🤩У нас возникает впечатление, что в один прекрасный день кто-то протянул Камю ручку и бумагу и #Камю машинально принялся писать. #Мерсо протянули револьвер, и он машинально принялся стрелять. Книга, как и убийство, кажется результатом случайных обстоятельств, хотя в ней не было ничего случайного. Можно даже предположить, что она писала сама себя, когда автор находился в невменяемом состоянии, отчасти похожем на состояние Мерсо, перед тем как он совершает убийство. В том и другом случае благодаря одной и той же видимости апатии и равнодушия создается впечатление, что у нас есть преступление, но нет преступника и есть книга, но нет писателя.🤩

🤩#Рене_Жирар.
🤩#Критика_из_подполья. К новому процессу над «Посторонним»
🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩

🤩Если Бога нет, то ничего нельзя

Эта фраза Жака Лакана, очевидно, является парафразом высказывания (не)сказанного Достоевским, во всяком случае, в точной свой формулировке "Если Бога нет, то всё дозволено". Хотя в "Братьях Карамазовых" конкретно этой формулировки не было, но она довольно точно передаёт моральную позицию Ивана Карамазова.

В романе Достоевского Иван Карамазов, рассуждает о добре и зле, о свободе воли и ответственности. Его позиция — если нет высшего морального авторитета (Бога), то человек сам становится мерилом добра и зла, а значит, любые поступки могут быть оправданы.

Лакан, однако, трактует этот вопрос диаметрально противоположно, полагая, что в отсутствие Бога ни один поступок не может быть оправдан.

В парадоксальной формуле Жака Лакана «Если Бога нет, то ничего нельзя» заключена позиция, противопоставляющаяся не только народному прочтению Достоевского, но и всей традиции рассуждений о морали как о системе дозволений и запретов. Лакан, будучи наследником фрейдистской мысли, видел в Законе не просто внешний регламент поведения, но структуру, формирующую бессознательное. Для него Закон — это не только набор предписаний, но и условие возможности желания, его рамка и сцена.

В иудео-христианской традиции Закон, каким бы суровым он ни казался, по сути своей дозволителен: он очерчивает круг запретного, тем самым оставляя всё остальное в распоряжении свободы человека. «Не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» — эти заповеди, ограничивая, одновременно открывают пространство для множества поступков, не подпадающих под запрет. Закон, будучи конечен, освобождает субъекта для творчества, для выбора, для ответственности.

Однако с исчезновением Трансцендентного, с уходом Бога как последней инстанции смысла и дозволения, исчезает и эта чёткая граница между дозволенным и запретным. В отсутствие внешнего Закона бессознательное, по Лакану, начинает продуцировать запрет тотальный, всеохватывающий. Там, где нет высшего авторитета, возникает внутренний цензор, дисциплинирующий каждое желание, каждый импульс, каждую мысль. Человек оказывается во власти неограниченного Сверх-Я, превращающего жизнь в сплошной запрет, где «ничего нельзя», потому что любое действие потенциально преступно перед лицом несуществующего, но всевидящего закона.

В этом смысле лакановская формула — не просто парадокс, а диагноз современности: в мире, где исчезает абсолют, субъект сталкивается с невозможностью оправдать собственное желание, ибо нет инстанции, которая могла бы вынести оправдательный приговор. Желание становится подозрительным само по себе; свобода оказывается парализованной, а воображение — загнанным в подполье.

В отсутствии этого баланса возникает риск тоталитарного режима человеческого бессознательного: оно начинает диктовать свои правила, превращаясь в сурового внутреннего цензора, который не просто ограничивает отдельные желания, но стремится подавить само пространство свободы. Лакан отмечал, что Закон, будучи внешним и очерчивающим, позволяет субъекту ориентироваться в мире дозволенного и запретного, а с его исчезновением бессознательное не освобождается, но, напротив, оказывается во власти тоталитарного запрета, где любое желание оказывается подозрительным, а любой импульс — потенциально преступным.

