Девушка моего коллеги искала пропавшего без вести отца. Она хотела ехать с нами в Бердычи, где он пропал, чтобы…
Ну, я не знаю, чтобы что. Просто когда три месяца нет никакой информации кроме названия населенного пункта, где человек последний раз вышел на связь, то…делать что-то хочется. Слава Богу, её не пустили.
В этих самых Бердычах, спрятавшись от дрона в укрытии, мы видели, как танк переезжает через тело погибшего воина. Танкист пытался, как мог, объехать.
— Это..наш двухсотый?
– Да….Ну что? Пытались союзники его вытащить - по ним дрон отработал. Мы заберем, конечно, заберем. Но пацан сам не рад будет, если мы ради его тела ещё народ угробим тут.
Это правда. В августе прошлого года на выезде из Нью-Йорка я видела расстрелянную группу мирных жителей. Среди них был дедушка на инвалидной коляске. Видела мельком в свете включенного на пару секунд фонарика и на скорости мотоцикла… Да, останавливался там тоже нельзя, и заскакивать можно только по сумеркам. Бойцы говорят рядом с убитыми только одну фразу: «Простите, мы вас обязательно вытащим».
А вот к трупам противника перестали относиться как к некогда живым. Например, чтобы не запутаться на одной дорожке нам дали ориентир: «поворот сразу за оторванными ногами». И там реально – ноги, в хороших батниках, а где всё остальное – непонятно.
На месте этому ужасаешься. Думаешь о том, как нас расчеловечивает война, а потом понимаешь, что даже если не живешь в этих условиях все равно рискуешь стать циником, потому что расчеловечивает не только война. Объясню. Монтировали тут репортаж, и я ругалась с режиссером:
– Вырежи эпизод про Корейца, это неинтересно.
— Катя, он погиб при эвакуации! Парень – герой!
– Ну, мы там просто рядом были, поэтому для тебя так важно. А вообще, Глеб, на войне погибают и это нормально. И без того у тебя длинно получилось.
Коллега затянулся арбузным дымом своей электронки и долго на меня смотрел. Потом опустил глаза. А мне стало стыдно.
– Ты сама-то вспомни…
Ну что – вспомни? На этих дорогах войны я вообще никогда не понимаю, где уже нормально, а где – нет.
Нас везли на эвакуационной тележке, прицепленной к квадроциклу бойца, и ещё один сопровождал на мотоцикле – на случай атаки дронов. Они же пообещали нас и забрать назад через пару дней, пошутив: мы так-то раненых и убитых возим, а целых возить в разы приятнее.
Да, парни были из группы эвакуации, к себе на точку нас и закинули, от них уже – пешком. Медики рассказали как только что вывели мирного дедушку, плачущего на развалах своего дома среди кур. Мы выпили с ними кофе, спросили о потерях: ребята постучали по столу и сказали, что в их группе – без потерь. После кофе по сумеркам дедушку повезли по той же дороге в тыл.
А через несколько минут по рации сообщили, что группу атаковал дрон. Деда удалось спасти, а тот, кто его вёз, с позывным Кореец – 200, и Краснодар – 300. Командир отложил рацию и выразительно посмотрел на нас, мы опешили:
— Это что прям те, кто только что уехали??!
— Это ещё и прям те, кто вас сюда привёз.
Стали решать, как вывозить тело и трёхсотого. Комбат по рации обещал, что всем будет плохо, если еще и с репортерами что-то случится. А мы с Глебом никак не могли вспомнить, почему наш водитель – Кореец. Вроде бы русский, хотя через маску не поймешь. Краснодара, который ехал в сопровождении, мы помнили, точно, он ещё своему городу привет на камеру передал. А вот Кореец был молчалив, мы и не приставали – никогда ведь не думаешь, что человеку рядом остается жить всего пару часов.
Через четыре дня, нас забирал с позиций тот же парень, что и вез. И он был живой! И его звали не Кореец. В последний момент их поменяли. Мы к этому бойцу только что обниматься не полезли: так здорово было узнать, что твой сопровождающий жив. Он смеялся и говорил что у них это добрая примета, если тебя хоронят, а ты – цел и невредим.
Такая история. Я от неё хотела избавиться. Потому что вот – к чему? К тому, что позывные сопровождающих надо запоминать, чтоб потом не стрессовать? А разве гибель даже неизвестного человека – не повод переживать?
Девушка моего коллеги искала пропавшего без вести отца. Она хотела ехать с нами в Бердычи, где он пропал, чтобы…
Ну, я не знаю, чтобы что. Просто когда три месяца нет никакой информации кроме названия населенного пункта, где человек последний раз вышел на связь, то…делать что-то хочется. Слава Богу, её не пустили.
