👩 Член сосьете
С подачи комментатора канала обнаружил, мягко говоря, нетонкий каламбур в рассказе Антона Павловича Чехова «Попрыгунья» (1891) — про главную героиню Ольгу Ивановну он пишет, что та будет принимать участие в поездке по Волге с художниками как «непременный член сосьете».
С подачи комментатора канала обнаружил, мягко говоря, нетонкий каламбур в рассказе Антона Павловича Чехова «Попрыгунья» (1891) — про главную героиню Ольгу Ивановну он пишет, что та будет принимать участие в поездке по Волге с художниками как «непременный член сосьете».
😲 Михаил Пришвин — про Гитлера:
22 сентября 1938: Все насильники непременно идейные (и Гитлер, и Ленин), и в их идеях счастье в будущем, а в настоящем смерть.
20 ноября 1939: Первоначальная радость, что мы горе переживаем с Германией и вместе с ней выберемся, теперь сменилась унижением: в лучшем даже случае она будет есть карасей со сметаной, а мы с постным маслом, а скорее всего, вовсе без масла.
11 июня 1940: Немцы подошли к Сене. Мне почему-то приятно, а Разумнику неприятно, и Ляля тоже перешла на его сторону. Разумник потому за французов (мне кажется), что они теперь против нас, как в ту войну стоял за немцев — что они были против нас (хуже нас никого нет). А Ляля потому против немцев теперь, что они победители, и ей жалко французов. Я же, как взнузданный, стоял за Гитлера. Но в сущности я стоял за Гитлера по упрямству, по чепухе какой-то. На самом деле единственное существо, за кого я стоял — это Ляля. Я дошел в политике до этого: «за Лялю!». И мне вовсе не совестно, потому что довольно было всего — будет, пора! не за Гитлера, не за Англию, не за Америку — за одну единственную державу стою, за Валерию.
22 сентября 1938: Все насильники непременно идейные (и Гитлер, и Ленин), и в их идеях счастье в будущем, а в настоящем смерть.
20 ноября 1939: Первоначальная радость, что мы горе переживаем с Германией и вместе с ней выберемся, теперь сменилась унижением: в лучшем даже случае она будет есть карасей со сметаной, а мы с постным маслом, а скорее всего, вовсе без масла.
11 июня 1940: Немцы подошли к Сене. Мне почему-то приятно, а Разумнику неприятно, и Ляля тоже перешла на его сторону. Разумник потому за французов (мне кажется), что они теперь против нас, как в ту войну стоял за немцев — что они были против нас (хуже нас никого нет). А Ляля потому против немцев теперь, что они победители, и ей жалко французов. Я же, как взнузданный, стоял за Гитлера. Но в сущности я стоял за Гитлера по упрямству, по чепухе какой-то. На самом деле единственное существо, за кого я стоял — это Ляля. Я дошел в политике до этого: «за Лялю!». И мне вовсе не совестно, потому что довольно было всего — будет, пора! не за Гитлера, не за Англию, не за Америку — за одну единственную державу стою, за Валерию.
Отрывок из дневника Корнея Ивановича Чуковского (почитайте):
«…встретил Катаева. Он возмущён повестью «Один день [Ивана Денисовича]», которая напечатана в «Новом Мире». К моему изумлению, он сказал: повесть фальшивая: в ней не показан протест.
— Какой протест?
— Протест крестьянина, сидящего в лагере.
— Но ведь в этом же вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют и думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его.
В этом вся суть замечательной повести — а Катаев говорит: как он смел не протестовать хотя бы под одеялом. А много ли протестовал сам Катаев во время сталинского режима? Он слагал рабьи гимны, как и все (мы)».
«…встретил Катаева. Он возмущён повестью «Один день [Ивана Денисовича]», которая напечатана в «Новом Мире». К моему изумлению, он сказал: повесть фальшивая: в ней не показан протест.
— Какой протест?
— Протест крестьянина, сидящего в лагере.
— Но ведь в этом же вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют и думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его.
В этом вся суть замечательной повести — а Катаев говорит: как он смел не протестовать хотя бы под одеялом. А много ли протестовал сам Катаев во время сталинского режима? Он слагал рабьи гимны, как и все (мы)».
🏃Трусцой бегать начали всего 50 лет назад. Что?
Базово слово «трусца» в XIX веке относилось к лошадям. Оно означало неторопливый ход лошади — мягкой рыси. Основные аллюры лошади — это шаг, рысь и галоп. Бег трусцой, соответственно, находился где-то посередине между шагом и рысью.
