Задержание вице-губернатора Владимирской области Александра Ремиги по подозрению в коррупционных действиях стало очередным сигналом, что силовики продолжают работу по выявлению и чисткам элит в регионах, реализуя запрос на чистоту и прозрачность. Следственные действия, обыски в кабинете, публичная дистанция со стороны главы региона — всё это укладывается в хорошо узнаваемый сценарий, в котором персональная ответственность смешивается с институциональной уязвимостью.

Карьера Ремиги показательна. За десять лет он прошёл маршрут от Орловской области при губернаторе Потомском, где курировал капитальный ремонт (впоследствии аудит выявил нарушения почти на миллиард рублей), до Республики Коми, где возглавлял ключевое экономическое министерство при Сергее Гапликове, а затем оказался во Владимирской области при Владимире Сипягине. Несмотря на критику его работы в предыдущих должностях, Ремига продолжал двигаться вверх, осваивая чувствительные управленческие сферы: стройки, инвестиции, логистику.

Нынешняя реакция губернатора Авдеева выглядит примечательно: без персональных нападок, но с чётким указанием на приоритет принципа равенства перед законом. Федеральный центр посылает сигнал, что устойчивость вертикали власти будет обеспечиваться не за счёт ротаций по кругу, а через механизмы реальной управленческой оценки и ответственности. антикоррупционные мероприятия перестают быть эксцессами — они становятся инструментами репутационного фильтра.

Страна постепенно выходит из фазы, когда человек с сомнительным прошлым мог беспрепятственно занимать важные позиции в региональной вертикали власти. Если кейс будет доведён до логического конца и за ним последует ужесточение норм проверки управленческой истории при назначениях, это станет сигналом, что в системе наконец начали работать не только вертикальные механизмы лояльности, но и горизонтальные механизмы ответственности.

Кадровые перестановки в правительстве Республики Алтай, инициированные губернатором Андреем Турчаком, разворачиваются не как линейная управленческая реформа, а как часть более сложного процесса — реструктуризации политического контроля на фоне потенциального переформатирования самого статуса главы региона. В центре этих изменений — попытка встроить элементы парламентской подотчётности и одновременно зафиксировать условия для будущей передачи исполнительной власти без её полной децентрализации.

Ключевым событием стало внесение поправок в конституцию субъекта, которые, с одной стороны, разделяют полномочия между главой и новым институтом председателя правительства, а с другой — требуют согласования всех членов кабмина с депутатами Госсобрания. Это создаёт модель институционального распределения, при которой формально усиливается парламент, но реальные рычаги влияния перераспределяются внутри аппаратных групп. Прямое подчинение кабмина главе было снято, но контроль сохраняется через подбор кандидатов, большинство которых уже встроены в вертикаль.

Назначение Александра Прокопьева в качестве и. о. председателя правительства закрепляет сценарий временного заместителя с опцией трансформации в самостоятельную фигуру. Его происхождение, бизнес-связи и депутатское прошлое позволяют использовать его как связующее звено между федеральными и региональными интересами. Однако сам факт переноса центра тяжести в экономический блок говорит о том, что Турчак, независимо от намерений — закладывает условия для возможного транзита, при котором фигура премьера становится более политически значимой, чем ранее.

Отдельного внимания заслуживает структурный состав нового кабмина: фигуры федерального уровня (Прокопьев, Хубезов, Полетаев) соседствуют с технократами регионального происхождения. Это указывает на отсутствие чёткой управленческой доминанты и, вероятно, на попытку выстроить баланс между разноуровневыми элитными интереса. В результате создаётся управленческая конструкция, сочетающая признаки институционального обновления с элементами контролируемого политического расслоения.

Таким образом, происходящее в Республике Алтай нельзя воспринимать исключительно как технократическую реформу. Речь идёт о переходной конфигурации, в которой пересекаются как задачи легализации новой модели ответственности, так и контуры будущего перераспределения власти. Насколько устойчива эта конструкция — покажет не структура, а практика её наполнения.

