен надёжными мелодраматическими клише, что вместо feel good мы получили какое-то сплошное safe bet movie.
Про любовь сильной и независимой раковой больной Флоренс Пью и вновь эксплуатирующего образ интеллигентного бесхребетного мямли и растяпы Эндрю Гарфилда.
Не хочу употреблять в адрес последнего негативные коннотации – всё-таки чисто актёрски человек на раз-два уделал Тоби Маугайера в самом трогательном романтическом дуэте современной супергероики – но без усмешки на эту злободневную спекуляцию, увы, не взглянешь.
За весь фильм запоминается ровно одна сцена с неожиданными родами в общественном сортире – а так, после духоподъёмной истории про то, как важно жить, а не существовать, остаётся лишь инородный привкус приторного дидактизма.
Зумерский «Сладкий ноябрь», увы, оказался слишком сладким.
Он настолько в нерве времени, настолько очевидно перенасыщен надёжными мелодраматическими клише, что вместо feel good мы получили какое-то сплошное safe bet movie.
Про любовь сильной и независимой раковой больной Флоренс Пью и вновь эксплуатирующего образ интеллигентного бесхребетного мямли и растяпы Эндрю Гарфилда.
Не хочу употреблять в адрес последнего негативные коннотации – всё-таки чисто актёрски человек на раз-два уделал Тоби Маугайера в самом трогательном романтическом дуэте современной супергероики – но без усмешки на эту злободневную спекуляцию, увы, не взглянешь.
За весь фильм запоминается ровно одна сцена с неожиданными родами в общественном сортире – а так, после духоподъёмной истории про то, как важно жить, а не существовать, остаётся лишь инородный привкус приторного дидактизма.
Зумерский «Сладкий ноябрь», увы, оказался слишком сладким.
Не космос, конечно, но рядом с Бондарчуком и Андрющенко – практически новая «Гостя из будущего»:
Forwarded from Cinema Critique (Александр Гофман)
Мы посмотрели «Пришельца» Ивана Соснина – уральскую реплику «Близких контактов третьей степени»
И здесь почти вышло освоить всё ещё диковинный для постсоветского пространства жанр научной фантастики – но подвело желание автора быть слишком истошным, слишком земным, слишком конкретным.
Все три актёра, включая ещё совсем юную Мирошникову, удачно справляются с предлагаемыми обстоятельствами, есть несколько если и прошедших по самой грани, то всё равно очень трогательных эпизодов – но это ровно тот случай, когда летающую тарелку собирали хоть и с любовью, но всё-таки из мусора.
Скажем, основная сюжетная линия пришибленного главного героя и девочки явно рассчитана на амбивалентность восприятия, но Соснин как-то уж совсем по-дилетантски то и дело разрывает субъективность восприятия.
Достаточно было посмотреть сцену, в которой Яна общается с лошадьми, чтобы а) развеялись все сомнения относительно происходящего на экране б) споткнуться о повествовательную несостоятельность художественной структуры.
Последний вариант подкрепляет ещё и акцентированная двусмысленность кульминации, слабо коррелирующая с очередным (совсем необязательным) чудом в финале; иронично, что при этом режиссёр уложился в час с небольшим, а из ошибок, которые он допустил, можно разложить кинокритическую Дугу Кесселя.
Что особенно симптоматично для нашего кинематографа – смотрится «Пришелец» всё равно гораздо симпатичнее «Ста лет тому вперёд» с его улетевшим в трубу миллиардным бюджетом; ну, теперь будем ждать от регионов новых всплесков творческой креативности.
#Новинки
И здесь почти вышло освоить всё ещё диковинный для постсоветского пространства жанр научной фантастики – но подвело желание автора быть слишком истошным, слишком земным, слишком конкретным.
Все три актёра, включая ещё совсем юную Мирошникову, удачно справляются с предлагаемыми обстоятельствами, есть несколько если и прошедших по самой грани, то всё равно очень трогательных эпизодов – но это ровно тот случай, когда летающую тарелку собирали хоть и с любовью, но всё-таки из мусора.
Скажем, основная сюжетная линия пришибленного главного героя и девочки явно рассчитана на амбивалентность восприятия, но Соснин как-то уж совсем по-дилетантски то и дело разрывает субъективность восприятия.