Данные корпуса русского языка показывают в XIX и начале XX вв. абсолютное преобладание лошадей как субъектов, которые бегут трусцой. Но не только. Могли, например, и про собаку так сказать. Или про овцу (у Набокова: «…порою одна овца <…> пробегала трусцой». У молодого Пастернака уже даже ночь «текла трусцой».
Бегали ли трусцой люди? Бегали. Но есть нюанс.
У некоторых авторов (вроде Мамина-Сибиряка, Шеллер-Михайлова или Златовратского) довольно часто бегают трусцой мужики в деревне или чиновники по городу. Люди не занимаются бегом, они умеренно торопятся. Быстро идут, семенят на службу. Вполсилу трусцой подбегают к станции. Или трусцой пускаются к своей избе.
То есть если бы вы разговаривали, не знаю, с Тургеневым или Чеховым и сказали бы что-то вроде «я люблю каждое утро бегать трусцой», это прозвучало бы с одной стороны понятно, с другой стороны несколько странно. Куда и зачем, и зачем это любить…
Первые соревнования по бегу в России прошли в 1888 году в поселке Тярлево (под Петербургом), где дачники, подражая скачкам, устроили «Кружок любителей бега». После регистрации в 1890-х он стал называться «Санкт-Петербургский кружок любителей спорта». Бег изначально воспринимался как одно из новых элитный увлечений «прогрессивной молодежи» и богачей.
Так когда же начали бегать трусцой русскоговорящие люди? Примерно в начале брежневского застоя. Еще в 1959 году Шолохов пишет в своей «Целине»: «Побежал завернуть и подогнать к табуну молодую, шалую корову… недолго бежал старческой трусцой…». А уже лет через 10 слово будет перепрошито мировой модой.
На Западе слово jogging известно со времени Шекспира (XVI век), но современное значение «оздоровительный бег неторопливым темпом» обрело популярность в 1960-х годах, особенно благодаря новозеландскому тренеру Артуру Лидьярду и американскому тренеру Биллу Бауэрману (автору книги Jogging, 1966). К началу 1970-х jogging охватил США, Австралию, Западную Европу.
В СССР эта мода проникла, конечно, с опозданием и под официальным наименованием «бег для здоровья» или «бег трусцой». В публичном пространстве 1960-х и особенно 1970-х стали появляться советы «бегайте трусцой», «начните день с бега трусцой» и т. п.
К середине 1970-х бег трусцой в советской прессе позиционировался как полезное, почти «прогрессивное» занятие. Появились переводы западных книг, вырос спрос на кроссовки, в парках по утрам все чаще можно было встретить любителей легкого бега (особый бум начался после олимпиады-1980).
Показательным примером «официально-полушутливого» отношения к новой моде стал выпуск сатирического киножурнала «Фитиль» (1975), озаглавленный «Бег трусцой»: ради подписи начальника сотрудник всякий раз вынужден бежать за ним с утра по набережной. Ролик подчеркивал актуальность и «модность» бега трусцой: джоггинг уже прочно вошел в советский быт, пусть в карикатурном виде.
Вот например, у Евтушенко в 1982 году: «Миллионы людей в разных странах манипулируют гантелями, бегают трусцой». К этому времени старый лошадиный термин был окончательно переосмыслен.
Базово слово «трусца» в XIX веке относилось к лошадям. Оно означало неторопливый ход лошади — мягкой рыси. Основные аллюры лошади — это шаг, рысь и галоп. Бег трусцой, соответственно, находился где-то посередине между шагом и рысью.
Данные корпуса русского языка показывают в XIX и начале XX вв. абсолютное преобладание лошадей как субъектов, которые бегут трусцой. Но не только. Могли, например, и про собаку так сказать. Или про овцу (у Набокова: «…порою одна овца <…> пробегала трусцой». У молодого Пастернака уже даже ночь «текла трусцой».
Бегали ли трусцой люди? Бегали. Но есть нюанс.
У некоторых авторов (вроде Мамина-Сибиряка, Шеллер-Михайлова или Златовратского) довольно часто бегают трусцой мужики в деревне или чиновники по городу. Люди не занимаются бегом, они умеренно торопятся. Быстро идут, семенят на службу. Вполсилу трусцой подбегают к станции. Или трусцой пускаются к своей избе.