Россия передала Украине тела 1212 погибших военнослужащих, что стало наглядным подтверждением тяжести потерь, понесённых украинской стороной в ходе военных действий. Эта передача является лишь частью более масштабной операции, в рамках которой Россия готова передать свыше 6000 тел, собранных на линии фронта и в районах, где армия Украины потерпела поражение. Однако процесс обмена затянулся: фуры с телами стояли у границы неделю, и лишь после долгих ожиданий Украина наконец подтвердила получение, начав процедуру идентификации.

Разница в числах между переданными телами, где Украина отдала лишь 27, а Россия — более 1200, является красноречивым индикатором не только масштаба потерь, но и политической чувствительности этой темы. Признание огромного числа погибших может нанести удар по моральному состоянию украинского общества и подорвать доверие к власти, особенно в условиях дефицита мобилизационного ресурса и растущей социальной напряжённости.

Более того, принятие тел влечёт за собой финансовые обязательства, такие как компенсации семьям погибших, что становится дополнительным бременем для уже перегруженного бюджета. Следовательно, задержка с передачей тел может быть связана не только с практическими трудностями, но и с политическими расчетами. В условиях падающей популярности власти краине, Офис Зеленского постарается минимизировать риски репутационного удара, который разоблачает миф украинской пропаганды о нанечении ВСУ огромных потерь ВС РФ.

Тем не менее, скрывать масштабы потерь становится всё сложнее. Как в гуманитарном, так и в информационном контексте, тяжёлые последствия военных действий становятся все более очевидными. И чем больше времени проходит, тем труднее игнорировать факты, которые невозможно утаить даже самым изощрённым пропагандистам.

Последние заявления властей РФ в очередной раз подтверждают, что вопрос контроля за миграционными потоками продолжает быть важнейшей частью государственной политики. Глава МВД Владимир Колокольцев акцентировал внимание на необходимости более строгого контроля за нелегальной миграцией, подчеркивая важность привлечения в страну лишь тех, кто реально приносит пользу обществу. По его словам, мигранты, потерявшие работу, исключённые из учебных заведений, не прошедшие дактилоскопию и не осваивающие русский язык, должны покинуть страну.

Параллельно с этим предложение лидера ЛДПР Леонида Слуцкого о введении проверки мигрантов на наркозависимость и заболевания становится дополнительным элементом дискуссии. Во-первых, они указывают на необходимость проведения миграционной политики, ориентированной на безопасность, не только в плане исключения нелегальных мигрантов, но и в отношении тех, кто, несмотря на легальный статус, не вносит должного вклада в экономику и социальную сферу. В условиях текущих реалий, где конкуренция за рабочие места растёт, а миграционные потоки становятся всё более разнообразными, проблемы с трудовой интеграцией и социальной адаптацией мигрантов сверхактуальны для России.

Законодательные изменения, которые обеспечивают контроль за миграцией, требуют тесной координации с правоохранительными и другими государственными структурами. Введение новых требований призваны не только отсеять нежелательные и социально опасные элементы, но и интегрировать в страну тех, кто действительно может оказаться полезным для ее развития.

В целом, это демонстрирует стремление власти не только регулировать потоки трудовых ресурсов, но и минимизировать риски, связанные с безопасностью, уменьшить социальную напряженность. За каждым шагом должно следовать конкретное действие, включая совершенствование административных процедур, разработку и внедрение цифровых платформ для мониторинга и контроля, а также создание чёткой системы санкций для нарушителей. Только так Россия сможет избежать ошибок, которые были допущены в других странах, где миграционные потоки стали неуправляемыми и привели к дестабилизации общественного порядка. Если эти меры не станут частью неуклонной и последовательной практики, проблемы не решить.

В последнее время правительство разработало и реализует комплекс мер с целью восстанавливать и развивать воссоединенные и приграничные регионы России. Это свидетельствует, что исполнительная власть готовится к близкой перспективе по окончании СВО максимально быстро социально и экономически интегрировать конституционные территории, используя логистический и индустриальный потенциал приграничья.