Такой внутренний тоталитаризм проявляется в склонности бессознательного к радикальному самоконтролю, к бесконечному умножению запретов, к формированию невыносимого чувства вины и тревоги. В психоаналитической перспективе это ведёт к неврозу, к внутреннему разладу, когда субъект не способен ни желать, ни действовать, опасаясь нарушить некий абсолютный, но не артикулированный запрет. Как подчёркивают современные психологи, подобная ситуация ведёт к внутреннему конфликту, к утрате целостности личности и к конформизму, когда человек бездумно следует внешним или внутренним установкам, не имея опоры на собственные ценности и смыслы.

🤩Немного из моих последних относительных успехов

🤩Раннехристианские общины ожидали скорого Второго пришествия Христа, что создавало специфическую временную перспективу, в которой настоящее воспринималось как краткий переходный период перед эсхатологическим свершением. Это эсхатологическое напряжение порождало различные формы политического активизма - от пассивного ожидания до активной подготовки к установлению Царства Божия на земле. Апостол Павел в своих посланиях формулирует концепцию «уже, но еще не», согласно которой спасение уже совершено Христом, но еще не реализовано полностью в истории.

Качественно новый этап в развитии политической эсхатологии связан с деятельностью итальянского мыслителя Иоахима Флорского (ок. 1132-1202), создавшего мистико-диалектическую концепцию исторического процесса, которая выразила глубокий кризис средневекового миропонимания. Концепция Иоахима, разработанная в формах символического толкования Библии, исходит из деления всемирной истории на три «мировых состояния», или эры, соответствующие трем Лицам христианской Троицы - Отцу, Сыну и Святому Духу.

В продолжение ветхозаветной эры Отца Бог раскрывается человеку как властный господин, а человек подчиняется Ему как трепещущий раб; новозаветная эра Сына превращает эти отношения в отношения отца и дитяти; наконец, грядущая эра Святого Духа должна сообщить им полную интимность. Каждая эра исчерпывает свое содержание в одной и той же повторяющейся последовательности этапов, что позволяет умозаключать от прошедшего к будущему. Выявление эры Святого Духа должно было начаться около 1260 года.

Политическое значение иоахимизма состоит в том, что преображение человечества должно было иметь место еще в рамках посюсторонней истории, что делает учение Иоахима связующим звеном между древним хилиазмом и новоевропейскими утопиями. После периода борьбы и искушений должна была восторжествовать любовь к бедности и начало духовной свободы, властная и притязательная Церковь Петрова должна была уступить свое место Церкви Иоанновой, отказавшейся от ненужного бремени мирской власти и управляемой кроткими аскетами-бессребрениками.

🤩#Дурацкие_заметки
🤩#Библия
🤩#Историческое_христианство
🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩

🤩Иногда я задумываюсь, почему христианство всегда с особым остервенением боролось с манихейством и его ответвлениями. Почему Бог может быть триедин, но никак не двуедин? В голову приходит одна нумерология. Тройка неделима, в каком-то смысле, между тройкой и единицей можно поставить структурное тождество, они обе замыкаются в монады. Но двойка, как будто бы, должна синтезироваться в единство, но тогда эта единица бы была делимой и, более того, делимой неравноценно. Вышло бы неловко. Неужели Г.В.Ф где-то напутал?

Или, возможно, мне стоит после двух бессоных ночей поспать.
🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩

🤩Коржик и единство европейского духа

Закончился предпоследний год моего бытия студентом, изучающим философию, и мне бы хотелось сделать некоторый не очень приличный жест, а именно бросить ещё один камень в огород университетского образования. Плеваться в академию это занятие уже в каком-то смысле пошлое. Все не настолько плохо, чтобы биться головой об стену с хулой на высшие силы, но нее настолько хорошо, чтобы пребывать в наивном удовлетворении. Поэтому вместо критического разгрома академии, жанра, приевшегося за последние годы, я опишу несколько архетипов, которые являются наиболее разлагающими элементами любой академии, независимо от регионализации.

