Быт сельского духовенства
Отец Страхова священник Николай Николаевич Страхов и мой прапрапрадед священник Федор Степанович Озеров были друзьями, однокашниками, соседями и свояками － женаты на родных сестрах. Когда моего прапрапрадеда постигла беда － он погорел － первым, кто пришел на помощь, был о. Н. Страхов. На страницах церковной прессы его письмо предшествовало письму самого Озерова. Вот что писал о. Н. Страхов (цитирую по «Херсонским епархиальным ведомостям», №23 за 1871 г.):
«Из Можайского уезда.
1871 года, августа 31 дня, в селе Елманове, Можайского уезда, Воскресенской церкви, состоящем из храма и домов священно- и церковнослужителей, вспыхнул пожар. Загорелось сначала в доме диакона, но потом довольно сильным ветром огонь быстро стал разноситься и на другие дома; не прошло и 10 минут, как вся слобода (4 дома) объята была пламенем. Вследствие такого быстрого распространения пламени, самая ничтожная часть имущества священно- и церковнослужителей была спасена, погоревшие семейства все, можно сказать, разорились, но особенное сожаление и сочувствие вызывает семейство священника. Священник прихода села Елманова, прихода, без преувеличения, беднейшего, имея большое семейство (12 человек детей), и до сего прискорбного случая жил бедственно, и если находил средства к существованию, то только благодаря своим неусыпным трудам и заботам. Теперь же, не имея своего пристанища, следовательно принужденный жить с большим семейством на квартире, － лишившись последних средств к существованию (нужно еще заметить, что в нашем краю нынешний год － неурожай), священник находится в самом крайне бедственном безвыходном положении.
Кто был на пожаре, у того невольно терзалось сердце, смотря на священника и жену его, окруженную десятком детей, проливающих горькие безотрадные слезы. Надеясь, что такое несчастие вызовет сочувствие в других, я обращаюсь к вам, отцы, братие и други, окажите посильную помощь пострадавшему семейству.
Соседний священник села Сокольники, Николай Страхов».
Это письмо вместе с письмом Озерова красноречиво свидетельствуют о жизни тогдашнего сельского духовенства. С одной стороны, священство было несомненно интеллигенцией того времени. Священники, во всяком случае Московской епархии, получали очень качественное по тем временам образование. Они оканчивали Славяно-греко-латинскую академию, Троицкую лаврскую семинарию или позже Вифанскую семинарию. В ведомости еще одного моего родственника Алексея Ивановича Бардова, священника с. Криушино, а затем настоятеля Можайского Никольского собора, учившегося в Троицкой семинарии, рядом с данной ему характеристикой «отлично дарован и уравновешен» можно увидеть перечень изучаемых им предметов: греческий и французский язык, грамматика, поэзия, риторика, философия, богословие, история и медицина.
С другой стороны, образ жизни и условия быта сельского духовенства ничем не отличались от крестьянства. Чтобы прокормить огромную семью, священник бы вынужден точно так же, как и крестьянин, работать в поле и пахать землю. Как писал экономист Иван Посошков: «И сельские презвитери ничим не отменны от простых мужиков, мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу и поп за косу. И в празднуемый день, где было итти в церьковь на словословие божие, а поп с мужиками пойдет овина сушить, и где было обедня служить, а поп и причетники хлеб молотить. И в таковых суетах живуще, не токмо стадо христово пасти, но и себя не упасти».
Приведу и отрывок из подтверждающего это письма Озерова, опубликованного «Московскими епархиальными ведомостями» и перепечатанного другими церковными изданиями России. В этом выразительном описании перед нами предстает весь тягостный быт тогдашнего сельского духовенства:
Отец Страхова священник Николай Николаевич Страхов и мой прапрапрадед священник Федор Степанович Озеров были друзьями, однокашниками, соседями и свояками － женаты на родных сестрах. Когда моего прапрапрадеда постигла беда － он погорел － первым, кто пришел на помощь, был о. Н. Страхов. На страницах церковной прессы его письмо предшествовало письму самого Озерова. Вот что писал о. Н. Страхов (цитирую по «Херсонским епархиальным ведомостям», №23 за 1871 г.):
«Из Можайского уезда.