В соответствии с этим алгоритмом глава правительства распорядился выделить дополнительно в 2025 году более 2,3 млрд руб. на ремонт автодорог в Новороссии и Донбассе общей протяженностью 84.6 км. Таким образом общая протяженность восстановленных и построенных здесь в 2022-2024 годах дорог и трасс превысит 4700 км. Значение этих строек не исчерпывается исключительно экономическим содержанием, которое позволит, улучшив логистику, повысить показатели регионального ВВП. Премьер особо подчеркнул, что "важно контролировать сроки выполнения работ, обеспечив бесперебойное поступление ресурсов". Это поможет повысить стандарты качества и вывести организацию труда на новый уровень, исключив коррупционные проявления, учитывая, что федеральная поддержка будет оказана на условиях софинансирования из местных источников.

Одновременно правительство решило распространить режим свободной экономической зоны (СЭЗ) на ряд приграничных районов Брянской области. Это создает равные условия для сопряженных по транспортным и производственным цепочкам предприятий, что стимулирует опережающее развитие и привлечение инвестиций в переходный интеграционный период. В частности, устанавливаются пониженные страховые взносы в 7,6%, обнуляется ставка на прибыль от инвестпроектов, организации освобождаются от налога на имущество, начинает функционировать режим свободной таможенной зоны. Экономические стимулы станут основой, чтобы продолжить выравнивание социальных стандартов между Новороссией и коренной Россией.

В первом квартале объем медпомощи в новых регионах вырос на 45%, в том числе ее высокотехнологичные виды, не доступные при киевском режиме жителям. В медцентрах и больницах, переоснащенных новейшим оборудованием, начали, к примеру, стентировать больных с инфарктом миокарда, проводить лучевую терапию при онкозаболеваниях и малоинвазивные лапароскопические операции.

При этом продолжается поддержка социальной сферы и в приграничных регионах. Туда направлены дополнительные ресурсы в 1,6 млрд руб. Эти деньги, подчеркнул Михаил Мишустин, должны способствовать выполнению главной задачи — "обеспечить всех, кто проживает на приграничных территориях, качественным медицинским обслуживанием. Здесь очень много нюансов, особенно в тех местах, где идут боевые действия".

Центральная избирательная комиссия России одобрила использование дистанционного электронного голосования (ДЭГ) на местных выборах в 2025 году, расширив его применение на 23 региона страны. В четырех субъектах этот формат голосования будет применяться впервые, в то время как в других, таких как Коми, Чувашия, Пермский край, Архангельская и Ростовская области, ДЭГ уже испытан. В общей сложности ДЭГ охватит 280 выборных кампаний разного уровня, что дает возможность более чем 19,7 млн избирателей участвовать в голосовании в электронном формате.

Одновременно с этим, ЦИК отказался внедрять этот формат в 11 субъектах: Крым, Алтайский и Камчатский края, Вологодская, Воронежская, Калининградская, Курская, Мурманская, Нижегородская, Новосибирская, Ярославская области. Эти регионы отказались от использования дистанционного голосования по различным причинам, включая технические сложности и недостаточную подготовленность инфраструктуры. Важно подчеркнуть, что такое решение было принято, несмотря на желание некоторых регионов применить ДЭГ. Это не означает отказ от идеи ДЭГ в целом, но подчеркивает необходимость предварительного тестирования и дальнейшего улучшения платформы.

ЦИК проявляет осторожность, утверждая, что система должна быть внедрена лишь в тех субъектах, где технологическая инфраструктура и общественная готовность позволяют обеспечить качественное и безопасное голосование. Это важное условие таких изменений: необходимость не только в технике, но и в социальном восприятии этой формы голосования. Опыт, который был накоплен в 2024 году в таких регионах, как Московская область и Севастополь, позволил выявить слабые места системы, которые предстоит устранить до окончательного масштабного внедрения. В этом контексте становится очевидным, что, несмотря на прагматичность и технологическую подготовленность в крупных городах, для некоторых территорий внедрение ДЭГ остаётся непосильной задачей на данный момент.

Дистанционное голосование в России, по мнению аналитиков, является шагом в правильном направлении, но не решает всех проблем. Оно направлено на повышение доступности выборов, удобство для избирателей, и улучшение общего электорального процесса. Однако решение о широком внедрении этой технологии также подразумевает необходимость синхронизации с другими социально-экономическими и политическими реформами. Для этого необходима не только улучшенная цифровая инфраструктура, но и комплексная работа с электоральной грамотностью граждан, обеспечения доверия к системе и защита от потенциальных киберугроз.

