Forwarded from RusNews ⭕️
Активистка, расклеившая их, рассказала, что выбрала для этого цитаты из рассказа поэта и прозаика, бывшего политзаключенного Варлама Шаламова «Шерри-бренди» — о гибели поэта Осипа Мандельштама в сталинском лагере. Акция приурочена ко Дню Рождения Варлама Шаламова, 18 июня. По её словам, листовки сделаны вручную — «для большей аутентичности и выстраданности», как у самих лагерных писателей.
«Это цитаты, иллюстрирующие барельеф со Сталиным [Барельеф, возведенный этой веcной в метро Таганская]. Они описывают его истинную сущность и сущность режима, при котором миллионы людей погибли в лагерях. Ведь сейчас памятники Сталину ставят снова, на Таганке у барельефа лежат цветы, и никто не возражает. Это предательство по отношению к тем, кто боролся со сталинизмом ради нас.
Мандельштам — одна из самых известных жертв, но их миллионы! Что мне ещё важно, он писатель, как и Шаламов, и я тоже пишу. И с писателями происходит сейчас то же самое, взять хотя бы дело Камардина, оно самое известное, но он тоже не один.
Мы обязаны помнить не только Мандельштама, но и миллионы других. Ведь и Шаламов, и Солженицын писали прежде всего для того, чтобы это никогда не повторилось».
Подписаться | Поддержать RusNews
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
До чего меня раздражает число 262, оно омерзительнейше правильное и чотное, и вот уже который раз зависает в счётчике моих подписчиц и подписчиков! Позовите в мой канал друзей, я алчу славы, как Андрей Болконский!
Forwarded from Общество Мемориал
Наша читательница прислала свой #мемориактивизм из Москвы ко дню рождения Варлама Шаламова: на метро Таганская она повесила фрагмент рассказа «Шерри-бренди», о котором сам Шаламов написал: <...> не является рассказом о Мандельштаме. Он просто написан ради Мандельштама.
Рассказ об умирающем в пересыльной тюрьме поэте начинается со слов: «Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает. Иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль — что у него украли хлеб, который он положил под голову. И это было так обжигающе страшно, что он готов был спорить, ругаться, драться, искать, доказывать. Но сил для всего этого не было, и мысль о хлебе слабела».
Прочитав его, Надежда Мандельштам написала Варламу Шаламову: Рассказ по каждой детали, по каждому слову — поразительный. Это точность, в миллион раз более точная, чем любая математическая формула. Точность эта создает неистовой глубины музыку понятий и смыслов, которая звучит во славу жизни. Ваш труд углубляется и уходит с поверхности жизни в самые ее глубины.
Рассказ об умирающем в пересыльной тюрьме поэте начинается со слов: «Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает. Иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль — что у него украли хлеб, который он положил под голову. И это было так обжигающе страшно, что он готов был спорить, ругаться, драться, искать, доказывать. Но сил для всего этого не было, и мысль о хлебе слабела».
Прочитав его, Надежда Мандельштам написала Варламу Шаламову: Рассказ по каждой детали, по каждому слову — поразительный. Это точность, в миллион раз более точная, чем любая математическая формула. Точность эта создает неистовой глубины музыку понятий и смыслов, которая звучит во славу жизни. Ваш труд углубляется и уходит с поверхности жизни в самые ее глубины.