Первого персонажа назовём Коржик. Почему его так зовут, я не скажу, но кто способен понять, поймёт. Одним из моих самых невероятных интеллектуальных открытий за последний год стало одно нейрофизиолологическое исследование, показавшее то, что у большинства людей нет способности к фантазии. У меня и до этого было интуиция, что с сознанием что-то концептуально не так, и в целом понятие о сознании описывает что-то, что не должно, потому не может быть применено для описания состояния реальности. Но то была лишь интуиция, и она казалась мне слишком эксклюзивной, чтобы высказывать её вслух. Теперь я, кажется, могу это делать, ведь у меня есть на то материальное свидетельство. Итак, у Коржика способность к фантазии не просто не присутствует в неполной мере, но вообще отсутствует.

Это поразительно страшный человек, потому что смотришь на него и видишь полную пустоту. Никакой заинтересованности, никакой искры во взгляде, и ты понимаешь, что этот человек просто тупой. Тупой не в плане оскорбления, а в плане того, что у него полностью отсутствует какая бы то ни было мысль в принципе. Он что-то говорит, видимо какие-то некая форма референции у него присутствует, но мысль не двигается. Интеллектуально такой человек мертв.

Бог бы с ним, можно сказать, но почему он является разлагающим элементом? Дело в том, что он защитил диссертацию. Он имеет все приличные регалии, высокую должность, дозволение читать лекции студентам, "экспертность". Глядя на это, понимаешь, что дело не в Коржике. Просто нынешняя система университетского образования в гуманитарной сфере, по всему миру, я даже не буду говорить про Россию конкретно, потому что философское образование в полной мере интернационально и мало различается от страны к стране, поощряет интеллектуальное труположество. Я бы не сказал, что коржиков критически много, но сам факт их существования наглядно демонстрирует, что наукометрия и система оценки показателей деятельности превращает философский мир в зомбиленд.

Второго всадника апокалипсиса назовем некто Г. В проблеме некоего Г. разворачивается уже не метрический элемент философского образования, а скорее "перцептивный". Некто Г. не менее пустой, чем Коржик, однако его нельзя назвать зомби, по крайней мере, в точном смысле этого слова. Он обладает харизмой, которая закрывает глубокую дыру в его нутре: он выделяется, умеет красиво говорить, может производить много контента, им многие искренне восхищаются. Он может производить впечатление и активно этим пользуется. Мертворожденное дитя, забывшее о том, что оно умерло.

Ужас, вызываемый его существованием, состоит в том, что у тебя начинается паранойя. Если подобным самолюбованием можно настолько легко закрыть свою мертвость, то как вообще отличить живого от неживого. В доведении до предела ты начинаешь сомневаться в том, жив ли ты сам. А вдруг люди, которые позитивно отзываются о твоей работе, тоже заворожены вселившимся в тебя злокозненным гением, шепчущим тебе о твоем великолепии.

Некий Г. разлагает философскую академию тем, упраздняет различие. Ты уже не можешь отличить истинную философию, от симуляции. Некий Г. не философ, он им активно притворяется, настолько, что философия и симулякр становятся чем-то единым. Чем больше будет существовать неких Г., тем больше будет обесцениваться занятие философией как таковое. Если все притворяются, то точно ли мы хотим знать правду?

И третье чудовище философской академии — это Вахтерша. Вахтерше не хватает харизмы некоего Г., но и она не достаточно умерла для Коржика, потому занимает структурно центральное положение между ними. А центральное положение всегда самое страшное. Вахтерша сочетает в себе некоторую часть мертвенности коржика с харизмой некоего Г., что позволяет ему лавировать между двумя полюсами и лавировать наверх. Вахтерша, как правило, занимает административный пост, потому что, чтобы администрировать необходима как некая степень живости, так и некая степень харизмы. Но в то же время вахтерша компенсирует свою полуживость обладанием властью.