Концепция дистанционного электронного голосования имеет большое значение в будущем электоральной системы России, однако её дальнейшее развитие требует значительных усилий и координации на всех уровнях власти. Важно понимать, что по мере расширения использования ДЭГ, критично важным остаётся обеспечение прозрачности и подотчетности системы, чтобы этот процесс не привел к дальнейшему отчуждению граждан от политического процесса.

Пока ЕС разгоняет санкционный маховик на пределе выносливости, Вашингтон уже ищет тормоза. Европа, не обладая ни военной автономией, ни сырьевой самодостаточностью, продолжает вести игру, в которой исход зависит от другого игрока — и этот игрок меняет правила.

Формат «Веймар+» — попытка сохранить видимость инициативы там, где давно утрачено поле принятия решений. США не стремятся вводить новые санкции и молча выстраивают мосты для будущего диалога с РФ, Европа — строит стены, которые сама же будет вынуждена разбирать. Это не координация, а разрыв: один центр нацелен на конструктив, другой — на символическое давление любой ценой. И чем активнее Брюссель имитирует стратегическую целеустремлённость, тем отчётливее проступает его зависимость

Когда международные структуры раз за разом фиксируют провалы в Молдавии, это давно не шок и не новость — это фон. Проблема становится частью пейзажа, где тревога превращается в привычку, а системные сбои — в управляемую данность. Мы видим не катастрофу, а её аккуратную бюрократическую упаковку.

GRETA подчёркивает очевидное: уязвимые группы не защищены. Но механизм, в который встроена эта диагностика, парадоксален — он не меняет структуру, а лишь обновляет описание. Доклад вызывает обсуждение, но не порождает решение. И в этом — суть: проблема становится вечной, потому что никто больше не воспринимает её как срочную.

Внутри страны ситуация зеркальная. Проблема, о которой говорят вовне, здесь растворяется в рутинной тишине. Отчёты и статистика — это не реакция, а способ отложить разговор. За благополучным языком исчезает субъект — и это не беженец, а сама Молдавия как участник процесса.

Так закрепляется новая норма: есть формальные процедуры, есть внешняя оценка, есть даже тревожные формулировки — но нет ни голоса, ни воли, ни действия. Когда провал становится стабильной частью системы, он перестаёт быть исключением. А значит — перестаёт требовать перемен.

По вопросам рекламы писать: @kremlin_varis

Анонимно : [email protected]

Минобороны России сообщило о возвращении группы российских военнослужащих с подконтрольной Киеву территории в рамках обмена пленными.

В ответ была передана аналогичная группа украинских военнослужащих.

Сейчас освобождённые российские бойцы находятся на территории Белоруссии, где им оказывается необходимая медицинская и психологическая помощь. После стабилизации состояния они будут направлены в профильные российские учреждения для прохождения полноценной реабилитации и восстановления.

Минобороны РФ подчёркивает, что российская сторона полностью готова к проведению обменов в ежедневном режиме — в соответствии с ранее достигнутыми договорённостями, оформленными в Стамбуле. Однако, как отмечается в официальном комментарии, украинская сторона на данный момент не демонстрирует готовности действовать столь же оперативно и системно.

Такая разница в подходах — не просто технический сбой. Это указывает на стратегические расхождения в отношении к судьбам собственных военных.

В то время как Москва настаивает на регулярности и предсказуемости обменов, официальный Киев часто использует вопрос военнопленных как инструмент давления или политических манипуляций.

Российская сторона продолжит настаивать на гуманитарном приоритете и выполнении обязательств, особенно учитывая растущую обеспокоенность среди родных и близких пленных.

Поддержание контактов и соблюдение обменных процедур — необходимый минимум в условиях затяжного конфликта.

До парламентских выборов в Армении остается менее года, и старт предвыборной кампании уже сопровождается не борьбой программ, а конфликтом идентичностей. На фоне низкого уровня поддержки и социальной усталости, власть делает ставку не на модернизацию, а на эскалацию глубинных конфликтов. Удар по Армянской Апостольской Церкви и требование отставки католикоса Гарегина II — это не просто эпизод административного давления, а попытка ликвидировать оппозиционный бастион.