Достаточно было посмотреть сцену, в которой Яна общается с лошадьми, чтобы а) развеялись все сомнения относительно происходящего на экране б) споткнуться о повествовательную несостоятельность художественной структуры.
Последний вариант подкрепляет ещё и акцентированная двусмысленность кульминации, слабо коррелирующая с очередным (совсем необязательным) чудом в финале; иронично, что при этом режиссёр уложился в час с небольшим, а из ошибок, которые он допустил, можно разложить кинокритическую Дугу Кесселя.
Что особенно симптоматично для нашего кинематографа – смотрится «Пришелец» всё равно гораздо симпатичнее «Ста лет тому вперёд» с его улетевшим в трубу миллиардным бюджетом; ну, теперь будем ждать от регионов новых всплесков творческой креативности.
#Новинки
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Сколько же кэмповой макабрической иронии в синопсисе «автомобиль с Дженной Ортегой сбивает единорога в новом фильме от студии А24».
В трейлере много паясничают, и жаль, что у руля не какой-нибудь Астер – но скучно точно не будет.
В трейлере много паясничают, и жаль, что у руля не какой-нибудь Астер – но скучно точно не будет.
Пять рождественских открыток на персонажных постерах «Носферату».
Очень надеюсь, что Эггерс как следует нагнёт новогодний бокс-офис.
Очень надеюсь, что Эггерс как следует нагнёт новогодний бокс-офис.
«Мелочи жизни» внезапно оказались не такой уж и мелочью.
Был уверен, что кино пронизано дешёвым спекулятивным эффектом, а оно рассказывает о страшных вещах очень тихим и доходчивым способом; человек здесь образует микрокосм из смутных тревог и мучительного бессилия, а система аккуратно укладывается в выразительные тени в уголках его бесконечно печальных глаз.
При этом Мёрфи тут выполняет гораздо более трудоёмкую задачу, чем у того же Нолана, сыграв сэлинджеровского (а то и диккенсовского?) по фактуре персонажа, транслирующего внутренний надлом преимущественно через невербальные переживания; посмотри это кино чуть больше людей, мем про «словить Мёрфи» точно вышел бы на новый уровень.
Так что и запомнятся «Мелочи» не как история о героическом спасении несчастной из лап печально известных настоятельниц приюта Святой Магдалины (Эмили Уотсон!), а как красивая и печальная притча об угольщике, нашедшем в себе мужество отказаться от рутинной растопки дьявольских печей общественного конформизма.
Первый рождественский сюрприз вам на просмотр.
Был уверен, что кино пронизано дешёвым спекулятивным эффектом, а оно рассказывает о страшных вещах очень тихим и доходчивым способом; человек здесь образует микрокосм из смутных тревог и мучительного бессилия, а система аккуратно укладывается в выразительные тени в уголках его бесконечно печальных глаз.
При этом Мёрфи тут выполняет гораздо более трудоёмкую задачу, чем у того же Нолана, сыграв сэлинджеровского (а то и диккенсовского?) по фактуре персонажа, транслирующего внутренний надлом преимущественно через невербальные переживания; посмотри это кино чуть больше людей, мем про «словить Мёрфи» точно вышел бы на новый уровень.
Так что и запомнятся «Мелочи» не как история о героическом спасении несчастной из лап печально известных настоятельниц приюта Святой Магдалины (Эмили Уотсон!), а как красивая и печальная притча об угольщике, нашедшем в себе мужество отказаться от рутинной растопки дьявольских печей общественного конформизма.
Первый рождественский сюрприз вам на просмотр.
Пёсик и Рэйчел Броснахэн клёвые, но сам Коренсвет всё ещё смотрится уценённым Генри Кавиллом – на это, уж простите, играет их очевидное внешнее сходство.
Но в разнообразии визуального стиля Ганна, судя по трейлеру, сомневаться не приходится, и круто, что он не стал соревноваться со Снайдером, когда-то мудро заземлившим экшен-хореографию в сторону брутального реализма.
Есть шанс, что в этом «Супермене» будет столько юмора и романтики, сколько не было со времён Ричарда Доннера.
Но в разнообразии визуального стиля Ганна, судя по трейлеру, сомневаться не приходится, и круто, что он не стал соревноваться со Снайдером, когда-то мудро заземлившим экшен-хореографию в сторону брутального реализма.
