Очень старый Новый год

Когда я учился в школе, на новогодние каникулы меня отправляли к деду в деревню. И я всегда туда очень хотел, потому что туда нужно было долго ехать на автобусе одному — настоящее путешествие!

Помешать очередному путешествию могло только одно — плохие четвертные оценки, которые накануне каникул вклеивались маленьким листочком в дневник. Чтобы оценки не помешали, было принято отчаянное решение — сделать вид, что их... не существует! Я аккуратно, насколько это было возможно, отклеил листочек с оценками, и спрятал его в дальний ящик на самое дно.

И вот прямо перед поездкой всё вскрылось — ненавижу мир за это, почему он всегда так делает?

Маме позвонила классная руководительница, мама сказала папе, папа пришёл откусывать мне голову. Не очень разборчиво — все-таки во рту целая сыновья голова — он спросил, куда я спрятал свой позор. Я объяснил. Папа на минуту выпустил голову, нашёл листочек, посмотрел на него и вернулся. Листочек оказал потрясающее воздействие — теперь моя голова помещалась в папиной пасти вообще без проблем.

Мысли мои спутались и остановились, осталась почему-то только одна мстительная и совершенно не относящаяся к делу: «Ты ещё скажи спасибо, что я не курю!».

Но в деревню меня всё-таки отправили: посадили в вечерний автобус и тот медленно отчалил, погружая маленького меня в этот желанный междугородний лимб между прошлым годом и нынешним. Хотя, кажется, в тот раз это был лимб в прямом значении этого слова: я чувствовал одновременно, что рая мне не видать, но и ада моя душа никак не заслуживает.

Не знаю, знакомо ли вам это тягучее ощущение зимнего ночного автобуса, когда буквально через час пути ты устаёшь и начинаешь маяться — становится одновременно жарко и тесно, ноет копчик и полупопия, чешется шея от свитера, зад приобретает текстуру штанов, по телу внутри как будто медленно перекатываются два шара — горячий и холодный. Кроме того, от желания и одновременной невозможности заснуть ты начинаешь чувствовать кожу у себя на лице.

Все перечисленные симптомы резко проходят на восьмом часу, ровно за полчаса до прибытия, когда тебе становится идеально удобно и тепло. Никуда уже не хочется из автобуса выходить, хочется просто продолжать ехать так, ехать...

Но ты выпадаешь в морозную ночь, и на площадке у автовокзала находишь глазами силуэт дедушкиной «Волги». Она тихонько светит габаритами и по-осиному зудит двигателем — дз-дз-дз-дз, сопротивляясь окружающему холоду. Ещё час мы едем с дедом по зимней дороге в совершенной окружающей темноте. Светится только желтый полукруг от фар перед машиной и приятным ядовито-зеленым светом горят деления на приборной доске.

Потом дед сворачивает к дому, глушит двигатель и наступает почти абсолютная тишина — только тихо что-то дзынькает под капотом, остывая. Тишину разрезает звук шагов — снег не просто скрипит под ногами, звук такой острый, будто кто-то давит шарики для пинг-понга или колет топором дровяные угли.

Через двадцать минут дед достает с печки чугунную сковородку, на которой шкворчит яичница с салом, ставит её на стол, и мы начинаем прямо со сковороды ковырять яичницу вилками, закусывая хлебом и запивая чаем с лимоном. Вилки у деда старые, ленинградские, с истончившимися от времени зубчиками. Один зубчик на моей вилке износился больше остальных — он короткий, чуть изогнутый и потемневший, как подагрический палец.

Школа, оценки и родители теперь кажутся чем-то далеким, будто они просто приснились мне в автобусе, когда я в очередной раз проваливался в короткий маятный сон.

Как раз перед тем, как начинает светать, я, сытый, ложусь наконец в постель — она немного влажная, как всегда бывает в избе зимой. Печное тепло греет спину, и дорожный лимб начинает понемногу таять вместе с сознанием. Через несколько часов я проснусь — и это будет уже другая, деревенская жизнь.