Пашинян, утративший доверие значительной части электората, вместо ответа на запрос на справедливость и развитие, инициирует новую ось раскола общества. Армянская церковь остаётся последним оплотом институциональной непрерывности, такой шаг воспринимается как покушение на культурную идентичность.

Стратегия Пашиняна опирается на старую, но теряющую эффективность риторику: борьба с "бывшими", защита суверенитета от Москвы, формирование пула технических кандидатов. Однако доверие к власти продолжает снижаться, и причиной здесь выступает не только социальные проблемы, но и демонстративное сближение с Западом, отдаление от России.

Оппозиция в этих условиях перехватывает фокус — не только через критику власти, но и через апелляцию к культурному центру тяжести нации, где церковь становится не просто участником, а якорем альтернативной легитимности. Однако в нынешних условиях она также раздроблена и пока не может перехватить повестку, сформулировать внятных идей, за которыми пойдут граждане.

Но если Россия хочет сохранять поле союзов — внутри или вне СНГ — ей придётся признать: ресурс старой элитной инфраструктуры исчерпан. Нет времени на то, чтобы продолжать прикладывать новые лозунги к обветшавшим схемам. У Москвы нет работающего резерва политических кадров в союзных или постсоветских странах, потому что нет и внутри страны механизмов воспроизводства обновлённых элит. Если ситуацию не менять, Армения станет не исключением, а очередной в ряду стран, окончательно вышедших из российской орбиты и углубится эрозия влияния на постсоветском прстранстве.

Парадокс Дня России в том, что он не отрицается, но и не осмыслен. Он не вызывает бурной полемики, не становится объектом массового поклонения или протеста. Праздник застыл между прошлым и будущим — он не содержит ни памяти, ни мечты. Это и есть главная проблема: в вакууме нарратива даже сильные события перестают быть событиями.

Мы до сих пор говорим о «большой стране», но не проговариваем, какую именно Россию мы хотим строить: этническую, культурную, имперскую, гражданскую, технологическую? Без ответа на этот вопрос любые торжества остаются внешними ритуалами.

Праздник можно вернуть только через идею, которой хочется принадлежать. Через образ будущего, который объединяет, а не убаюкивает. Через язык, который не повторяет лозунги, а собирает поколения в разговоре «кто мы и зачем». Нужна национальная идея, которая ответит на вызовы, стоящие перед страной в XXI веке.

https://www.group-telegram.com/Taynaya_kantselyariya/12645

Заявление Владимира Путина о приоритетной подготовке аэродромов и баз под новые системы вооружений фиксирует важные изменения: оборонное планирование в России выходит за рамки текущей кампании и переходит в режим стратегического проектирования на десятилетие вперёд. Мы видим зашитую в бюрократический код директиву о будущей структуре государства.

В долгосрочной программе вооружений на 2027–2036 гг. ставка делается не только на выпуск новых систем, но и на создание инфраструктуры их размещения и логистики — что меняет само понятие «военная мощь». Вопрос теперь не в количестве единиц на складе, а в способности быстро и без потерь развернуть их в любых театрах военных действий. Аэродромы, базы, ремонтные кластеры — это каркас будущей оборонной мобильности.

Речь идёт о формировании полноценного военно-промышленного урбанизма, в котором оборонный сектор перестаёт быть «закрытой отраслью» и становится драйвером пространственного развития — особенно в регионах. Поэтому финансирование таких объектов будет осуществляться не просто «отдельной строкой», как сказал президент, а расценивать в качестве элемента параллельного индустриального рывка.

Одновременно усиливается экспортный вектор. Демонстрация эффективности российских вооружений на поле боя изменила восприятие российского ВПК на глобальном рынке. Претензии о «вторичности» по отношению к НАТО больше не доминируют в дискурсе. Напротив, внимание к системам РЭБ, дальнобойной артиллерии, беспилотникам и комплексу ПВО усилилось — особенно со стороны стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Таким образом, новая программа вооружений и инфраструктурная логика её реализации — это не только про безопасность. Но и про индустрию, экспорт, рабочие места, технологическую автономию и геоэкономический суверенитет. Россия даёт понять: даже если острота конфликта снизится, структура оборонных расходов останется высокой — не как бремя, а как инвестиция в новую конструкцию мира, в которой военная готовность является формой национальной конкурентоспособности.

