Книжечка Анне Миколайт и Морица Пюркхауэра «Код города» дико раздражает по двум причинам.
Во-первых, не сюрприз, что урбанистические издания «Стрелки» — одно сплошное бубубу, предсказуемо цитирующее одних и тех же и задорого выдающее банальности за откровения. Ждешь чего-то интересного про этот самый код города, а получаешь сто достаточно примитивных наблюдений за нью-йоркским районом Сохо. На уровне «все такси — желтые». Ну ок.
Во-вторых, я читал про Сохо и вспомнил недавнюю запись в фейсбуке Игоря Викторовича Поповского с обсуждением в комментариях. Там о том, как главная улица Новосибирска перестала быть такой живой, какой мы ее помним. Я читаю такие посты о родном городе, вижу своими глазами всё, что с ним творится, и у меня всё меньше сил и аргументов для его защиты от критики. Какой уж тут, нахуй, Сохо, когда мы всё так бездарно просираем. Даже если раздать всем ЛПР книжки от «Стрелки», общая деградация если исчезнет, то нескоро. Неудивительно, что люди бросают Новосибирск. Их аргументы уже кончились.
Книжечка Анне Миколайт и Морица Пюркхауэра «Код города» дико раздражает по двум причинам.
Во-первых, не сюрприз, что урбанистические издания «Стрелки» — одно сплошное бубубу, предсказуемо цитирующее одних и тех же и задорого выдающее банальности за откровения. Ждешь чего-то интересного про этот самый код города, а получаешь сто достаточно примитивных наблюдений за нью-йоркским районом Сохо. На уровне «все такси — желтые». Ну ок.
Во-вторых, я читал про Сохо и вспомнил недавнюю запись в фейсбуке Игоря Викторовича Поповского с обсуждением в комментариях. Там о том, как главная улица Новосибирска перестала быть такой живой, какой мы ее помним. Я читаю такие посты о родном городе, вижу своими глазами всё, что с ним творится, и у меня всё меньше сил и аргументов для его защиты от критики. Какой уж тут, нахуй, Сохо, когда мы всё так бездарно просираем. Даже если раздать всем ЛПР книжки от «Стрелки», общая деградация если исчезнет, то нескоро. Неудивительно, что люди бросают Новосибирск. Их аргументы уже кончились.
He floated the idea of restricting the use of Telegram in Ukraine and Russia, a suggestion that was met with fierce opposition from users. Shortly after, Durov backed off the idea. Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care. What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm. As the war in Ukraine rages, the messaging app Telegram has emerged as the go-to place for unfiltered live war updates for both Ukrainian refugees and increasingly isolated Russians alike.
from us