1871 года, августа 31 дня, в селе Елманове, Можайского уезда, Воскресенской церкви, состоящем из храма и домов священно- и церковнослужителей, вспыхнул пожар. Загорелось сначала в доме диакона, но потом довольно сильным ветром огонь быстро стал разноситься и на другие дома; не прошло и 10 минут, как вся слобода (4 дома) объята была пламенем. Вследствие такого быстрого распространения пламени, самая ничтожная часть имущества священно- и церковнослужителей была спасена, погоревшие семейства все, можно сказать, разорились, но особенное сожаление и сочувствие вызывает семейство священника. Священник прихода села Елманова, прихода, без преувеличения, беднейшего, имея большое семейство (12 человек детей), и до сего прискорбного случая жил бедственно, и если находил средства к существованию, то только благодаря своим неусыпным трудам и заботам. Теперь же, не имея своего пристанища, следовательно принужденный жить с большим семейством на квартире, － лишившись последних средств к существованию (нужно еще заметить, что в нашем краю нынешний год － неурожай), священник находится в самом крайне бедственном безвыходном положении.
Кто был на пожаре, у того невольно терзалось сердце, смотря на священника и жену его, окруженную десятком детей, проливающих горькие безотрадные слезы. Надеясь, что такое несчастие вызовет сочувствие в других, я обращаюсь к вам, отцы, братие и други, окажите посильную помощь пострадавшему семейству.
Соседний священник села Сокольники, Николай Страхов».
Это письмо вместе с письмом Озерова красноречиво свидетельствуют о жизни тогдашнего сельского духовенства. С одной стороны, священство было несомненно интеллигенцией того времени. Священники, во всяком случае Московской епархии, получали очень качественное по тем временам образование. Они оканчивали Славяно-греко-латинскую академию, Троицкую лаврскую семинарию или позже Вифанскую семинарию. В ведомости еще одного моего родственника Алексея Ивановича Бардова, священника с. Криушино, а затем настоятеля Можайского Никольского собора, учившегося в Троицкой семинарии, рядом с данной ему характеристикой «отлично дарован и уравновешен» можно увидеть перечень изучаемых им предметов: греческий и французский язык, грамматика, поэзия, риторика, философия, богословие, история и медицина.
С другой стороны, образ жизни и условия быта сельского духовенства ничем не отличались от крестьянства. Чтобы прокормить огромную семью, священник бы вынужден точно так же, как и крестьянин, работать в поле и пахать землю. Как писал экономист Иван Посошков: «И сельские презвитери ничим не отменны от простых мужиков, мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу и поп за косу. И в празднуемый день, где было итти в церьковь на словословие божие, а поп с мужиками пойдет овина сушить, и где было обедня служить, а поп и причетники хлеб молотить. И в таковых суетах живуще, не токмо стадо христово пасти, но и себя не упасти».
Приведу и отрывок из подтверждающего это письма Озерова, опубликованного «Московскими епархиальными ведомостями» и перепечатанного другими церковными изданиями России. В этом выразительном описании перед нами предстает весь тягостный быт тогдашнего сельского духовенства:
«Взываю к вам о помощи и нижайше прошу вашего деятельного сочувствия я, нижеподписавшийся, собрат Ваш, священник, служащий на месте 23 года, при самом незначительном приходе, состоящем из 436 душ мужского пола крестьян, с полным 4-х личным причтом, без всяких постоянных окладов к содержанию, имеющий одиннадцать человек детей, недовершивший еще устройства старшей дочери своей －12-й, отданной в замужество в прошлом 1870 году, в настоящее же время, совершенно, что называется до нитки, лишившийся всего своего имущества, по случаю пожара, происшедшего в нашем селе 31 числа минувшего августа месяца, сего 1871 года, в 4 часа по полудни. Пожар, начавшийся со двора диакона, при сильном восточном ветре, в 10 минут охватил все дома наши, так что я, священник, находясь в то время на гумне, и домолачивая с своими взрослыми детьми последний собранный с поля хлеб, прибежал домой, и мог собрать и спасти одних малых детей; все приобретенное в 23 года имущество, и весь хлеб, собранный с поля, кроме малого остатка овса, домолачивавшегося на гумне, и кроме скота, находившегося в поле, все безщадно истреблено огнем － в доме, на дворе, в клети, в сбруйном сарае и в погребе, так что к ночи привелось быть в таком горьком положении, что негде и нечем было и пропитаться себе и детям. － Ближайшие крестьяне, находящиеся от нас в полуверстном расстоянии, прибежав на пожар, также ничем не могли помочь нам без пожарных снарядов.