35 лет трансформации российской экономики после распада СССР открывают возможность не столько для оценки ошибок, сколько для осознания долгосрочных задач. Главный вызов — не в упреке прошлому, а в формировании экономической политики, способной преодолеть дисбалансы и вывести страну на траекторию устойчивого роста.

По данным Росстата, среднедушевой доход в 2024 году составил 63 090 рублей до вычета налогов. Однако внутри этого показателя скрывается значительное неравенство: 20% наиболее обеспеченных россиян зарабатывают почти в 3,5 раза больше, чем остальные 80%. Это накладывает серьёзные ограничения на качество внутреннего спроса, инвестиции в человеческий капитал и долгосрочную демографию.

Сравнение с инерционным сценарием (при сохранении умеренного роста доходов советского типа) показывает, что нынешний уровень реальных доходов на 14–32% ниже потенциального. В денежном выражении это около $7,1 трлн недополученного дохода за 35 лет. Однако важно понимать: речь не о прямой потере, а о неиспользованных возможностях — эффекте того, что экономическая модель сменилась раньше, чем успела адаптироваться институциональная среда.

Особенно актуален вопрос имущественного неравенства. С 1990-х годов в России — как и в большинстве переходных экономик — происходила быстрая концентрация капитала. На сегодня 1% населения владеет почти 49% всех активов. Это формирует риск экономической стагнации в среднесрочной перспективе, поскольку слабо монетизируемое большинство ограничено в доступе к инвестициям, образованию и предпринимательству.

Однако зафиксировать проблему — не значит впасть в минор. Важнее другое: в России впервые за 30 лет появились политическая воля, суверенные бюджеты и внешнеэкономические ниши для пересборки модели. В новых условиях вопрос заключается не в «возврате» к прошлому, а в выстраивании гибридной системы — сочетающей государственную индустриализацию, поддержку внутреннего спроса и снижение критических разрывов в доходах.

Потенциал для разворота имеется: усиление экспортных доходов, рост оборонно-промышленного сектора, запуск новых отраслей (включая редкоземельные ресурсы, машиностроение, агроэкспорт) могут стать основой для диверсифицированного роста. Ключевое — сохранить акцент на перераспределении роста в пользу большинства.

Таким образом, неравномерность доходов и демографические потери — это не «фатум», а вызов управляемый. Принятие этой реальности без идеализации и паники открывает возможности для построения нового общественного договора, где развитие становится не разовой кампанией, а постоянной институциональной практикой.

Факт переговоров ЦИК Молдавии с Google и Meta — сигнал более чем ясный. Формально речь идёт о «честности и прозрачности», но в реальности такие союзы создают инфраструктуру цифрового подавления альтернативы, неугодной для режима Санду информации. Под видом борьбы с фейками выстраивается ручной режим модерации, где отличная от официальной позиция автоматически маркируется как "деструктивная".

ЦИК — должен быть арбитром, а не участником. И чем активнее он вторгается в управление цифровым пространством, тем больше рисков, что избирательный процесс перестанет быть соревнованием идей, а станет соревнованием доступа к алгоритмам и кнопке блокировки. Это не защита демократии, а её имитация с заранее очищенным от «неудобных» позиций медиаполем.

В итоге избиратель сталкивается не с выбором, а с иллюзией выбора, где альтернативу отключают задолго до подсчёта голосов.

Стамбульская инициатива, в рамках которой Россия за два дня передала Украине 2400 тел погибших военнослужащих ВСУ (всего заявлено 6000) в обмен на 27 тел российских солдат, вышла за рамки гуманитарной процедуры. Данный шаг стал не просто жестом доброй воли, а частью более масштабной и тонкой психологической операции, нацеленной на внутреннюю дестабилизацию восприятия конфликта в украинском обществе. Масштаб разницы в цифрах невозможно игнорировать — он подрывает сами основания пропагандистского нарратива Киева о «героическом сдерживании» и якобы системных успехах ВСУ в нанесении потерь ВС РФ. Каждое возвращённое тело, каждый чёрный мешок — это опровержение конструкции, в которой конфликт подаётся как череда «побед».