То есть если бы вы разговаривали, не знаю, с Тургеневым или Чеховым и сказали бы что-то вроде «я люблю каждое утро бегать трусцой», это прозвучало бы с одной стороны понятно, с другой стороны несколько странно. Куда и зачем, и зачем это любить…
Первые соревнования по бегу в России прошли в 1888 году в поселке Тярлево (под Петербургом), где дачники, подражая скачкам, устроили «Кружок любителей бега». После регистрации в 1890-х он стал называться «Санкт-Петербургский кружок любителей спорта». Бег изначально воспринимался как одно из новых элитный увлечений «прогрессивной молодежи» и богачей.
Так когда же начали бегать трусцой русскоговорящие люди? Примерно в начале брежневского застоя. Еще в 1959 году Шолохов пишет в своей «Целине»: «Побежал завернуть и подогнать к табуну молодую, шалую корову… недолго бежал старческой трусцой…». А уже лет через 10 слово будет перепрошито мировой модой.
На Западе слово jogging известно со времени Шекспира (XVI век), но современное значение «оздоровительный бег неторопливым темпом» обрело популярность в 1960-х годах, особенно благодаря новозеландскому тренеру Артуру Лидьярду и американскому тренеру Биллу Бауэрману (автору книги Jogging, 1966). К началу 1970-х jogging охватил США, Австралию, Западную Европу.
В СССР эта мода проникла, конечно, с опозданием и под официальным наименованием «бег для здоровья» или «бег трусцой». В публичном пространстве 1960-х и особенно 1970-х стали появляться советы «бегайте трусцой», «начните день с бега трусцой» и т. п.
К середине 1970-х бег трусцой в советской прессе позиционировался как полезное, почти «прогрессивное» занятие. Появились переводы западных книг, вырос спрос на кроссовки, в парках по утрам все чаще можно было встретить любителей легкого бега (особый бум начался после олимпиады-1980).
Показательным примером «официально-полушутливого» отношения к новой моде стал выпуск сатирического киножурнала «Фитиль» (1975), озаглавленный «Бег трусцой»: ради подписи начальника сотрудник всякий раз вынужден бежать за ним с утра по набережной. Ролик подчеркивал актуальность и «модность» бега трусцой: джоггинг уже прочно вошел в советский быт, пусть в карикатурном виде.
Вот например, у Евтушенко в 1982 году: «Миллионы людей в разных странах манипулируют гантелями, бегают трусцой». К этому времени старый лошадиный термин был окончательно переосмыслен.
4 марта (19 февраля по старому стилю) 1917 года художник Александр Бенуа записывает в дневнике итоги этого дня, воскресенья. До февральской революции всего четыре дня, но он весь в обычных заботах.
Ел фаршированные перцы и потому вспоминал лето. Кончает картон «Осень» для фон-мекковского плафона. Думает, как распорядиться небольшими сбережениями (6000 рублей), хотя ненавидит все биржевое, потому что мучит сознание («ложное?» — приписывает он) «долга перед детьми». Успешный версинаж. Затем заседание «Мира искусства». Все художники в военной форме. «Маскарад», — комментирует Бенуа. А председатель, 40-летний Билибин «пьян в стельку» — и даже его гражданская жена «прелестная О’Конель теряет над ним всякую управу».
Прелестная О’Конель, кстати, внучка известного ирландского политика. Она еще выйдет за сына Гарина-Михайловского, заведет короткую интрижку с Хармсом и доживет аж до 1981 года. А ее дочь умрет в блокадном Ленинграде, как, кстати, и Билибин — тот заскучает в эмиграции и вернется на пароходе в СССР в 1936 году.
Но это все в будущем. А в 1917 году прелестная О’Конель поставит великому рисователю Бабы-Яги ультиматум: год не пить или она уходит. Он провалит челлендж, и в сентябре она уйдет навсегда.
Но нас это все интересует вот почему. Эта дневниковая запись — первый письменно зафиксированный случай употребления формулировки «пьян в стельку».
Звучит удивительно, да.
Не только словарь Даля, но еще и словарь Ушакова в 1935 году фиксирует только «пьян как стелька». А словарь Ожегова пишет так: «Как стелька или в стельку пьян (прост.) — очень пьян».
До 1917 года практически всегда «пьян как стелька». У Некрасова, у Леонида Андреева, у Чехова, у Мамина-Сибиряка, у Репина, у Чайковского, у Достоевского.
А у Гоголя в «Мертвых душах» другой вариант: «Первый враг есть близость губерний малороссийских, где, как известно, свободная продажа вина. Я вас уверяю: в две недели они изопьются и будут стельки».
Стельки здесь не буквально вкладыши в обувь, а, поясняют филологи, это следует читать так: они примут горизонтальное положение, будут стелиться по земле.