... Для меня же многосемейного, имеющего взрослых обучающихся сыновей и совершеннолетних дочерей, всякая посильная жертва чем бы то ни было, особенно будет дорога потому, что при незначительном приходе я имею средства почти что к одному пропитанию...».
Все эти факторы — совокупность полученного образования с тяжкими условиями деревенской жизни — привели к тому, что появилось поколение разночинцев, выходцев из духовного сословия, среди которых были, например, Чернышевский и Добролюбов, хорошо знавшие и чувствовавшие нужды и чаяния простого народа и ратовавшие за революционные преобразования. Чернышевский, как известно, писал о построении социализма на основе объединения традиционных деревенских общин: «Подле понятия о правах отдельной личности возникла идея о союзе и братстве между людьми: люди должны соединиться в общества, имеющие общий интерес... В земледелии братство это должно выразиться переходом земли в общинное пользование, в промышленности — переходом фабричных и заводских предприятий в общинное достояние компании всех работающих на этой фабрике, на этом заводе...».
... Для меня же многосемейного, имеющего взрослых обучающихся сыновей и совершеннолетних дочерей, всякая посильная жертва чем бы то ни было, особенно будет дорога потому, что при незначительном приходе я имею средства почти что к одному пропитанию...».
Все эти факторы — совокупность полученного образования с тяжкими условиями деревенской жизни — привели к тому, что появилось поколение разночинцев, выходцев из духовного сословия, среди которых были, например, Чернышевский и Добролюбов, хорошо знавшие и чувствовавшие нужды и чаяния простого народа и ратовавшие за революционные преобразования. Чернышевский, как известно, писал о построении социализма на основе объединения традиционных деревенских общин: «Подле понятия о правах отдельной личности возникла идея о союзе и братстве между людьми: люди должны соединиться в общества, имеющие общий интерес... В земледелии братство это должно выразиться переходом земли в общинное пользование, в промышленности — переходом фабричных и заводских предприятий в общинное достояние компании всех работающих на этой фабрике, на этом заводе...».
Музей яо
В Ляньнане, столице Ляньнань-Яоского автономного уезда, обнаружил большой музей яо (фото 1). Расположен он в живописном месте, у подножия гор. В экспозиции находится, в частности, несколько предметов, дающих дополнительное представление о функциях сяньшэнгуна.
Например, священный деревянный скипетр республиканского периода, используемый сяньшэнгуном для ритуальных действий (на фото 2 справа). Верх его набалдашника украшен двумя жемчужинами, сам набалдашник представляет собой шестигранник, на четырех сторонах которого вырезаны четыре иероглифа «除邪辅政», что означает изгнание злых духов и помощь в управлении. Ниже выгравированы персонажи истории, а на корпусе скипетра изображен парящий дракон. Основание обернуто железным листом.
Сяньшэнгун знал ритуалы, умел читать символы и хранил магические писания для лечения болезней и спасения жизней (фото 3). Например, книгу появления на свет: когда у предков бапай яо рождался ребенок, они, прося сяньшэнгуна читать писание, убивали трех собак и строили три мостика до того, как малышу исполнялось три года. Это должно было помочь ребенку преодолеть невзгоды и пережить трудный период. Была у сяньшэнгуна и книга избавления от страданий: когда у кого-либо, будь то мужчина или женщина, старый или молодой, возникали неизлечимые болезни, сяньшэнгун призывал богов спуститься и избавить их от боли.
А на случай нападения чужеземцев у сяньшэнгуна имелась книга заклятий от врагов (фото 4).
P.S. Удивительно, что места эти в Гуандуне, всего в нескольких часах езды от Гуанчжоу, но при этом полная дичь. Тут как в старые добрые времена удивляются при виде иностранца, то есть меня. В музее охранники и смотрительницы, испросив моего разрешения, фотографировали, как я смотрю экспозицию. А в ресторане в соседнем городе Ляньчжоу повар позвонил лаобаню (хозяину), тот специально приехал, привез личи и битый час отвлекал меня болтовней и снимал на видео, мешая питаться. Впрочем, все это сейчас было очень доброжелательно. Помнится, в один из прошлых разов, когда я заезжал сюда с другом во время эпидемии, тоже зашли в какой-то ресторан. Так прохожая тетка, завидев нас с улицы через его витрину, вызвала ментов. После этого хозяйка больше нас в ресторан не пускала, уверяя, что он закрыт.