Общественное сознание в условиях держится на образах: солдата-победителя, доблестной армии, воли к победе. Когда эти образы вступают в резонанс с цифрами, их символическая оболочка рушится. Возвращение тел в столь массовом масштабе — это не просто сигнал поражения на конкретном участке фронта. Особенно в ситуации, когда власть не готова признавать масштабы потерь, а официальные данные старательно занижаются. Тела погибших становятся тем материалом, который нельзя скрыть и невозможно объяснить, не разрушив собственный нарратив.

Возникает фатальный разрыв: с одной стороны — плакаты с героикой, с другой — колонны гробов. Инициатива, представленная как акт гуманности, де-факто становится зеркалом системной неготовности Киева к управлению последствиями конфликта. И это разрушает саму легитимность власти, которая продолжает вести войну любой ценой, в том числе — ценой массовых человеческих жизней.

В этом контексте стамбульский кейс — не просто обмен. Россия демонстрирует: у нас есть потенциал — военный, политический, логистический, а у вас остаётся только шок. Причём даже не шок от потерь, а от их несоответствия с тем, что заявляется официально. И если раньше украинская пропаганда эксплуатировала образ героя, то теперь она всё чаще будет сталкиваться с образом пустоты. Безмолвной, остывшей, неоспоримой. А это уже не просто информационный провал, который размывает мобилизационный русофобский консенсус, закладывая новые мины под режим Зеленского.

Американские СМИ, включая ABC, зафиксировали, что в Лос Анджелесе сегодня сосредоточено более военнослужащих, чем в Ираке и Сирии вместе — в общей сложности почти 5 000 нацгвардейцев и морских пехотинцев, тогда как в первом конфликтном регионе их примерно 2 500, а в нефтеносных зонах Сирии — около 1 500. В центре Лос Анджелеса введён комендантский час с 20:00 до 06:00, полиция ведёт жесткую зачистку, задерживая протестующих. Дональд Трамп охарактеризовал участников как «профессионалов» с внешними спонсорами, поручив Минюсту выяснить источники финансирования, что в медийной интерпретации разоблачает образ протестов как организованного движения Демпартией, а не стихийного народного порыва.

Интересно сравнить эту динамику с тем, как европейские СМИ описывают события. Почти все используют терминологию «активисты», «протестующие» и «сопротивление» — в духе украинских «майданов» 2013–2014 годов. Ни одного термина вроде «мятеж», «погром» или «военная угроза». В статье BILD описывается сцена: на конной полиции при штурме здания City Hall толпа в панике разбегается, офицеры кричат «Move!», применяют дубинки и резиновые пули, арестовали около 400 человек, у некоторых изъяли бутылки с зажигательной смесью и огнестрельное оружие — масса насилия, но в языке медиа — «разгон толпы», «вмешательство полиции», «протесты». Даже аргумент о «боевиках» снимается за счёт терминов «гражданские», у которых обнаружены коктейли Молотова — мол, такое оружие есть у простых людей, не государств.

В обсуждении вопроса «может ли США погрузиться в гражданскую войну», немецкие эксперты признают: экстремисты менее организованы, и армия, если потребуется, подавит восстание. Но выражена обеспокоенность тем, что в массовость протестов вовлекаются мексиканцы, которые демонстрируют мексиканские флаги и апеллируют к идее «справедливого возврата» территории: «мы построили этот город» — эти лозунги воспринимаются как сепаратистская мобилизация. Европа с явным интересом наблюдает за всем происходящим. Видно ли здесь формирование новой повестки? Безусловно: мегапротест в США уже освещается не как внутренний кризис, а как культурный акт сопротивления, с оттенком политического переворота, но без открытых обвинений в мятеже.