В новом году мы опять всякого наговорим и наделаем. Поднимут бровь наши семьи, вздрогнут коллеги, отшатнутся случайные прохожие и пойдут пятнами подписчики в соцсетях. Сделать с ними ничего нельзя, только с собой можно. Попробовать, знаете, немного увеличить процент того, за что будет не очень стыдно сейчас и терпимо стыдно потом. 

Сказать проще, чем сделать, конечно, но я бы пожелал нам в новом году сохранить некоторую прочность, а если повезёт, то и нарастить её. 

Можно пожелать вам отрастить глухую броню. Но так нельзя, это должна быть такая, знаете, дышащая броня, мембранная, через которую легко просачиваются тонкие материи — сочувствие, доброжелательное внимание, легкий юмор, способность поддержать и успокоить. Но в которой застревает всякая крупнофракционная дрянь: безапелляционные заявления, многоголовые версии, попытки рассказать вам, что вы на самом деле думаете, ну и просто наглое враньё.

Можно пожелать реагировать не на всё. Есть вещи, по поводу которых мы можем не иметь мнения. Мир сейчас круглые сутки спрашивает нашего мнения про всё подряд, но прочность отчасти состоит в том, чтобы отвечать не на все вызовы. 

Можно пожелать — я знаю это как редакторскую формулу, но она подходит и для остальной жизни — не пропускать говно. Пусть до вас сплошные палки, мёд, паштет и щебень, но за вами сплошь порядочек и то, в чем можно разобраться нормальному человеку. 

Можно пожелать некоторого упорства, если не сказать упрямства, и его я уже желал, но давайте ещё раз. Чем больше смотришь новости, читаешь интернет и разговариваешь со знакомыми, тем сильнее чувствуешь, как в тебя забивают клинья. Как в деревянную колоду — вбивают и ждут, когда ты наконец расколешься. Но есть такие колоды, их называют «свилеватыми», изогнутые и переплетенные. Такое бывает, когда за время роста на дерево многое влияло. И вот чем свилеватее колода, тем сложнее ее расколоть. При вбивании очередного клина она начинает упираться каким-нибудь внутренним изгибом сама в себя, отчего становится только прочней, издевательски скрипит и выдавливает другие клинья. Что сказать — желаю вам быть свилеватыми колодами и пусть они заебутся в вас что-то вбивать.

Можно пожелать почаще находить правильные слова. Свои собственные слова. Перейти порог первого желания ответить готовой формулой, перетерпеть ее, и сформулировать то, что вы на самом деле думаете. И при этом не слишком требовать этого от других — не хочу подрывать устои интернетов, но мы привыкли максимально враждебно трактовать то, что можно трактовать по-разному. Бывает, что вы просто не поняли, и надо переспросить. 

Ну и можно пожелать, чтобы нам всем поменьше приходилось раздваиваться и сохранять хорошую персональную мину при плохой общей игре. 

Я понял салат. Точнее, как «понял» — мне Марина объяснила. У меня, так сказать, сдвиг парадигмы, или как это... салатный инсайт, во.

Я всегда считал, что только то салат, что выглядит как равномерное крошево: оливье там, винегрет, мимоза. А то, что предлагают в ресторанах — это петушня из зеленых мезонинов. Когда вот из листвы торчит кусочек мяса, блестит соус на оливковом и почему-то орех.

Оказалось, есть жизнь после рукколы.

В общем, в салате должно быть много зелени, какой-нибудь белок, что-то хрустящее и ещё что-то с ярким вкусом, «вкусовая бомба». Если вы готовите сами — должно быть что-то такое, ради чего вы вообще готовы есть эти заросли. Я сразу подумал про мармеладных мишек, но тут есть варианты.

Ну, например. Салатные листья, в них курочка — белок, арахис — хрустящее, кукуруза — то, ради чего, ну и там пара ингредиентов ещё для вида и объема.