В Ляньнане, столице Ляньнань-Яоского автономного уезда, обнаружил большой музей яо (фото 1). Расположен он в живописном месте, у подножия гор. В экспозиции находится, в частности, несколько предметов, дающих дополнительное представление о функциях сяньшэнгуна.
Например, священный деревянный скипетр республиканского периода, используемый сяньшэнгуном для ритуальных действий (на фото 2 справа). Верх его набалдашника украшен двумя жемчужинами, сам набалдашник представляет собой шестигранник, на четырех сторонах которого вырезаны четыре иероглифа «除邪辅政», что означает изгнание злых духов и помощь в управлении. Ниже выгравированы персонажи истории, а на корпусе скипетра изображен парящий дракон. Основание обернуто железным листом.
Сяньшэнгун знал ритуалы, умел читать символы и хранил магические писания для лечения болезней и спасения жизней (фото 3). Например, книгу появления на свет: когда у предков бапай яо рождался ребенок, они, прося сяньшэнгуна читать писание, убивали трех собак и строили три мостика до того, как малышу исполнялось три года. Это должно было помочь ребенку преодолеть невзгоды и пережить трудный период. Была у сяньшэнгуна и книга избавления от страданий: когда у кого-либо, будь то мужчина или женщина, старый или молодой, возникали неизлечимые болезни, сяньшэнгун призывал богов спуститься и избавить их от боли.
А на случай нападения чужеземцев у сяньшэнгуна имелась книга заклятий от врагов (фото 4).
P.S. Удивительно, что места эти в Гуандуне, всего в нескольких часах езды от Гуанчжоу, но при этом полная дичь. Тут как в старые добрые времена удивляются при виде иностранца, то есть меня. В музее охранники и смотрительницы, испросив моего разрешения, фотографировали, как я смотрю экспозицию. А в ресторане в соседнем городе Ляньчжоу повар позвонил лаобаню (хозяину), тот специально приехал, привез личи и битый час отвлекал меня болтовней и снимал на видео, мешая питаться. Впрочем, все это сейчас было очень доброжелательно. Помнится, в один из прошлых разов, когда я заезжал сюда с другом во время эпидемии, тоже зашли в какой-то ресторан. Так прохожая тетка, завидев нас с улицы через его витрину, вызвала ментов. После этого хозяйка больше нас в ресторан не пускала, уверяя, что он закрыт.
Гуэйло
Заехали с другом в какую-то глухомань. Он остался в машине, а я пошел в магазин за снэками. Слышу, хозяйка говорит своему мужику: «Ты гляди, гуэйло (черт заморский) пожаловал!» Я, конечно, напрягся и начал ее отчитывать: «Нельзя употреблять такое слово! Это для иностранцев звучит обидно! Вы можете их называть вайгожэнь или лаовай, но никак не гуэйло!» Она испуганно принялась оправдываться: «Что ты, что ты, я вовсе не говорила гуэйло». — «Как это не говорила, я точно слышал!» — «Нет, нет, не говорила, ты ослышался!» И губы поджала. Я в ответ тоже скорчил недовольную гримасу, типа из-за такого обращения собираюсь уйти, — но как бы в порядке одолжения взял пару тухлых яиц, орешков и две бутылки воды. Тут она спрашивает: «А ты откуда будешь?» — «А я, — говорю, — вообще никакой не иностранец, я просто из Синьцзяна, вот и похож». — «Ой, из Синьцзяна, прости, не признала, что ты наш, китаец, обозналась я...» Так она и проговорилась.
Заехали с другом в какую-то глухомань. Он остался в машине, а я пошел в магазин за снэками. Слышу, хозяйка говорит своему мужику: «Ты гляди, гуэйло (черт заморский) пожаловал!» Я, конечно, напрягся и начал ее отчитывать: «Нельзя употреблять такое слово! Это для иностранцев звучит обидно! Вы можете их называть вайгожэнь или лаовай, но никак не гуэйло!» Она испуганно принялась оправдываться: «Что ты, что ты, я вовсе не говорила гуэйло». — «Как это не говорила, я точно слышал!» — «Нет, нет, не говорила, ты ослышался!» И губы поджала. Я в ответ тоже скорчил недовольную гримасу, типа из-за такого обращения собираюсь уйти, — но как бы в порядке одолжения взял пару тухлых яиц, орешков и две бутылки воды. Тут она спрашивает: «А ты откуда будешь?» — «А я, — говорю, — вообще никакой не иностранец, я просто из Синьцзяна, вот и похож». — «Ой, из Синьцзяна, прости, не признала, что ты наш, китаец, обозналась я...» Так она и проговорилась.