И чем больше находится Вахтерша в зените власти, тем больше она преисполняется чувством собственного величия. Вахтёрше безразличны какие-то масштабные вопросы, она хочет, чтобы все оставалось "как всегда". Самый простой пример создания такого болота — это кадровые решения, основанные не на компетенции, а на удобстве. Вахтерша создает вокруг себя круг людей, которым имманентно запрещено указывать на её ошибки, чем больше она тонет в этом болоте тем больше её характер меняется от относительно мирного до несносно экзальтированного. Как сказал один мой ныне уже покойный преподаватель: наделение минимальной властью самого посредственного человека делает из него самое посредственное чудовище.

Вахтерша разлагает академию тем, что её болото склонно разрастаться. И если ничего не делать, болото самого посредственного чудовища станет величиной с универсум. Вахтёрша, пожалуй самый неугомонный архетип из пердставленных, поскольку сочетая в себе все недостатки коржика и некоего Г. в полумере, она экстраполирует их на всё вокруг.

Я не говорю, что вся философская академия состоит из описанных архетипов. Они присутствуют не везде и не в равной степени. Но если где-то создаётся треугольник из Коржика некоего Г. и Вахтёрши, можно считать, что в целом, оккупированная ими институция находится в состоянии упадка, поскольку замыкаясь друг на друге, они создают пространство воспроизведения исключительно себе подобных.

На этом завершается то, что я хочу сказать. Всё вышеописанное прошу считать поэтическим вымыслом. Все совпадения с реальностью случайны.

Моя же рекомендация состоит вот в чем: воображайте, воображение – это последнее, что у нас осталось.
🤩#дурацкие_заметки
🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩

🤩Многие считают, что широкая распространённость аналитической философии свидетельствует о наличии в ней некоего более здравого начала чем во всех остальных формах философии. Но здесь возникает неловкая путаница, которая решается через исследование международных стандартов наукометрии.

Научные журналы делятся на так называемые квартили. Это кластер журналов, которые имеют определённый вес в академическом сообществе. Квартилей всего четыре, наибольшим весом обладает первый квартиль, наименьшим, соответственно, - четвёртый. Несложно понять, что наиболее уместным для цитирования и использования в новых работах считаются журналы первого и второго квартиля.

Чтобы попасть в верхние части квартильной системы, журнал должен подчиняться определённым правилам публикационной этики. Эти правила универсальны. Они действуют одинаково как для, допустим, журнала по астрофизике, так и для журнала по философии. То есть они в общем не учитывают методологическую специфику каждой дисциплины, применяя общие правила для всех, как бы стремясь привести академические дисциплины к одному знаменателю.

Правила эти, на самом деле, довольно банальны - это то, что нас просят указать в каждой отчетной научной работе. Оригинальность, новизна, опора на эмпирические данные и профессиональное рецензирование. О последнем правиле я умолчу пока что, поскольку указание на него будет уместно в несколько ином контексте. Можно провести неслолжный анализ и прийти к выводу, что каждое из этих правил в сфере философии носят эксклюзивный характер, то есть исключают из профессионального поля определённые философские дисциплины, которые по структурным соображениям им не могут соответствовать.

Правило оригинальности запрещает обзорные работы. Однако без той или иной формы обзорных исследований философия просто не существует. Те дисциплины и направления, которые связаны с историографией мысли, выпадают из числа топовых журналов, потому что по большей части они не оригинальны. Это, как правило, некий очередной взгляд на проблему, из которого можно подчерпнуть, быть может, много полезного. Но шутка в том, что, написав полностью оригинальную обзорную работу на историкофилософскую тематику, исследователь столкнется с нарушением другого критерия, а именно, критерию опоры на, так называемые, эмпирические данные. Возникает своеобразный порочный круг, из которого выхода пока не придумали.