В двадцатых-тридцатых годах XX века обе формы еще живут рядом. Особенно в письмах и дневниках. Но «в стельку» уже доминирует в печати. У Маяковского уже работяга «в стельку пьян» в 1924 году. А после второй мировой остается только «в стельку» — у Высоцкого, например, или у Стругацких.
Честно говоря, у меня из всех версий только благозвучие. «Пьян как стелька» звучит и более литературно, и разрывает немного ритмический рисунок фразы это слово «как». А вот «пьян в стельку» бежит как ручей. Как писал Высоцкий, ссылаясь на Маяковского (у Маяковского, к слову, я такого не нашел) — пьян «в дым, в стельку, в дупель, вусмерть и еще в бабушку и в бога душу». Ну красиво же звучит.
Если у вас есть ваши версии, пишите в комментариях.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
По просьбе регулярной читательницы этого канала Екатерины Михайловны Шульман я некоторое время назад взялся изучать вопрос о том, как понимал и использовал слово «похмелье» Александр «Наше всё» Пушкин.
А понимал и использовал он его очень по-разному.
Значение 1. Привычное нам. Похмелье — это тяжелое состояние после пьянки (буквально или образно)
- В «Истории Петра» недовольный царь требует с похмелья устроить смотр дворян с 10 до 30 лет. И там же — с похмелья же Петр «занемог».
- Пушкин несколько раз использует выражение из народной песни «в чужом пиру похмелье» (то есть плюсы получают другие, а ты только минусы). В письме жене в 1832 году он как бы шутит, что такова судьба мужей красивых женщин — тех зовут на пиры/балы, и они там веселятся, а супругам их остается только ревновать. В разгар Польского восстания в 1831 году Пушкин пишет Вяземскому, что европейские правительства выбрали политику non-intervention (невмешательства) и дают фактически русскому царю подавить мятеж, потому что хотят «избегать в чужом пиру похмелья».
- На годовщину Бородинского сражения Пушкин пишет: «Хмельна для них славянов кровь // Но тяжко будет им похмелье». Значение резко-негативное.
- Повзрослевший депрессивный Пушкин хандрит: «Безумных лет угасшее веселье // Мне тяжело, как смутное похмелье».
Значение 2. Необычное для нас. Похмелье — это собственно процесс пьянки, веселье, кутёж
- В 1815 году: «Хохот чистого веселья // Неподвижный, тусклый взор // Изменяли час похмелья // Сладкой Вакха заговор».
- В 1816 году: «Это веселье // Не веселит // Дружбы похмелье // Грома бежит».
- В 1819 году в стансах Толстому: «Зови же сладкое безделье // И легкокрылую любовь // И легкокрылое похмелье!»
- В 1821 году Пушкин пишет четыре строки: «Что дружба? Легкий пыл похмелья // Обиды вольный разговор //
Обмен тщеславия, безделья // Иль покровительства позор». Здесь похмелье — это легкий пыл самой пьянки. Эти стихи Пушкину, кстати, так нравились, что он их самоцитировал годы спустя в письмах брату и Вяземскому.
- В том же 1821 году: «Как часто друг веселья // С тобою забывал // Условный час похмелья // И праздничный бокал».
- В 1822 году Пушкин из бессарабской ссылки пишет Якову Толстому, вспоминая столичные кутежи: «Все те же ль вы, друзья веселья // Друзья Киприды и стихов? // Часы любви, часы похмелья // По-прежнему ль летят на зов». Время похмелья здесь явно позитивное.
- В 1825 году к 19 октября, лицейской годовщине: «Пролей мне в грудь отрадное похмелье».
- В том же 1825 году Пушкин пишет сказку про купеческую дочь: «Идет похмелье, гром и звон, // Пир весело бушует»
- И еще один раз в 1825 году позитивное похмелье: «И в буйстве шумном посвящал // Им пыл вечернего похмелья?»
Вывод: юный Пушкин использовал слово «похмелье» скорее в позитивном ключе (сама попойка), а где-то после 1825-1828 гг. переключился на негативное значение. Это совпадает с общим переключением солнца нашей поэзии в депрессивный регистр. Примечательно, что другие поэты 1810-х и 1820-х (например, Дельвиг и Баратынский) также использовали слово «похмелье» в значении веселый кутеж. Можно предположить, что это был ситуативный поколенческий неологизм, потому что ни раньше, ни позже ничего такого не встречается
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
ReadMe.txt
На этом рисунке Маревны 1916 года в Париже слева направо сидят Диего Ривера, Амедео Модильяни и Илья Эренбург, тот самый, который потом «Убей немца». Подпись: когда закончится война?
За семь лет рисунок столетней давности стал актуальнее
Написал про русскую белоэмигрантскую газету «Эхо» (работала в Литве в 1920-1940 гг.). Много интересных перекличек с современной релокантской реальностью. Тэффи ругается из Франции — где гонорары??? А Аверченко едет со стендап-туром по странам Балтии и получает за фельетоны месячную зарплату литовского учителя.
Telegram
🇱🇹 Волна / Литва
📰 До «Волны» было «Эхо». Как работал Aidas — главный печатный орган белых эмигрантов в Литве
С 1920 по 1940 гг. в Каунасе, временной столице независимой Литвы (Вильнюс, напомним, был занят поляками) выходила русская эмигрантская газета «Эхо» (Aidas по-литовски).…
С 1920 по 1940 гг. в Каунасе, временной столице независимой Литвы (Вильнюс, напомним, был занят поляками) выходила русская эмигрантская газета «Эхо» (Aidas по-литовски).…
💀 Смерть как интересно
В словаре Даля читаем: «Смерть — очень, сильно, больно, крепко, ужасно. Я смерть
пить хочу, я смерть боюсь пчел, смерть люблю раков и пр.» Ниже там (почти) привычные обороты: «Смертельно есть хочу, смертельно голоден, смертно, на смерть, до смерти, смерть; ужасно, чрезмерно». А вот «смерть боюсь пчел» звучит непривычно. Мы бы сказали: смерть как боюсь пчел.
Корпус русского языка фиксирует первое упоминание конструкции «смерть как + что-то» в смысле очень сильно в 1825 году в повести Василия Нарежного, которая вышла через две недели после его смерти. К слову, замечу, что эта история о тяжбе двух украинцев позже была переработана Гоголем в «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»).
И еще в 1836 году читаем в письме Киреевского:«смерть как боюсь остаться без чемодана».
Фраза в этом значении встречается в источниках, да, но до шестидесятых-семидесятых годов XIX века остается редкой. Далее — любопытно. Некоторые писатели (например, Лесков, Салтыков-Щедрин, Крестовский, Чехов) ее используют, и часто. Некоторые (Тургенев, Толстой, Достоевский) ни разу не использовали это выражение.
Затем у конструкции заметен взлет в начале XX века — например, ее любят Андрей Белый, Пастернак («мне смерть как приелось жить») и Аверченко («курить смерть как хочется»). После этого примерно до хрущевской оттепели происходит непонятный провал: КРЯ почти не видит упоминаний «смерть как+», а затем похоже выражение становится модной фразой для советского поколения беби-бумеров. Тут тебе и Иван Ефремов, и Шукшин, и Симонов, и Лидия Чуковская.
Смерть как интересно, но смерть как непонятно!
В словаре Даля читаем: «Смерть — очень, сильно, больно, крепко, ужасно. Я смерть
пить хочу, я смерть боюсь пчел, смерть люблю раков и пр.» Ниже там (почти) привычные обороты: «Смертельно есть хочу, смертельно голоден, смертно, на смерть, до смерти, смерть; ужасно, чрезмерно». А вот «смерть боюсь пчел» звучит непривычно. Мы бы сказали: смерть как боюсь пчел.
Корпус русского языка фиксирует первое упоминание конструкции «смерть как + что-то» в смысле очень сильно в 1825 году в повести Василия Нарежного, которая вышла через две недели после его смерти. К слову, замечу, что эта история о тяжбе двух украинцев позже была переработана Гоголем в «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»).
И еще в 1836 году читаем в письме Киреевского:«смерть как боюсь остаться без чемодана».
Фраза в этом значении встречается в источниках, да, но до шестидесятых-семидесятых годов XIX века остается редкой. Далее — любопытно. Некоторые писатели (например, Лесков, Салтыков-Щедрин, Крестовский, Чехов) ее используют, и часто. Некоторые (Тургенев, Толстой, Достоевский) ни разу не использовали это выражение.
Затем у конструкции заметен взлет в начале XX века — например, ее любят Андрей Белый, Пастернак («мне смерть как приелось жить») и Аверченко («курить смерть как хочется»). После этого примерно до хрущевской оттепели происходит непонятный провал: КРЯ почти не видит упоминаний «смерть как+», а затем похоже выражение становится модной фразой для советского поколения беби-бумеров. Тут тебе и Иван Ефремов, и Шукшин, и Симонов, и Лидия Чуковская.
Смерть как интересно, но смерть как непонятно!