Есть шанс, что в этом «Супермене» будет столько юмора и романтики, сколько не было со времён Ричарда Доннера.
Предлагаю дружно похлопать Майки Мэдисон, вызвавшей бурление говн в соц.сетях тем очевидным фактом, что ей, актрисе, было комфортнее самостоятельно работать со своим телом и распределять профессиональные и личные границы.
Об этом она заявила в разговоре с Памелой Андерсон, которой захотелось «вытащить Майки оттуда и обнять», на что юная актриса резонно отметила, что работа с обнажённой натурой – это инструмент, закреплённый за профессиональным бэкграундом её героини, да и на самих съёмках ей было вполне комфортно.
Критический дискурс общественности состоит в том, что Майки не учла ни личный травмирующий опыт Памелы, чьё тело в молодости регулярно подвергалось сексуализации, ни острую необходимость поддержки координаторов интимных сцен.
Это лишь подкрепляет неутешительную картину того, что в современной воук-культуре главенствуют неадекватность и доктринальная интерпретация абсолютно невинных заявлений, идущих вразрез с так называемыми теориями социальной справедливости.
Ведь Майки, как гость, отвечающий на вопросы, совершенно не обязана учитывать опыт задающего логику разговора собеседника, не говоря уже о продвижении координаторов, по заявлениям множества сотрудников из индустрии только усугубляющих неловкость при съёмке и без того не самых простых для эмоционального вовлечения эпизодов.
Сама Памела, кстати, позицией коллеги ничуть не оскорбилась – так выкажем же дополнительный «туш» как ей, так и всей съёмочной группе «Аноры».
Об этом она заявила в разговоре с Памелой Андерсон, которой захотелось «вытащить Майки оттуда и обнять», на что юная актриса резонно отметила, что работа с обнажённой натурой – это инструмент, закреплённый за профессиональным бэкграундом её героини, да и на самих съёмках ей было вполне комфортно.
Критический дискурс общественности состоит в том, что Майки не учла ни личный травмирующий опыт Памелы, чьё тело в молодости регулярно подвергалось сексуализации, ни острую необходимость поддержки координаторов интимных сцен.
Это лишь подкрепляет неутешительную картину того, что в современной воук-культуре главенствуют неадекватность и доктринальная интерпретация абсолютно невинных заявлений, идущих вразрез с так называемыми теориями социальной справедливости.
Ведь Майки, как гость, отвечающий на вопросы, совершенно не обязана учитывать опыт задающего логику разговора собеседника, не говоря уже о продвижении координаторов, по заявлениям множества сотрудников из индустрии только усугубляющих неловкость при съёмке и без того не самых простых для эмоционального вовлечения эпизодов.
Сама Памела, кстати, позицией коллеги ничуть не оскорбилась – так выкажем же дополнительный «туш» как ей, так и всей съёмочной группе «Аноры».
Сходил на «Последнего ронина» Макса Шишкина – редкий отечественный дебют, который я действительно с интересом ждал.
Сейчас многие уличают фильм в том, что это хаотичный набор из самых очевидных референсов и оммажей к жанру постапокалипсиса, однако мой личный страх не оправдался; большинство интертекста исправно работает на конструкцию – когда автор не просто любуется посторонними образами, но и вырабатывает через это восхищение собственные, микшируя эстетику «Шестиструнного самурая» с извращённой ре-интерпретацией повествовательных (да и внешних) мотивов из «Игры престолов».
Смущает разве что определённая литературацентричность диалогов, утяжеляющая внутреннюю фактуру комиксоида и явно допущенные из ухарства первооткрывателя динамические перепады; например, большая часть перформанса велеречивого короля по энергетике и темпу эмоционального развития подозрительно напоминает маниакальное признание в любви одному кровожадному датчанину.
При этом выплески рукопашного адреналинового экшена надёжно подкреплены внутренней логикой художественного мира и напоминают скорее «Книгу Илая», чем Джорджа Миллера; имеется обязательный ремейк известный сцены из «Олдбоя» и длинный кадр, которому разве что не хватило чуть более выразительного восклицательного знака в кульминации; не говоря уже о Колокольникове как одном из самых выразительных лиц отечественного экшен-сегмента.