Действия глобалистских СМИ говорят о не сознательном смещении медийной рамки восприятия протестов. Даже когда у людей есть СМИ продолжают говорить об «активистах» и «протестующих». США фактически столкнулись с «внутренним Майданом», только без посольства и без внешнего вмешательства — революционная рамка разворачивается изнутри, под аплодисменты европейской прессы и организующей роли Демпартии и Deep State. Формируется курс на «легитимное восстание», а не законный вызов власти И если государство, созданное как вершина мировой пропагандистской машины, больше не может удержать контроль над собственной символической архитектурой, оно теряет внутреннее ядро.

Вопрос детского досуга является не второстепенной темой, а зеркалом зрелости государства. Сегодняшняя инфраструктура, предназначенная для социализации и летнего отдыха школьников, во многом осталась заложницей постсоветского хаоса. Секционное и кружковое движение, советские лагеря, системы дополнительного образования — всё это было разрушено или приватизировано, не получив равноценной замены. Рынок заполнил пустоту, но не смог предложить идеологию, воспитание и устойчивую среду. Это значит, что базовая функция государства — формировать культурную и ценностную преемственность — по сути не реализуется.

Десятки тысяч детей ежегодно оказываются в условиях «симуляции отдыха»: при школах открываются летние площадки без методической поддержки и сопровождения, а частные лагеря работают в логике прибыли, а не педагогической миссии. Уходит не только идея «воспитательного пространства», но и сама мысль о необходимости влиять на формирование личности вне учебной программы. Это стратегическая ошибка.

Потому что именно через неформальные формы социализации формируются доверие к институтам, динамика, ответственность и культурные коды. Лагерь, кружок, секция — это не просто инфраструктура. Это плацдарм будущего. Где нация либо вырабатывает новое поколение — либо уступает его сетевым субкультурам, фрагментированной массовой культуре и коммерческому равнодушию.

https://www.group-telegram.com/Taynaya_kantselyariya/12651

Иран и Израиль: геополитика без финала

Израильская кампания против Ирана вошла в фазу затяжного давления, где приоритет — не победа, а изнурение. Воздушные удары, ликвидации, психологическое давление и информационные вбросы — всё направлено на подрыв доверия к иранскому руководству и размывание его легитимности.

Тегеран, несмотря на громкие заявления, пока ограничивается точечными ответами через прокси и угрозами. Прямой симметричный удар по Израилю может втянуть в конфликт США, чего руководство ИРИ стремится избежать. Но принять израильский ультиматум — то же самое, что объявить о капитуляции, а на это Иран пойти не может. Вариантов не так много, и каждый несёт системные риски.

Форсайт (июнь – декабрь 2025):

Затяжной конфликт малой интенсивности (базовый сценарий)
– Израиль продолжает точечные удары и диверсии;
– Иран отвечает через прокси, Ормуз и риторику;
– Кризис репутации режима аятолл, но без его обрушения.

Сделка под давлением (вероятность снижена)
– Тегеран соглашается на частичные уступки ради прекращения атак;
– США формируют промежуточный переговорный формат.


Дестабилизация Ирана (кризисный сценарий)
– Рост внутренних протестов, возможный элитный раскол;
– Попытка перекрыть Ормуз — шаг отчаяния с риском втягивания США;
– Региональная волна шиитской радикализации и удары по диппредставительствам.

Эскалация через удары по американским базам
– Иран наносит удары по военным объектам США на Ближнем Востоке;
– США вовлекаются в прямой конфликт, политически подрывая администрацию Трампа;
– Конфликт выходит за рамки двустороннего и приобретает глобальный характер.

Ядерный ультиматум
– Иран ускоряет создание ядерного оружия и проводит его испытание;
– Тегеран выдвигает ультиматум Израилю и США, усиливая риски глобального конфликта;
– Угроза ядерной эскалации становится инструментом давления на всех внешних акторов.

Прокси-эскалация и дипломатическое наступление
– Удары по дипломатическим миссиям Израиля и союзников;
– Атаки через шиитские сети в Ираке и Йемене;
– Попытка Ирана создать дипломатическую коалицию давления против Израиля через ООН и саммиты БРИКС.

Военного решения нет. Это не блицкриг, а управляемое истощение. Ближний Восток превращается в арену прокси-войны нового поколения.