В этих самых Бердычах, спрятавшись от дрона в укрытии, мы видели, как танк переезжает через тело погибшего воина. Танкист пытался, как мог, объехать.
— Это..наш двухсотый?
– Да….Ну что? Пытались союзники его вытащить - по ним дрон отработал. Мы заберем, конечно, заберем. Но пацан сам не рад будет, если мы ради его тела ещё народ угробим тут.
Это правда. В августе прошлого года на выезде из Нью-Йорка я видела расстрелянную группу мирных жителей. Среди них был дедушка на инвалидной коляске. Видела мельком в свете включенного на пару секунд фонарика и на скорости мотоцикла… Да, останавливался там тоже нельзя, и заскакивать можно только по сумеркам. Бойцы говорят рядом с убитыми только одну фразу: «Простите, мы вас обязательно вытащим».
А вот к трупам противника перестали относиться как к некогда живым. Например, чтобы не запутаться на одной дорожке нам дали ориентир: «поворот сразу за оторванными ногами». И там реально – ноги, в хороших батниках, а где всё остальное – непонятно.
На месте этому ужасаешься. Думаешь о том, как нас расчеловечивает война, а потом понимаешь, что даже если не живешь в этих условиях все равно рискуешь стать циником, потому что расчеловечивает не только война. Объясню. Монтировали тут репортаж, и я ругалась с режиссером:
– Вырежи эпизод про Корейца, это неинтересно.
— Катя, он погиб при эвакуации! Парень – герой!
– Ну, мы там просто рядом были, поэтому для тебя так важно. А вообще, Глеб, на войне погибают и это нормально. И без того у тебя длинно получилось.
Коллега затянулся арбузным дымом своей электронки и долго на меня смотрел. Потом опустил глаза. А мне стало стыдно.
– Ты сама-то вспомни…
Ну что – вспомни? На этих дорогах войны я вообще никогда не понимаю, где уже нормально, а где – нет.
Нас везли на эвакуационной тележке, прицепленной к квадроциклу бойца, и ещё один сопровождал на мотоцикле – на случай атаки дронов. Они же пообещали нас и забрать назад через пару дней, пошутив: мы так-то раненых и убитых возим, а целых возить в разы приятнее.
Да, парни были из группы эвакуации, к себе на точку нас и закинули, от них уже – пешком. Медики рассказали как только что вывели мирного дедушку, плачущего на развалах своего дома среди кур. Мы выпили с ними кофе, спросили о потерях: ребята постучали по столу и сказали, что в их группе – без потерь. После кофе по сумеркам дедушку повезли по той же дороге в тыл.
А через несколько минут по рации сообщили, что группу атаковал дрон. Деда удалось спасти, а тот, кто его вёз, с позывным Кореец – 200, и Краснодар – 300. Командир отложил рацию и выразительно посмотрел на нас, мы опешили:
— Это что прям те, кто только что уехали??!
— Это ещё и прям те, кто вас сюда привёз.
Стали решать, как вывозить тело и трёхсотого. Комбат по рации обещал, что всем будет плохо, если еще и с репортерами что-то случится. А мы с Глебом никак не могли вспомнить, почему наш водитель – Кореец. Вроде бы русский, хотя через маску не поймешь. Краснодара, который ехал в сопровождении, мы помнили, точно, он ещё своему городу привет на камеру передал. А вот Кореец был молчалив, мы и не приставали – никогда ведь не думаешь, что человеку рядом остается жить всего пару часов.
Через четыре дня, нас забирал с позиций тот же парень, что и вез. И он был живой! И его звали не Кореец. В последний момент их поменяли. Мы к этому бойцу только что обниматься не полезли: так здорово было узнать, что твой сопровождающий жив. Он смеялся и говорил что у них это добрая примета, если тебя хоронят, а ты – цел и невредим.
Такая история. Я от неё хотела избавиться. Потому что вот – к чему? К тому, что позывные сопровождающих надо запоминать, чтоб потом не стрессовать? А разве гибель даже неизвестного человека – не повод переживать?
…Репортаж оставили, как было.
BY Андрей Михеев 🇷🇺 Res Ipsa Loquitur
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones. Official government accounts have also spread fake fact checks. An official Twitter account for the Russia diplomatic mission in Geneva shared a fake debunking video claiming without evidence that "Western and Ukrainian media are creating thousands of fake news on Russia every day." The video, which has amassed almost 30,000 views, offered a "how-to" spot misinformation. In view of this, the regulator has cautioned investors not to rely on such investment tips / advice received through social media platforms. It has also said investors should exercise utmost caution while taking investment decisions while dealing in the securities market. The perpetrators use various names to carry out the investment scams. They may also impersonate or clone licensed capital market intermediaries by using the names, logos, credentials, websites and other details of the legitimate entities to promote the illegal schemes.
from us