Если же вспоминать, что в истории про апокалипсис, случившийся на земле, самым важным всегда является преодоление апокалипсиса персонального, можно сказать, что Шишкин и тут не отклонился от негласного кинематографического бусидо, в то же время предпочтя нравоучительным сентенциями о губительности мести брутальную притчу об одиночках, против всех ожиданий обретающих покой не в преодолении внешних стен – а готовности избавиться от внутренних.
Сейчас многие уличают фильм в том, что это хаотичный набор из самых очевидных референсов и оммажей к жанру постапокалипсиса, однако мой личный страх не оправдался; большинство интертекста исправно работает на конструкцию – когда автор не просто любуется посторонними образами, но и вырабатывает через это восхищение собственные, микшируя эстетику «Шестиструнного самурая» с извращённой ре-интерпретацией повествовательных (да и внешних) мотивов из «Игры престолов».
Смущает разве что определённая литературацентричность диалогов, утяжеляющая внутреннюю фактуру комиксоида и явно допущенные из ухарства первооткрывателя динамические перепады; например, большая часть перформанса велеречивого короля по энергетике и темпу эмоционального развития подозрительно напоминает маниакальное признание в любви одному кровожадному датчанину.
При этом выплески рукопашного адреналинового экшена надёжно подкреплены внутренней логикой художественного мира и напоминают скорее «Книгу Илая», чем Джорджа Миллера; имеется обязательный ремейк известный сцены из «Олдбоя» и длинный кадр, которому разве что не хватило чуть более выразительного восклицательного знака в кульминации; не говоря уже о Колокольникове как одном из самых выразительных лиц отечественного экшен-сегмента.
Если же вспоминать, что в истории про апокалипсис, случившийся на земле, самым важным всегда является преодоление апокалипсиса персонального, можно сказать, что Шишкин и тут не отклонился от негласного кинематографического бусидо, в то же время предпочтя нравоучительным сентенциями о губительности мести брутальную притчу об одиночках, против всех ожиданий обретающих покой не в преодолении внешних стен – а готовности избавиться от внутренних.
В не самом изящном фильме The Order не самого талантливого режиссёра Джастина Курзеля имеется весьма показательная сцена, определяющая, как именно одна нетривиальная мысль может воспарить над вполне себе приземлённой, граничащей с клише логикой жанра.
В ней главный герой, Джуд Лоу с трагическими усами, становится свидетелем того, как его молодой и неопытный напарник из департамента шерифа переосмысляет прежде незыблемые для себя ценности; работа становится важнее семьи, а чужие проблемы (абстрактная угроза массированного теракта) впервые ощущаются острее собственной безопасности.
В этой сцене, если угодно, дан ключ к психологии момента, исследуемого Курзелем – когда просто полицейский триллер превращается в исследование типичной для всех замкнутых коллективов психологии.
И как потерянные, сломленные, плохо образованные люди вступают в экстремистские группировки не ради высшей цели, а в попытке обрести внутреннюю опору, так и садящиеся на хвост полицейские оставляют на них шрамы вовсе не за тем, чтобы спасти мир – но в попытке хотя бы на время заглушить боль от собственных.
В конечном счёте это всегда удовлетворение личных потребностей, та интерпретация и модель мира, в поддержку которых мы, если хватит сил, вербуем всё новых и новых членов – и когда дело касается побочных жертв, то добропорядочный агент ФБР смотрится в ничуть не более выгодном свете, чем взмыленный лидер неонацистов.
За эту рифму, заметно усложняющую вроде бы примитивную формулу, Курзелю можно простить и дурацкие метафоры с оленем, и неуклюжие политические параллели с современностью, и несколько нещадно перегибающих палку сантиментов; ведь мужчина продолжает помнить, что добро и зло всегда в глазах смотрящего.
Особенно когда этот глаз ложится в перекрестье оптического прицела.
В ней главный герой, Джуд Лоу с трагическими усами, становится свидетелем того, как его молодой и неопытный напарник из департамента шерифа переосмысляет прежде незыблемые для себя ценности; работа становится важнее семьи, а чужие проблемы (абстрактная угроза массированного теракта) впервые ощущаются острее собственной безопасности.
В этой сцене, если угодно, дан ключ к психологии момента, исследуемого Курзелем – когда просто полицейский триллер превращается в исследование типичной для всех замкнутых коллективов психологии.
И как потерянные, сломленные, плохо образованные люди вступают в экстремистские группировки не ради высшей цели, а в попытке обрести внутреннюю опору, так и садящиеся на хвост полицейские оставляют на них шрамы вовсе не за тем, чтобы спасти мир – но в попытке хотя бы на время заглушить боль от собственных.
В конечном счёте это всегда удовлетворение личных потребностей, та интерпретация и модель мира, в поддержку которых мы, если хватит сил, вербуем всё новых и новых членов – и когда дело касается побочных жертв, то добропорядочный агент ФБР смотрится в ничуть не более выгодном свете, чем взмыленный лидер неонацистов.
За эту рифму, заметно усложняющую вроде бы примитивную формулу, Курзелю можно простить и дурацкие метафоры с оленем, и неуклюжие политические параллели с современностью, и несколько нещадно перегибающих палку сантиментов; ведь мужчина продолжает помнить, что добро и зло всегда в глазах смотрящего.
Особенно когда этот глаз ложится в перекрестье оптического прицела.
Традиционный топ лучших фильмов года по версии меня:
«Субстанция». Грандиозный аттракцион на тему того, что мы все втайне мечтаем о том, чтобы форма наконец поглотила содержание.
«Предчувствие». Как будто Кроненберга поженили с Аленом Рене; пророческая антиутопия о гибели чувств, угнетающей человечество сильнее любых техногенных катастроф.
«Семя священного инжира». Антигосударственный памфлет, виртуозно рассказанный языком иранского классического кинематографа; самый радикальный и выстраданный авторский жест уходящего года.
«Новый год, который так и не наступил». Румыны вновь закрепляют за собой статус одной из сильнейших кинематографических школ прямо сейчас, но это не новость; вероятно, изысканнейшее из всех доступных блюд на вашем праздничном столе прямо сейчас.
«Фуриоса». Блокбастер года, успешно соединяющий фаталистскую поэзию с агрессивным накалом абсурдистской комедии.
«Я не киллер». Типичная для Линклейтора онтологическая головоломка, безупречно упакованная в фабулу трагикомического триллера; Пауэлл и Архона – самая горячая экранная пара уходящего года.
«Течение». С большим отрывом лучшая анимация года – когда любые слова, как нам подсказывает формат, будут излишними.
«Анора». Триумф интернационального кинематографа ровно в тот момент, когда он всем нам был остро необходим.
«Байкеры». Преступно недооценённый фильм о том ветре перемен, что трагически вышиб из седла последних беспечных ездоков.
«Эмилия Перес». В год повального увлечения мюзиклами этот – точно лучший. Ещё одна история о поисках внутренней свободы через внешние метаморфозы: если в мире есть справедливость, Салдана получит за свою роль «Оскар».
«Субстанция». Грандиозный аттракцион на тему того, что мы все втайне мечтаем о том, чтобы форма наконец поглотила содержание.
«Предчувствие». Как будто Кроненберга поженили с Аленом Рене; пророческая антиутопия о гибели чувств, угнетающей человечество сильнее любых техногенных катастроф.
«Семя священного инжира». Антигосударственный памфлет, виртуозно рассказанный языком иранского классического кинематографа; самый радикальный и выстраданный авторский жест уходящего года.
«Новый год, который так и не наступил». Румыны вновь закрепляют за собой статус одной из сильнейших кинематографических школ прямо сейчас, но это не новость; вероятно, изысканнейшее из всех доступных блюд на вашем праздничном столе прямо сейчас.
«Фуриоса». Блокбастер года, успешно соединяющий фаталистскую поэзию с агрессивным накалом абсурдистской комедии.
«Я не киллер». Типичная для Линклейтора онтологическая головоломка, безупречно упакованная в фабулу трагикомического триллера; Пауэлл и Архона – самая горячая экранная пара уходящего года.
«Течение». С большим отрывом лучшая анимация года – когда любые слова, как нам подсказывает формат, будут излишними.
«Анора». Триумф интернационального кинематографа ровно в тот момент, когда он всем нам был остро необходим.
«Байкеры». Преступно недооценённый фильм о том ветре перемен, что трагически вышиб из седла последних беспечных ездоков.
«Эмилия Перес». В год повального увлечения мюзиклами этот – точно лучший. Ещё одна история о поисках внутренней свободы через внешние метаморфозы: если в мире есть справедливость, Салдана получит за свою роль «Оскар».