Теперь в каждом салате я ищу эти составляющие, а когда нахожу — хрумкаю и радуюсь своей пищевой сознательности. Со стороны выгляжу, наверное, как заяц, который отыскал и точит вкусную кору.

Но при равных условиях, скорее всего, всё равно пойду на майонез. Потому что он вкусовая бомба!

Здравствуй, Дедушка Мороз
Борода из ваты
Сами мы во всём в своей
Жизни виноваты

Марина — приверженец строгого детского распорядка дня, отбой и подъём у нас всегда по часам, неумолим и безжалостен. Про себя называю это так:

спрячь за высоким забором ребёнка
разбудит вместе с забором

Галя, у нас отмена

Посмотрел фильм «Любовь Советского союза» и думал было пересказать, но потом передумал, иначе всё это растянется до утра. Поэтому так, чисто сполохами. У нас тут «эпическая историческая мелодрама» про Ангелину Стречину, которая два с половиной часа ходит туда-сюда по экрану по колено в мужчинах.

Актриса Ангелина играет актрису Галину. Галина играет в театре и в кино, а потом приходит на скромную советскую вечеринку, на которой её видит героический лётчик Анатолий и сразу опрокидывает стопку. Потому что первым делом, первым делом выпить водки, ну и девушкой занюхаем потом. На следующий день летчик Анатолий везет Галину в загс, и женит на себе, потому что герой актрису не обидит.

Через год летчик Анатолий разбивается насмерть, не спросив разрешения у Галины. Лётчика Анатолия, как главного авиагероя, хоронят с почестями. Ворошилов плакал. Каганович плакал. А Сталин плакал? Нет, Сталин урну нёс.

Да, то и дело через сюжет по диагонали перебегает инфернально-иронический длинноносый Сталин. Он одобрительно шевелит усами на Галину и её актерский талант.

Героического летчика Анатолия сменяет молодой талантливый драматург Кирилл. Галина не любит Кирилла и держит во френдзоне, ей от него нужны только пьесы. По ночам Кирилл пишет пьесы на портрет Галины.

Пьесы успешны, поэтому после очередной премьеры сюжет снова перебегает Сталин и одним жестом своей трубки женит Галину и Кирилла.

И тут война. Кирилл уходит на фронт корреспондентом, а Галина провожает его на Витебском вокзале с надписью «Белорусский вокзал». Но Витебскому вокзалу уже всё равно, он привык, на нём актерские пробы ставить негде.

Галина холодно провожает Кирилла, потому что он не Анатолий, но в последний момент всё же соображает, что лучше Кирилл в руках, чем Анатолий в небе, и провожает как надо — до вагона.

Потом герои познают тяготы войны. Кирилл бегает по пшеничному полю под минометным обстрелом, Галина ходит в шали по подарочной сталинской квартире с тревожным лицом. В какой-то момент они встречаются для любви и опять немножко для Сталина.

Между всеми сценами герои перемещаются ровно одним способом — из чёрных машин выходят суровые люди и говорят стальными голосами: «Пройдёмте, товарищ» или «Вас вызывают» или «Следуйте за мной». Вопрос «Куда следовать?» не следует при этом задавать ни персонажам, ни зрителю.

Куда бы судьба ни бросала Галину, везде на неё смотрят мужчины глазами мужчин. Один раз после военно-полевого концерта ей даже приходится ударить одного там подполковника коленом в пах и разбить об него керосиновую лампу — так сказать, «бьётся в тесной землянке огонь». И только товарищ Сталин смотрит на Галину глазами Сталина.

Персонажи ещё час мотаются везде от Ташкента до Заполярья, думая друг о друга, декламируя стихи Симонова и воздевая брови горе. В общем, вечная история, банк Империал.

Так всё и закончилось — невнятными объятиями на снегу и в красном платье: Кирилл! Галя! Кирилл! Галя! Кирилл! И символически улетающим в отражении московских окон Анатолием.

Но в целом, конечно, не совсем понятно, зачем нужно было отвлекать стольких актеров от съемок в сериалах про вампиров, психологов и модных журналистов.