Макариевские чтения
На родине-матушке принял участие в 32-й международной научной конференции «Макариевские чтения», организованной администрацией Можайского муниципального округа совместно с Санкт-Петербургской академией художеств и Всероссийским обществом святителя Макария. В этом году тема конференции была «Русская Православная церковь и важнейшие моменты истории Российского государства».
Рассказывал, в том числе, об образовании и быте сельского духовенства первой половины XIX в. Из других топиков, которые затронул: его кастовость. Духовенство в то время представляло собой закрытую кастовую структуру. Если выход из нее был относительно прост, – отпрыск какого-либо из семейств мог, например, сменить духовный путь на светский, податься в канцеляристы, выслужиться по чинам, получить дворянство и стать помещиком – то вход в нее был практически невозможен. Места в приходах передавались по наследству. Может сложиться ошибочное представление, что существовала некоторая лестничная иерархия, когда представитель податного сословия мог стать, скажем, пономарем, его сын – дьячком, сын того – диаконом, а сын последнего – священником, но это не так. Отец священника мог быть действительно диаконом, дед – дьячком, прадед – пономарем, но вот прапрадед опять оказывался священником. Духовный чин определялся множеством факторов – способностями, знаниями, образованием, средствами и пр. Но сама наследственная традиция уходит вглубь веков. Соседствовавшая с ней в допетровские времена выборность во многом была чисто формальной, поскольку на священнические места приходом выбирались лица того же духовного происхождения, как правило сын или зять умершего священника. Об этом говорил и Стоглавый собор (1551): «который поп или дьякон овдовеет, а будет y него или сын, или брат, или зять, или племянник, и на его место пригож и грамоте горазд и искусен, ино его в попы на место поставити». Известно, что среди первых священников были выходцы из Греции или Болгарии. Но при этом происхождение именно русских священников окутано неизвестностью. Существует предположение, которое выдвинул исследователь Петр Гайденко, что поскольку первые церкви располагались в княжеских крепостях, или, говоря по-западному, замках, то и первыми священниками были люди ближнего княжьего круга. Но это всего лишь гипотеза.
На фото: участники чтений архимандрит Макарий (Веретенников) из Троице-Сергиевой лавры и игумения Амвросия (Гавринева), настоятельница Успенского Колоцкого женского монастыря.
На родине-матушке принял участие в 32-й международной научной конференции «Макариевские чтения», организованной администрацией Можайского муниципального округа совместно с Санкт-Петербургской академией художеств и Всероссийским обществом святителя Макария. В этом году тема конференции была «Русская Православная церковь и важнейшие моменты истории Российского государства».
Рассказывал, в том числе, об образовании и быте сельского духовенства первой половины XIX в. Из других топиков, которые затронул: его кастовость. Духовенство в то время представляло собой закрытую кастовую структуру. Если выход из нее был относительно прост, – отпрыск какого-либо из семейств мог, например, сменить духовный путь на светский, податься в канцеляристы, выслужиться по чинам, получить дворянство и стать помещиком – то вход в нее был практически невозможен. Места в приходах передавались по наследству. Может сложиться ошибочное представление, что существовала некоторая лестничная иерархия, когда представитель податного сословия мог стать, скажем, пономарем, его сын – дьячком, сын того – диаконом, а сын последнего – священником, но это не так. Отец священника мог быть действительно диаконом, дед – дьячком, прадед – пономарем, но вот прапрадед опять оказывался священником. Духовный чин определялся множеством факторов – способностями, знаниями, образованием, средствами и пр. Но сама наследственная традиция уходит вглубь веков. Соседствовавшая с ней в допетровские времена выборность во многом была чисто формальной, поскольку на священнические места приходом выбирались лица того же духовного происхождения, как правило сын или зять умершего священника. Об этом говорил и Стоглавый собор (1551): «который поп или дьякон овдовеет, а будет y него или сын, или брат, или зять, или племянник, и на его место пригож и грамоте горазд и искусен, ино его в попы на место поставити». Известно, что среди первых священников были выходцы из Греции или Болгарии. Но при этом происхождение именно русских священников окутано неизвестностью. Существует предположение, которое выдвинул исследователь Петр Гайденко, что поскольку первые церкви располагались в княжеских крепостях, или, говоря по-западному, замках, то и первыми священниками были люди ближнего княжьего круга. Но это всего лишь гипотеза.
На фото: участники чтений архимандрит Макарий (Веретенников) из Троице-Сергиевой лавры и игумения Амвросия (Гавринева), настоятельница Успенского Колоцкого женского монастыря.
Петр Маргорин
На чтениях в Можайске (см. выше) рассказывал, разумеется, и о своих можайских предках и ошибках исследователей. Многие из моих предков и родственников на протяжении столетий служили в Никольском соборе на территории Можайского кремля (том самом, где хранилась знаменитая деревянная скульптура Николы Можайского, и откуда его образ разошелся по всей Руси), были его дьячками и пономарями, а двое из них, Георгий Максимович Смирнов и затем Алексей Иванович Бардов, в течение большей части XIX в., с 1801 по 1862 г., были его настоятелями. Еще один мой родственник, купец Петр Михайлович Маргорин, собственно и построил Никольский собор, точнее перестроил в его нынешний неоготический вид (фото 1), пустив на строительство камни из стен Можайского кремля. В 1818-1820 гг. он же руководил строительством церкви Спаса Нерукотворного Спасо-Бородинского монастыря, первого российского памятника, посвященного Бородинскому сражению (фото 2).
По недоразумению П.М. Маргорин с легкой руки археолога И.И.Кондратьева был переименован в Марголина, а это совсем другая фамилия иного происхождения. Маргорины же это древний можайский посадский род, представители которого со временем стали купцами.
В работе «История Можайского кремля» Кондратьев пишет, что в мае 1802 г. к московскому гражданскому губернатору П. Я. Аршеневскому обратились двое жителей Можайска, назвавшихся “можайскому Николаевскому собору строителями” – священник Николаевского собора Григорий Ильин и можайский купец Петр Марголин («Назван в документе “Петр Маргорин”».). «Предложение Ильина и Марголина сводилось к простой альтернативе: либо продать церкви всю крепость на слом по сходной цене, либо отдать развалившуюся крепость в собор безвозмездно, а церковь из своих средств построит палисад и ворота». Ну вот в документе Петр Михайлович назван Маргориным, так им бы и остался, но у Кондратьева он почему-то становится Марголиным, и под такой ошибочной фамилией теперь фигурирует во многих справочниках.
На чтениях в Можайске (см. выше) рассказывал, разумеется, и о своих можайских предках и ошибках исследователей. Многие из моих предков и родственников на протяжении столетий служили в Никольском соборе на территории Можайского кремля (том самом, где хранилась знаменитая деревянная скульптура Николы Можайского, и откуда его образ разошелся по всей Руси), были его дьячками и пономарями, а двое из них, Георгий Максимович Смирнов и затем Алексей Иванович Бардов, в течение большей части XIX в., с 1801 по 1862 г., были его настоятелями. Еще один мой родственник, купец Петр Михайлович Маргорин, собственно и построил Никольский собор, точнее перестроил в его нынешний неоготический вид (фото 1), пустив на строительство камни из стен Можайского кремля. В 1818-1820 гг. он же руководил строительством церкви Спаса Нерукотворного Спасо-Бородинского монастыря, первого российского памятника, посвященного Бородинскому сражению (фото 2).
По недоразумению П.М. Маргорин с легкой руки археолога И.И.Кондратьева был переименован в Марголина, а это совсем другая фамилия иного происхождения. Маргорины же это древний можайский посадский род, представители которого со временем стали купцами.
В работе «История Можайского кремля» Кондратьев пишет, что в мае 1802 г. к московскому гражданскому губернатору П. Я. Аршеневскому обратились двое жителей Можайска, назвавшихся “можайскому Николаевскому собору строителями” – священник Николаевского собора Григорий Ильин и можайский купец Петр Марголин («Назван в документе “Петр Маргорин”».). «Предложение Ильина и Марголина сводилось к простой альтернативе: либо продать церкви всю крепость на слом по сходной цене, либо отдать развалившуюся крепость в собор безвозмездно, а церковь из своих средств построит палисад и ворота». Ну вот в документе Петр Михайлович назван Маргориным, так им бы и остался, но у Кондратьева он почему-то становится Марголиным, и под такой ошибочной фамилией теперь фигурирует во многих справочниках.