Правило опоры на эмпирические данные перечеркивает почти всё спекулятивную философию, которая составляет огромный её пласт. Естественно, что большая часть того, что принято называть континентальной философией имеет дело с эмпирическими данными весьма своеобразным образом, тогда как некоторые иные формы философии могут себе методологически позволить использовать эмпирические данные таким же образом, как их используют физики или биологи, но для других это будет формой нарушения метода.

Требование к новизне, в принципе, разрушает философию в корне. Оно запрещает глубокое обращение к традиционным источникам, тогда как философия исходит не из генеративной эпистемы, в которой исследователь должен породить новое эксклюзивное знание, отрицающее старое. Философия находится в переплетении, в котором философские теории сосуществуют друг с другом: одна теория не лишает другую легитимности, в философии нет принципа верификации теорий. Потому разрыв со старыми формами философии является преимуществом для попадания в "первую лигу".

В целом, узнаваемая картина, не правда ли? Что остается после отсечения плевел? Что пытается выбросить за борт традиционную метафизику, религиозную философию и другие формы философских исследований как архаичные? Что опирается, якобы, на эмпирические данные, проводит "эксперименты" и всячески мимикрирует под позитивную науку? Кажется, что после отсечения лишнего, с нами остается только аналитическая философия и некоторые разновидности социальных исследований.

И ещё одно, скорее не правило, а закрепившаяся традиция: думаю не трудно угадать, на каком языке выпускаются журналы высших квартилей? Большинство из них принадлежит английским или американским изданиям. Само собой, они будут с большей охотой выпускать своих соотечественников, чем кого-либо ещё.

И тут мы переходим к более интересному моменту, а именно, к человеческому фактору. Зачем, собственно, необходимо разбиение журналов на квартили? Не в последнюю очередь, для того, чтобы исследователи из топовых университетов, которые обязаны в отчетности по работе упоминать исследования из авторитетных источников. Таким образом, выходит ситуация, в которой новые диссертации по философии защищаются с опорой на англоязычные источники, по большей части, сфокусированные на англо-американской аналитической философии. Очевидно, что теоретический уклон защищаемых диссертаций тоже будет в сторону аналитической философии.

Вдобавок, бесконечна тема с грантами и принципами их выдачи. Философам тоже надо что-то есть, потому они получают гранты. Однако на что опираются грантодатели при определении того, какое исследование поддержать? Также на наукометрию, которая, как мы уже говорили выше, по техническим соображением отдает преимущество аналитической философии. Большинство философов не станут пытаться исхитриться и написать что-то оригинальное и не получить грант вместо того, чтобы подчиниться универсальным наукометрическим правилам и получить его. Признаться, даже я, в конечном итоге, сдался.

Эта экспансия аналитической философии, превратившая философию в какое-то недоразумение и подобие себя самой, в корне своей дутая. Наукометрия воспроизводит журналы по аналитической философии в непомерных количествах, которые плодят диссертации по этой же теме, защитив которые, люди попадают в редакции этих журналов и продолжают цикл воспроизводства. Не нужно думать, что за такой популярностью кроется какой-то глубокий смысл. Всё это обеспечивается несовершенством наукометрических технологий, применённых к ненаучной области, что порождает такие казусы. Если она будет пересмотрена, вся эта липа развалится в прах. Так что, когда вы выясняете, что 80% топовых журналов по философии посвящены проблемам "мозгов в бочке", "философских зомби", "вагонеткам" и прочим надувательствам, не стоит воспринимать это всерьез. Правила меняются, тогда как фундаментальные философские принципы меняются не так часто. В конечном итоге, однажды мы все соберем хоровод и поговорим о чудесах, плероматике, лемурийских войнах и прочих вещах там, куда бы нас сегодня даже на порог не пустили.
🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩🤩